А Вейдле пишет – умирание искусства.

Мне наоборот кажется. Что прав тот, кто говорит, что с романтизма началась художественная эра. А до неё была светско-риторическая. Поучательная, так сказать.

Тот же классицизм взять. Повторяйте, мол, классиков (Древнюю Грецию), они дали образец.

"…историческая катастрофа, совпадающая с катастрофой самого искусства, трагедия, не только отраженная искусством или выраженная в нем, но и соприродная его собственной трагедии; только здесь возможен разлад, проникающий в самую сердцевину художественного творчества, разрушающий вечные его основы,— разлад смысла и форм, души и тела в искусстве, разлад личности и таланта в жизни, в судьбе художника” (Вейдле. Умирание искусства).

Ну да, разлад. Романтики – лишенцы. Жуковский не мог жениться на племяннице Маше Протасовой плюс та умерла при вторых родах в браке с нелюбимым мужем – и всё. Вся жизнь коту под хвост (что был воспитателем при царском дворе – не в счёт). И – убежал в прекрасный внутренний мир.

А у Лессинга ж такого нет:

А Вейдле?

Неужели Лессинг – исключение?

Я б скорее сказал, что Вейдле смешивает жизнь и искусство.

В другой своей работе “Эмбриологии поэзии” он радовал меня такими словами:

То есть я мог и подсознательный идеал числить присутствующим.

А тут…

Будто идеал только и может быть коллективистского рода. И ни в коем случае – индивидуалистского.

Причём он понятие “коллективистское” заменяет на понятие “религиозное”. Будто не существует – посмею заявить – индивидуалистских религий. Например, буддизм. Его ценность нирваны совсем не коллективистская. Я уж не говорю о ницшеанстве.

Он почему-то думает, что уход от христианской (он, впрочем, это слово нигде не применяет) религии обязательно "покажет медленное иссушение, рассудочное разложение искусства”.

А тот же романтизм?!

Он извращает Гоголя. Тот как художник сжёг вторую часть “Мёртвых душ”, потому что вещь стала превращаться в проповедь, во в общем знаемое. Не было тогда понятия подсознательного, жаль. Гоголь из-за ухода от подсознательного сжёг. А Вейдле считает, что во имя религии:

Всё у него навыворот стало.

А всё потому, что если до того у него иногда как-то чуялась ценность подсознательного идеала ("Но вернемся к стихам. О них Гёте, в другом разговоре (6 апреля 1829), тому же собеседнику сказал, что их ритм рождается бессознательно из “поэтического настроения”, и что если начнешь об этом думать во время писания стихов, сойдешь с ума, и ничего путного не напишешь”), то теперь она исчезла.

За то, что романтик от классицистской нормативности бросался в любовь к мало ли какому стилю в прошлом или вне Европы, Вейдле романтика обзывает, "что он не знает своего неотъемлемого стиля”.

Поразительная зацикленность на классицизме.

Для меня один переход романтиков к аурам, побочным значениям слов вместо классицистского приоритета к главным значениям слов уже является ого каким признаком романтического стиля.

Он передергивает: у стиля – общность в массе произведений и их авторов, а раз общность, то соборность, и, мол, "потухает соборность — гаснет стиль”. Будто не могут быть коллективы индивидуалистов.

Он идёт на прямой подлог. Известно, что романтики в бегстве от нормативности (античной) классицизма приходили к национальному (сперва чужому, восточному, ориентальному), а потом и к своему. А Вейдле про романтизм пишет обратное:

С ума сойти, до чего человек доходит в раже.

А вот и кусочек правды:

Потому кусочек, что слишком абсолютизируется.

В гражданском романтизме нет одиночества. Просто потому, что обстановка революционная. Много людей охватывает протест против тирана. А потом революция терпит поражение, и становится новый романтизм, пессимистический. Вспомнить переход Пушкина от продекабризма (гражданского романтизма) к просто романтизму, а потом и реализму. Да его “Повестей Белкина” не понял даже Белинский. Сам Пушкин понимал, что ушёл от популярности. Перегнал время. И даже оригинально покончил с собой – нарываясь на дуэли. Но почему это плохо для искусства?

Вейдле просто решил о Пушкине замотать.

