Я начинаю читать исторический роман “Генерал и его семья” (2017) Тимура Кибирова, что из большого списка кандидатов на премию “Большая книга” 2020. Ну и, по своему обыкновению, буду параллельно с чтением отчитываться о впечатлении.

Первые строки вызвали улыбку. Человек заходит издалека. И это далёкое пока жизнерадостное. Что-то Кибирова будоражит. Что? Предвкушение, как он поиздевается над своими персонажами? А может, над собой? Он в Советии (а я уже вижу, что историю он пишет недавнего прошлого) был едко против Советов (см. тут), а потом крепко задумался. Может, теперь настало время над собой-прошлым поиздеваться? – Посмотрим.

Грешен: проверил эти слова:

А то раз я его застукал на намеренном перевирании авторов песни. – Надо ж ориентироваться в этом его фейерверке ассоциаций и намёков.

Я когда-то выдумал для себя правило, что подробностями занимаются от любви к изображаемому… У Кибирова не так. Только пока не понятно: от ненависти или от презрения у него подробности.

К генералу на севера приехала из столицы беременная дочка, порвавшая – по её словам – с отцом будущего ребёнка. 70-е годы…

Всё-таки ненависть кипит в Кибирове. Вон, репрессии 30-х вспомнил. Искренних поэтов тех времён ненавидит. – В виде вольной ассоциации со стишками, в детстве читаемыми Аней, дочкой.

Обидно. Выходит, ошибся я (тут и тут)? Или… невероятность: в стихах подсознательный идеал, да, прорывался, а в прозе – нет?

Или… фантасмагорический вариант. Я должен очень надолго отвлечься от Кибирова для объяснения себя. Ибо без этого объяснения вам, читатель, не понять столь сложного хода моей мысли к озарению (если оно верно).

Особость моя состоит в совершенном экстремизме эстетическом, который состоит в том, что неприкладное искусство – это общение подсознаний автора и восприемников (в отличие от прикладного, усиливающего знаемое переживание). И только, мол, неприкладное искусство – художественно. Всё же остальное (и прикладное и околоискусство и вне искусства кое-что) иметь может эстетическую ценность – за экстраординарность (которая обща и для неприкладного и для остального).

Хм. Удалось коротко объясниться.

Так вот, если Кибиров имеет где-то такое же эстетическое мировоззрение, то его должно бесить прикладное (для нужд лжесоциализма) отношение многих в СССР к антилжесоциалистическим стихотворениям Багрицкого и Светлова. – Что они с именно таким качеством того подсознательного идеала (вдохновения, другими словами), какими были вдохновлены – см. тут, тут и тут. – Кибироава тогда должен бесить такой плохой перевод публикой для себя одного за другим произведения неприкладного искусства в произведение прикладного, да ещё и приложенного к существенно другой идее, чем та, которой был вдохновлён автор. – Иными словами – Кибиров пишет свой роман в ярости на поверхностное восприятие неприкладного искусства советскими (так они самоназывались) людьми. И не только просоветского, мол, искусства Багрицкого и Светлова Аней-отроком, но и антисоветского, Ахматовой, Цветаевой – Аней-юницей, но и классического искусства – Василием Ивановичем, её отцом, во всех званиях, смолоду по теперь (времени основного действия в романе), но и современного западного молодёжного контрискусства – покойной Травиаты, жены генерала теперешнего.

Для того все эти трое сделаны Кибировым довольно-таки культурными людьми, приобщёнными к искусству. И, можно попробовать догадаться, что по, так сказать, подсознательному мнению Кибирова в этой поверхностности отношения к искусству столь культурной прослойки советского общества и состоит корень провала идеи коммунизма в СССР, коммунизма, который тем будет хорош, что при нём-то, люди станут относиться к неприкладному искусству адекватно.

Вот. Не гора родила не мышь. – Остаётся только, чтоб что-то дальнейшее в тексте романа подтвердило столь дикую на иной взгляд мысль мою.

Роман написан от имени “я”-повествователя, живущего в надцатых годах 21 столетия. Смотрите:

"Травиата Захаровна (об удивительном имени генеральской женушки поговорим потом) любящими своими очами усматривала в его [мужа] лице сходство с французским киноактером Жаном Габеном, с чем я отчасти готов согласиться”.