Затем Вейдле спекулирует на временно`м сокращении циклов изменения стилей и их ветвлении (обозначу скобками): реализм – натурализм – символизм (импрессионизм, модерн) – постимпрессионизм (экспрессионизм)…

Ветвление было и раньше: например, Позднее Возрождение разветвилось на маньеризм и барокко, то – на реализм (голландский) и классицизм (римский).

Но Вейдле закусил удила и несётся напропалую.

Особенно мне обидно за упрёк в развоплощении. Потому что к нему тянет совсем крайнее разочарование в действительности – ницшеанство.

Оно – как бы антипод христианства. Христианского того света. Мистического и метафизического.

Но христианство Вейдле чтит. Значит, ницшеанское метафизическое иномирие не приемлет. Боюсь, он не догадывается о его существовании. В упор не видит.

Так вот не всегда. Выражение ницшеанского метафизического иномирия в последнем итоге доводит до супрематизма и абстракционизма. Правда, признаюсь, что лично у меня с этими стилями озарения были не шибко эмоциональными (см. тут).

Это – индивидуалистские выражения. Недаром создателя супрематизма в СССР арестовали, пусть и ненадолго, а абстракцистам ЦРУ после войны обеспечивало грантами дороговизну произведений (чтоб показать, какая, мол, свобода на Западе по сравнению с СССР).

А есть ещё и такие же крайние коллективистские выражения. У Вулоха (см. тут). И вполне связывается с одним из видов коллективистского переживания, в СССР гнобимого гораздо больше, чем формально осуждаемый индивидуализм. – Что это за вид коллективизма? – Анархия (без центральной власти, федерация федераций из малых коллективов). Пропаганда против неё централистской власти в СССР оказалась настолько сильной, что в обыденном сознании анархия стала синонимом хаоса. – Смотрите: "хаос, беспорядок, неразбериха, бестолочь, безвластие” (https://sinonim.org/s/%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8%D1%8F), “безвластие, беспорядок, стихийность, неорганизованность, безалаберщина, бестолковщина, бестолочь, неразбериха, неурядица” (http://synonymonline.ru/), “стихийность, свистопляска” и т.д. (http://xn----7sbfc3aaqnhaffdukg9p.xn--p1ai/words?keyword=%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8%D1%8F). И т.п.

И как быть тому, кто принял близко к коллективистскому сердцу такую несправедливость? – Он поступит, как и абстрационист-индивидуалист. Предельно осложнит СВОИМ восприемникам ассоциацию с его идеалом (столь далёким массам) – почти лишит живопись формы.

Определённая систематичность и порядок видны и здесь. Всё – прямое, всё – параллельное, всё – выпуклое на плоском. Равенство некое, и нет иерархии. Мизер, но всё-таки.

Большинство, на такое глядя, согласится с Вейдле, что искусство умирает. Но что, если есть какое-то меньшинство, сильно переживающее за малоразмерный порядок. Есть противопоставление Свобода – Порядок. Но не обязательно ж чёрно-белый взгляд на распределение между этими полюсами. И потом – можно ж уважить некое меньшинство?

И тогда я могу себе позволить возразить Вейдле, утверждающему, что "отрицание портретных, да и вообще предметных задач… такой же ущерб для самых этих искусств [живописи и скульптуры], как замена живого героя кукольным подставным лицом для драмы или для романа”.

Что ущерб вошёл в моду у пройдох в виде именно ущерба, меня не касается. Я в принципе говорю. И, грешен, верю на слово, что Малевич очень разволновался, намалевав свой чёрный квадрат, хоть сам я большого волнения не испытал от озарения насчёт художественного смысла этого произведения.

Да оно, наверно, так и должно быть с отстранённостью у большинства.

"информализм отдалял человека от его конкретных интересов” (https://natural-colours.livejournal.com/43730.html).

И в конец опозоренная в ХХ веке анархия, и непостижимое метафизическое иномирие достаточно далеки массам. И это как-то сказывается и на тех чутких, кто всё же испытывает какое-то переживание из-за этих удалённостей.

А неопределённость информализма прекрасно иллюстрируется, если присмотреться к тому, что написал Вейдле об орнаменте:

Так если непосредственно, то, да, древнегерманский, как клубок змей, таки весь движение и беспокойство. Но древнеславянский - нет. Совсем даже стройно всё. А про древнегреческий (меандр) миф совсем не подтверждает "гармонию и покой”:

Что касается трактовок орнамента, то меандр вызывал у древних множество ассоциаций. Согласно одной теории, он символизировал вечность, постоянное движение, течение жизни, а прямые линии и углы — добродетель. А по другим версиям меандром и вовсе задабривали богов. Для многих меандр стал символом божественного поражения, того, что смертный все-таки может противостоять богам и даже победить их. Меандр — символ того, что можно совершить невозможное!” (http://elramd.com/grecheskij-ornament/).

Вейдле натянул духовность на орнамент. Он очень и очень давно был духовным. Например, я читал, что он появился на Ближнем Востоке при научении обжигать глину. До того глиной обмазывали плетённую из веток ёмкость, чтоб носить в этом воду, которая на юге священна. Но когда научились глину обжигать, плетённый каркас уже не был нужен. Но святость воды сохранялась. И об этом стал свидетельствовать узор, похожий на то, что проступало от обмазанных глиной веток. Периодичность. Как волны. – Что-то подобное случилось и с перечисленными Вейдле узорами, только мы не знаем, что. А Вейдле просто произвольно прицепил к ним духовное. Где – попал, где – нет.

Вейдле пишет так, что можно понимать, что только недавно – импрессионист и экспрессионист "отвлекали от него [от внешнего или внутреннего мира] отдельные качества для своей картины”. А ведь это не так. Например, Леонардо да Винчи открыл сфумато (изображение той размытости всего, что сообщается всему из-за воздушного окружения). И, казалось бы, все после него должны б сфумато использовать, коль скоро исповедуют иллюзорность изображения. А ведь это не так. Просто для каждого нюанса духовности нужны другие средства. Леонардо, ужасаясь безнравственности эпохи Раннего Возрождения, требовал Гармонии низкого и высокого. Для чего ему потребовалось, зрителя испугать, что про него всё известно. – Как? – Сделать, скажем, “Джоконду”, как живую. Он звал артистов на сеансы позирования, те пели и читали всё: от похабщины до возвышенного. На лице женщины всё отражалось. А Леонардо, знай, успевал это наносить на картину с помощью сфумато. От прищура ваших глаз Джоконда становится то вакханкой, то чистой. Вам начинает казаться, что она читает ваши мысли (а в каждом из нас чего только нет). Вы пугаетесь. И. Гармония высокого и низкого в себе вам представляется спасением. И вы ошеломлены таким открытием. – Но Высокое Возрождение ведь недолго длилось. На других этапах надо другие идеалы выражать. И сфумато там не нужно. Но Вейдле не упрекает тех живописцев далёкого прошлого, что те "отвлекали… отдельные качества для своей картины”, он только на относительно недавних нападает.

Крайности Вейдле меня заводят тоже на крайности. И мне удалось оспорить и такие его слова:

См. тут.

С чем нельзя поспорить – это таким утверждением:

Халтурщикам, да, легче стало делать вид, что они художники – всё-таки высокого ремесленного уровня кубисту нужно меньше, чем классицисту, относительного которого пляшет Вейдле. Но что связь эта всегда была проблемой, говорят факты потрясающего непонимания. Например, Микеланджело был любимец пап, а он большую часть жизни выражал своими произведениями негодование по отношению к безнравственной католической церкви. Аналогично – с Эль Греко, Веласкесом…

Но как мне непереносимо читать такое:

"…новая [живопись] — обращается к разобщенным переживаниям эстетических качеств, не связанных с предметом картины, оторванных от целостного созерцания… импрессионисты стремятся передать видимость”.

Так как раз не так. Импрессионисты, все, восхваляют абы какую жизнь. Вплоть до мгновения (в смысле – мелочь же). И это ж – для спасения от ужаса жизни, ставшей страшненькой. Это ж – изрядно глубоко, а не любая видимость. Нет! – Только жалкая (что вместе с радостным светоносным и светлым изображением глубину-то и сообщает)!