“…ни даже лично Леонид Ильич не могли, насколько я помню, соперничать с этим устным народным героем [анекдотов – Василием Ивановичем Чапаевым]".

Речь пока в книге о том, кто виноват. Пока, главным образом, кто виноват, что Аня забеременела от кого-то, учась в Москве. Этот “я”-повествователь отличается от автора тем, что имеет вот это утилитарное отношение к произведениям неприкладного искусства, как к прикладным, извращая их. Например, считая Ахматову и её стихи развратными и повлиявшими на падение Ани, вот, приехавшей в Заполярье к папе рожать.

Я понимаю это жёлчное веселье повествователя. Он избрал для себя место быть с так называемым советским народом, которого из постсоветского сегодня ненавидит за темноту и невозможность его тогда (и до сих пор) просветить до уровня, хоть на какую-то долю приближающего этот народ к коммунизму, который ещё и так провалился, культурно. Это как искорёженные фигуры Микеланджело, у которого зла не хватает на прототипов, на этих людей и католическую церковь, развратных, и хоть их убей, их не перевоспитать.

У меня соблазн. Продемонстрировать, почему Анна Ахматова не развратница в стихах, хоть в жизни от любовников отбоя не было.

Стихотворение это написано в 1917. В 1918 она развелась с мужем. С 1914 любит Анрепа. В 1918 же выходит замуж за Шилейко. Весь перец в том, что нет, мол, на Этом свете взаимной любви. Вот нет и всё почему-то. Почему-то она всегда не взаимная. Как-то плохо мир устроен.

Анечка-то повествователя у Кибирова подумала о чём-то исключительном в любви. А на самом деле ницшеанцы в подсознательном идеале от скуки, однообразия, повторяемости и опять скуки, скуки и скуки Этого мира бегут вообще в иномирие. Это принципиально недостижимый метафизический Абсолют. Страшный для обычных людей. А поэтам и художникам дано счастье дать образ этой принципиальной недостижимости: "тайна”, “тишина” - только малые крупинки образа (на большее моих аналитических способностей не хватает… о и Ы – о ы А – е йа АЙ – а). Это над Добром и Злом! О каком разврате может идти речь?!? – В неприкладном искусстве автор всегда хочет сказать нам не то, что написано словами. И это невыразимое счастье быть причастным к постижению такой тонкости в её конкретике.

Насколько Кибиров это признаёт, настолько жёлчен он в описании всех, кому это не дано плохим уровнем образования. (Я удивляюсь, что мне лично при этом удалось всё-таки самообразоваться.) А как оно могло быть лучше, если лжесоциализм был, а не социализм?

Одно мне не понятно: зачем надо акцентировать, что “я”-повествователь это автор романа?

Спрашиваю в поисковике: “Кибиров “Сортиры””. Получаю: “Кибиров Тимур. сортиры. 1991”.

Чтоб тем больнее поиздеваться над собой-прошлым-антисоветчиком? – Дидактической… Что может быть для настоящего поэта позорнее, чем признать, что был, дурачком, дидактиком…

Или он тогда был не безнадёжным?

Нет. Другая причина акцентирования глупости “я”-повествователя. (Да простится мне наглость моя!..) Настоящий художник – что-то вроде дурака. Он таким становится из-за перехода в трансовое состояние от вдохновения. Это мне аналитику из этого анализа всё про Кибирова ясно: что его подсознательный идеал теперь – коммунизм. Самому ему это совершенно не известно, ибо в подсознании.

Даже мне не было когда-то настолько ясно, как теперь, что подсознательный идеал ницшеанца – метафизическое иномирие. См. (тут, тут) о том же “Реквиеме” Ахматовой, что и в романе Кибирова. Ни у меня, ни у Кибирова об иномирии ни слова, тем не менее, ни меня, ни его назвать непонимающими Ахматову нельзя. – Разная степень понимания бывает. Но у нас у обоих чувствуется, что не о сталинских репрессиях стихи, а об исключительности их автора. Слово "бессмертный” намекает на иномирие.

Однако Аня всё-таки глупее повествователя, ибо думает так про “Реквием”, раз в нём нет о плотской любви: "этот, может быть, и не самый лучший у Ахматовой, но заслуженно бессмертный и бесстрашный текст”.

Плохо. Я стал так много комментировать, что этак у меня текст получится объёмнее, чем роман.