Будто голландские старые мастера, рисуя еду и посуду (низкое), не подбирали для изображения дорогую еду и посуду (что тоже – из-за противоречия – сообщало глубину, тогда как можно было б упрекнуть за дороговизну в оторванности "от целостного созерцания” низменной нации торговцев).

И таких передёргов я жду на каждом шагу у Вейдле. Каждое требует конкурентной и тщательной проверки, а он несётся галопом по Европам, изъясняясь общими словами и, похоже, рассчитывая на свою авторитетность.

А какие, тем не менее, замечательные слова у него мелькают:

Я в них вижу свою идею-фикс: сверхценны – следы подсознательного идеала автора. Почему в этом нужно в принципе отказывать современному искусству?

Филиппики Вейдле, мне кажется, движимы тем же духом, что и мои – против прикладного искусства, занимающегося усилением знаемого:

Вейдле благосклонно цитирует Бодлера: "la foi en l'unite integrale” – вера в интегральное единство. Но Бодлер был то за революцию, то против. В зависимости от того ждал от революции победы или поражения. Это хорошо продемонстрировал Плеханов. Так вот можно предположить, что процитированное – из варианта первого. А в мире в общем с тех пор идёт процесс уменьшения революционности Западная Европа была первой в этом мировом процессе. Соответственно и идеалы искусства сдвигались от коллективистских к индивидуалистским. Оттого доходчивость всегда подсознательного идеала (у настоящего искусства) падает. Это и заметил Вейдле. И решил, что искусство умирает. Первое его отступление в индивидуализм было от краха Просвещения в реакции на кровь Великой французской революции – романтизм. Что и заметил верно Вейдле, не заметив связи с социальной революцией. Дальше революция и социализм, взлетая, неизменно проваливались. И индивидуализм всё креп. А с ним и одиночество настоящего художника, которого мало кто понимает. Но мало кто не значит никто. И тут-то Вейдле и ошибается с выводом об умирании искусства. (Хоть я лично и не могу похвастаться такой глубиной и силой эмоций от, скажем, абстракционизма.)

В итоге я предвижу совпадение с Вейдле, ибо я верю в большие колебания Истории: то прогресс превалирует, то традиция. Когда Вейдле писал, не было видно опасности самой жизни человечества от прогресса. Вот Вейдле и пишет:

А будет просто коммунизм с принципом “каждому – по разумным потребностям”. И главным в жизни будет жизнь в искусстве (творцом или сотворцом). Для этого неограниченного материального прогресса не нужно. И – человечество спасено, и – искусство.

Вот только Вейдле реакцию понимает как "мир религиозного опыта и религиозного прозрения”.

Он и противопрогрессные поползновения искусства понимает только как прорелигиозные:

И ошибся. Ведь антихристианские (как я выше писал) и сколько-то коллективистская анархия и полностью индивидуалистское ницшеанское иномирие. (Последнее – как активный демонизма, а есть ещё пассивный – пробуддизм).

Та же ошибка длится:

Это в индивидуализм бегство, а не назад во времени. Дети ж – деспоты. Активный демонизм. Ницшеанство.

И длится ошибка:

Неправда. За иудаизмом числится такое открытие, как поступательное движение вперёд. До него, у язычников, господствовала цикличность. Как времена года. Ну какая, к чёрту, детскость в бесплотном вечном царстве Божием на небе?

Он обращается к памяти каждого. – Да, я согласен. Мои глаза неизменно увлажняются, как только что-то мне воочию напомнит давно прошедшее. Так это – от преходящести всего, от того, что смерть впереди. От ницшеанства в каждом из нас. А не от детского простодушия.

Ну всё Вейдле выворачивает.

Как факт. Он пишет про себя:

Со мной такого не бывает. Если я и вспоминаю про одну книгу… Она было оборвана, не только без обложки, но и без начала и конца. Главного героя звали Наль. Время действия – завоевание Средней Азии Россией. Там всё необычности были. – Я про эту книгу вспоминаю как о чём-то в принципе недостижимом. Это тоже ницшеанство. (И ничего, что я вдруг вспомнил, что интернет всё знает, спросил: “Наль роман завоевание Россией Средней Азии”, и мне выдало, что это – роман Каразина {его, правда, в интернете нет}.) – Можно сказать, что я не показатель. Но…

Даже если Вейдле прав насчёт Жюль Верна, то это правота по отношению к ницшеанству, опять же (просто Вейдле его не узнаёт):

А ведь Апричинность – из рода той метафизики, которая воодушевляет ницшеанца. Полная ж Свобода…

Парадоксально! Как такой человек, как Вейдле, может так ошибаться? А он ошибается и ошибается:

Почитайте тут, и вы увидите, что это – произведение ницшеанца.

Мне трудно с Вейдле во всём. Много о чём я не могу возразить, как уже жаловался, но и много могу – и я ж просто растекусь, если реагировать на всё, на что могу. – А Вейдле не гнушается ничем. И это я уже читаю 5-ю главу, о возвращении к чудесному, как к рецепту вылечивания умирающего искусства. Вон и прикладное искусство сказок Андерсена он рекомендует как образец. – С ума сойти? Прикладное… Даже такое прикладное (а что такое идейное как не прикладное?), как русское народничество Вейдле годится!.. Есенина он понял чисто текстуально: "землепоклоннические стремления”!.. А не как маньеризм своего времени (см. тут). – Ну совершенно не чует чужое подсознание.

(Я прошу прощения за свою наглость: мол, я – чую. Но что делать, если масса сходимостей анализов – за меня.)

Нет, я не могу перенести такую беспринципность:

Он же в начале работы исток умирания числил за романизмом как индивидуализмом! И чем является теперь это "самого себя” как не индивидуализмом? – Что: никакого самоконтроля у человека не осталось?

У меня не сил продолжать иметь дело с таким человеком.

Меня грызёт совесть, что я не дочитал Вейдле (раз), и (два) скучно без него – уж больно умён. Поэтому я решил к нему возвращаться. С конца. И – понемногу.

По-моему, Вейдле зря так ставит на религию. (Я вижу разницу между верой и религией. Я, например, верующий – в атеизм. А религия – это с каким-то богом. Для меня – в области искусства – есть ещё неведомое науке: вкус, вдохновение, чутьё, - поскольку ещё наука не дошла до различения при сканировании мозга осознаваемого от подсознательного, подсознательного идеала – от менее глубоких подсознательных проявлений, например, установки на русский язык.)

Мне нравится положение Черноиваненко насчёт соотношения религии и искусства:

"В истории русской словесности, начинающейся с XI в, как и во всей послеантичной истории европейской литературы, мы выделяем три типа литературы (и, соответственно, три типа художественно-литературного сознания): религиозно-риторический, светско-риторический и эстетический. Их становление, развитие и смена в каждой из национальных литератур Европы проходили в разное время. В русской литературе стадия религиозно-риторического типа литературы охватывает период с XI до середины XVII в., стадия светско-риторического — период с середины XVII до 2-й трети XIX в., после чего начинается стадия эстетического типа литературы, длящаяся по настоящее время. Конечно же, смена типов литературы — процесс длительный, и потому хронологические рамки бытования каждого из них, обозначенные мною, достаточно условны. Вызревание нового типа литературы начинается глубоко в недрах старого. Так, еще не успел как следует установиться светско-риторический тип литературы, а уже в петровскую эпоху в нем начинают проявляться (пусть слабо и робко) черты литературы эстетического типа, который будет утверждать свое господство лишь через столетие, а окончательно утвердит его только в середине XIX века” (https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/chernoiv/02.php).

И так Пушкин попадает в эстетическую эпоху. Если предположить, что Россия отставала от Западной Европы, то можно ждать, что в эстетическую попадёт и Шекспир, писавший на грани XVI и XVII веков. И Гёте (грань XVIII и XIX веков).