Нет. Я не могу сдержаться. У меня (см. тут) с Кибировым единогласие и в таком нюансе:

Поразительно.

Я опять не могу не совратиться на Ахматову.

Стихотворение же такое.

Мужество

Иномирие тут наиболее адекватно выражено словом “Навеки”. Ибо ницшеанство возникло от принципиального неприятия в первую очередь смерти на Этом свете. А народ, язык, во всяком случае, такой народ и язык, как русский, очень близко отстоит от бессмертия.

А Анечку в Ахматовой тянуло иное: "своеволие, самоуверенность и дерзость”.

А почему? – От общей обстановки лжесоциализма, который есть ложь, пошлость низость и скука. И лжесоциализма как причины Кибиров не сознает. Ибо это “знает” его подсознание.

Через короткое время читаю слова от повествователя: "убогому распутству, лжи и мертвечине развитого социализма”, - и ловлю себя на том, что читатель моё предыдущее предложение запросто может не понять. В приставке лже- не видно, что подсознание Кибирова имеет дело со строем как-то ведущим прямо к коммунизму. Я сам советский строй, в пику рейгановской “империи Зла”, считал империей Лжи. От которой однажды избавятся просто из-за того, что она надоела.

А вот и кончился писатель Кибиров и начался трепач на морально-политическую тему. Абстрактно треплется. – Может, это ненадолго?

Ненадолго. Зато совсем скучно стало читать. Помирились дочка с отцом.

И не может же быть, чтоб и это долго длилось. Как можно без несчастья, а? Плохие роды там… Или что…

Дальше – поддых мне: стихи отца будущего Аниного ребёнка. И я ж не разберусь, издевается Кибиров (или его “я”-повествователь) над этим персонажем или так же всерьёз вставил стихи, как вставил и все предыдущие стихи разного происхождения, но не свои.

Не ясно и как письма (в которых были стихи) сохранились вообще, если Аня своего ухажёра бросила и правду говорит отцу: "я с ним рассталась и больше общаться не намерена”. – По идее тогда незачем хранить его письма более чем двухгодичной давности. – Разве что просто они там, в ящике стола, забыты? Но почему ящик заперт? Или он заперт уже более чем два года?

Впрочем, Кибиров, ненавидя теперь антисоветского себя советских времён, вполне мог втюхать этому персонажу свою тех времён антисоветскую стихопублицистику.

И т.п.

Неужели, поиздевавшись над поверхностно относящейся к искусству Аней, Кибиров теперь примется похоже издеваться над её избранником?

Если б я не считал сатиру прикладным искусством (вот процитированное приложено к идее, как плохо изготовляли в СССР всё - надо б сказать: всё, что было товарами народного потребления, да вот тут затесался "плодово-ягодный”), я б пришёл в восторг от качества издёвки его-теперешнего над собою-прежним.

(Хм. И опять я предполагаю, что тепершний Кибиров мой единомышленник насчёт первосортности только неприкладного искусства. Ой, как это опасно! Не натягиваю ль я себя на него, что так естественно случается с критиками?)

Вот беда… Пахнет, что Кибиров уже и в этих стихах Аниного хахаля себя-то прежнего осмеивает:

Ибо и про себя-прежнего он теперь сказал: "что-то пойти до конца все время мешало” (https://matveychev-oleg.livejournal.com/182636.html).

Нет, поразительные всё-таки совпадения в тончайшем у меня с Кибировым… Вот его повествователь описывает профана генерала:

"…за редким исключением (Лермонтов, например) не вызывают [стихи] того невинного и головокружительного парения духа, которое дарили смычковые, медные и даже ударные…”.

А ведь дело в том, что для Лермонтова аж придумали так называемый ораторский стиль, чтоб не отзываться плохо о его стихопублицистических произведениях (“Смерть поэта”, например).

Так. Чтение генералом стихов Кирилла (его Кирилл зовут, хахаля) продолжается. И я подумал, что Аня-то способна стихи ж и сами по себе ценить. С чего ей их выбрасывать, пусть с их автором она и рассорилась.

Этот Кирилл, получается, настолько глубокий человек, как Гамлет у Шекспира, который ещё до знания слов Призрака (и явно не только из-за тоски по отцу, не только из-за тоски, что мать так сразу вышла замуж за брата мужа, не только из-за потери престола) не хочет жить на этом свете:

Кирилл только тем отличается, что Анечка его оттаяла, а Офелия Гамлета – нет.

Но следующее стихотворение уже заставляет меня теряться, не насмехается ли всё-таки Кибиров сегоднящний над мировой, мол, тоской Кирилла-Кибирова-прежнего. – Нет, правда. Смотрите стих:

Это ж всего лишь не плоская сатира (тут плоская – этими нарочито плохими рифмами: не дрогнули мы 2 раза), - сатира на тех страдателей, которых другие фальшиво (а я – аскет-любитель – искренне) называли тогда вещистами.

Или я забываю собственное же открытие, что, например, в стиле маньеризма (то есть во имя идеала благого для всех сверхбудущего) творил не только аскет Микеланджело, а и его антагонист Веронезе… Аскета гнобил всеобщий разврат, сластолюбца – всесильная инквизиция. Для одних в СССР идеалом было прокоммунистическое духовное самосовершенствование, а для других – капиталистическая сытость. И идеал обоих казался достижимым лишь в каком-то сверхбудущем, настолько сильным был их враг – железобетонная власть при развитом социализме.

Я забываю, а надо помнить (см. тут), что в подсознательности идеала Веронезе я ж всё-таки усомнился. Так давайте-ка я аналогично усомнюсь аналогично и относительно Кирилла-Кибирова-прежнего.

И остановлюсь на том, что Кибиров-теперешний так же насмехается и тут, как прежде насмехался над культурностью не только генеральской семьи.

А “я”-повествователь продолжает демонстрировать и свою ограниченность:

Тогда как на самом деле нет такого – языка современной поэзии. И вообще языка поэзии. Ибо есть только язык каждого конкретного произведения.

Главное же – другое. Всё это не касается главного вопроса: есть или нет в произведении следы подсознательного идеала, т.е. художественно оно или нет.

Хорошо, что Кибиров явно не знает такого теоретического изыска: это гарантия художественности его романа. По сие место, по крайней мере.

Вообще, мне кажется, что Кибиров переборщил с количеством читаемых Василием Ивановичем стихов Кирилла. – Мне уже давно понятно, что любовь у этой парочки была с глубиной. – Я проверил (см. тут). Как я и предположил, автор отдал свои стихи Кириллу. Неужели просто залежавшиеся? То есть те, которые сперва считал не очень достойными публикации. И что: вот эти “не очень” оказалось можно пристроить осмеиваемому персонажу, так надо это без удержу делать? – Фу.

Хм. Сам он почувствовал, что хватит, и прекратил. Но поздно. Вернулась Аня и отца застукала. И – опять в молчаливой ссоре они.

А вот такое, что я в растерянности. Перепечатан текст антисоветского писателя Шмелёва, каков был красный террор в Крыму в 1921 году, после оставления его белыми на пароходах. Перепечатан зачем? Чтоб достоверно описать чувства Ани, которой этот текст дал почитать её Кирилл? Или чтоб потрепать нервы и читателю романа? На теме, далёкой от объективной оценки историками. Текст Шмелёва (из 13 пунктов, 2 из которых относятся к судьбе его сына {почему 2, а не 1?}) выглядит субъективным и движимым местью (его сын был убит). Мне аж хочется поступить подобно Кибирову и продемонстрировать свою объективность. Тут, в тексте, выглядящем очень объективно, есть ссылка на документ ЦТА ИПД РТ. Ф.8237. Оп.1. Д.5. Он адресован Сталину и послан из Москвы 14/IV-21, а лежит сейчас в Татарстане (наверно, по тому принципу, что и в Крыму, и в Татарстане живут татары). Так вопрос: как бумага попала к татарам? Сталин там был в 1921-м и бумагу там оставил? – Но он в 1921 году лишь раз выезжал из Москвы "В конце июня Сталин приехал в Тбилиси” (см. тут). В письме Сталину (из Москвы в Москву?), выглядящим тоже субъективным ("Народная молва”), совершенно страшное число убитых написано – 70000. Когда по свидетельству самого Врангеля он вывез всех, кто хотел, в том числе всю его армию, 45000 (см. тут).

Наконец, есть просто наградной документ на начальника Особого отдела Всеукраинской Чрезвычайной комиссии Евдокимова, который до Крыма занимался на Украине ликвидацией польских, петлюровских, просто бандитских организаций, а в Крыму "оставшихся там для подполья… до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд” - РГВА. Ф. 33988. Оп. 3а. Д. 41. Л. 305 (http://orenbkazak.narod.ru/PDF/Evdokimov.pdf).

Ну, в конце концов, если Кибиров взялся оглуплённым выставлять своего “я”-повествователя касательно искусства, то почему б ему не выставлять его оглуплённым и касательно политики. Что вполне сходится с его, Кибирова, "юношеским зоологическим антикоммунизмом” (http://www.nsad.ru/articles/plakat-gnevatsya-i-smeyatsya) по его собственному признанию в позднейшем интервью.

Это, правда, свидетельствует о нехудожественности этого отрывка (что “я”-повествователь и признаёт: "И поскольку моя воля хотя бы на этих страницах является единственным формообразующим принципом, я в слепой надежде втемяшить в голову читателя, что такое хорошо и что такое плохо, помещаю в книжку отрывок и из этого документального кошмара [ещё одного антисоветчика, Мельгунова].

А композиционная стройность и стилистическая сообразность пусть идут лесом”).

Зато мне, в свою очередь, такой провал в сознательное, так сказать, шепчет надежду, что я прав, думая, что теперь его подсознательный идеал – прокоммунизм.

Ну, а раз мне в перепечатке Мельгунова нечего ждать следов подсознательного идеала автора, то это место я и пропущу чтением.

Вся эта политика связана с сюжетным моментом – осуждением Аней и неосуждением Машей и Лёвой фильма Михалкова “Раба любви” (1975). Очень просоветским и прикладным. Все, конечно (и “я”-повествователь), не заботятся о том, есть в нём или нет ЧТО-ТО невыразимое. И получается, что Аня со своей оценкой права (по оценке повествователя). Но его оценка Ани поправляется на её отношении к другому фильму Михалкова, “Неоконченная пьеса для механического пианино” (1977). Его Аня…

Сам я пасую определять своё отношение. Тогда оно на меня не произвело никакого впечатления. Тогда я был ещё очень далёк от понимания Чехова ницшеанцем (фильм – по рассказам Чехова). А теперь, не представляя себе, чтоб Михалков мог стать ницшеанцем, мне лень разбираться, что ж он снял. Меня тянет просто процитировать других:

“…заключается в несоответствии Чехову. Надо понимать, что пересказывать на новый лад или улучшать его [Чехова] - дело неблагодарное”.

Всё - тут.

Извратил Михалков Чехова.

И мне хочется думать, что Кибиров опять посмеялся над поверхностностью восприятия искусства Аней: она всё выворачивает под себя. Если у Михалкова – оптимизм, она видит пессимизм. А это ближе к Чехову. И потому Кибиров так мягок в своей насмешке.

Всё время, вы замечаете, читатель? – всё время Кибиров выдаёт чрезвычайную сложность. (Одно это заставляет думать, что он ведом неошибающимся подсознательным идеалом – прокоммунизма.)

А не попробовать ли мне вникнуть в искусствоведческие глубины вокруг Василия Ивановича? – Песня Шуберта “К музыке” в исполнении Лисициана ему нравилась.

Такие слова я записал с аудиофайла. Ну, да, масло масляное.

Гуглоперевод с немецкого содержательнее (обозначена причина бегства из жизни в нежизнь в виде искусства):

"Я”-повествователь романа более содержательный перевод забраковал (не буду его цитировать). И я, эстетический экстремист, опять согласен с Кибировым. Я – потому, что мне текст попахивает усилением переживания знаемого – романтического шаблона: бегства из плохой внешней жизни в прекрасную жизнь внутреннюю, образом которой является искусство.

А пошлый Василий Иванович вот только такие иллюстрации знаемого и может любить.

Осмеивание Стёпки, генеральского сына, за любовь к хулиганским песням (тоже ведь прикладное искусство) тоже есть.

(Мне даже смешно это совпадение моё с Кибировым при такой экстремистской эстетике.)

И вдруг первая книга кончилась*.

Впервые опубликовано по адресу

https://fablit.blogspot.com/p/blog-page_560.html?fbclid=IwAR2kb80sELWl0j223I4v1I8rWSy3A1Dwtm7xWuPqxUml4jukqTWZTFKV9kk

*- Я только что дочитал роман до конца.