Другое дело, что мне удавалось находить след подсознательного идеала (главный, по-моему, признак художественности) вообще в любые времена. Я это себе объясняю тем, как вообще возникло искусство – при обретении сознания (а, следовательно, и подсознания) как явления алогичного. Экстраординарное стало общим признаком эстетического. А оно-то в таком качестве, проходя стадию подсознания, много что обливает признаком эстетическим. Так как при возникновении есть признак синкретизма (слиянности), то сливаются утилитарное и идеал. (Первый орнамент из пересекающихся прямых, процарапанных на довольно мягкой охре, и {1} спасал {ибо парализовывал внушателя} жизнь ребёнка, требуемого внушателем от внушаемой самки на съедение стаду, и {2} делал ясным всем видевшим это внушаемым, что есть разница между умеющими нацарапать прямые {людьми} и неумеющими {нелюдьми}, и сие возвышало.) – Вот второе, возвышающее невыразимое, но всё же выраженное, не могло не прорываться при всём первоначальном (на тысячи и тысячи лет) засилье утилитаризма (включая и религиозность).

Но общая тенденция развития остаётся – от религиозности.

И это совсем не страшно для судьбы искусства, так в нём главное – подсознательность идеала. И она не исчезает с исчезновением религии. Что до Вейдле не дошло.

А по-моему, достаточно заменить религию и мифологию подсознательным идеалом – и чудо исчезнет, не исчезая. Просто невозможно всё познать. Подсознательный идеал – тоже. Можно только бесконечно приближаться к познанию. Сейчас уже могут сканирование “видеть” мысли-слова отдельные. Но и когда смогут на сканах отличать сознаваемое от подсознательного и переживание идеала от переживание чего-то менее глубокого – непознанное останется. И то можно будет назвать чудом. И отказать мифу и религии.

При происхождении человека всё в нём было синкретично (слито). И искусство (экстраординарность), и польза (логичность), и религия (псевдопричинность). А не из религии, мол, всё. Просто религия приобрела большой авторитет и “своим” языком стала всё объяснять. По мере умирания религии, такого всё более не нужно. А что она умрёт, гарантирует история изменения сознания, повторяемая каждым индивидом в развитии от детства к зрелости. Например. 1) Разнородная связь по любому признаку, 2) разнородная связь по одному практическому признаку, 3) цепная связь при парных соответствиях признаков, 4) диффузная связь по одному, но не универсальному признаку, 5) псевдопонятие: связь по одному признаку, но зависящему от чувственно воспринимаемой картины…

Вейдле просто не различает прикладного искусства (о знаемом) с неприкладным (рождённым подсознательным идеалом). Экстраординарное чаще рождается из-за действия подсознательного идеала (вдохновения), а не из-за возбуждения мастеровитости по удачному усилению знаемого переживания. Там при рождении экстраординарного тоже может участвовать подсознание (где оно не участвует!), но не в ранге идеала.

Я попробую вжиться в тенденциозного оппозиционера, христианина, который хочет вопить против позднеантичной чувственности Древнего Рима.

Что этот несистемный оппозиционер против существующего порядка видит в качестве нормы?

Касание полуобнажённым юношей обнажённой женщины.

Что он нарисует в катакомбе в память об умерших? - Одетых и не касающихся друг друга.

Рисовались фигуры в порядке умирания и погребения тут, в катакомбе. Девочка умерла первой, мужчина вторым, женщина последней, о чём, видимо, и гласят надписи. И просто ошибочно и случайно касание дочкой плеча отца. Чтоб того же не случилось с матерью, у той вогнутость нарисована.

Спрашивается, экстраординарно это?

Нет. Это в принципе ожидаемо. Павленский в безнадёжнейшей борьбе против кровавого путинского порядка (внушая себе его как крайностьиз крайностей) разделся догола и прибил мошонку к брусчатке Красной площади. Крайность крайностью поправ. Нельзя ж в путинской России быть голым в общественном месте. До смерти прибивает Свободу путинская власть. Значит… и т.д.

То есть и то, и другое не произошло от подсознательного (именно подсознательного) идеала. А – от сознательного идеала. То есть – прикладное* (к соответствующей идеологии приложено; левизна Павленского, отрицающего государство {он анархист}, годится для неолибералов, стремящихся ограничить государство в деле защиты социума от предпринимателя; а христиане чурались римского разврата аскетизмом и иным уходом от жизни).

Для христианского художника не было ни откровением, ни чем-то подсознательным мнение его христианской общины об отрешённости умерших от физических и психических контактов как об условии приобщённости к высшей, неземной духовности. – Он, христианский художник, это, желаемое (и он верует, что так там и есть, "уже свершилось", по Вейдле), и изобразил. Почти "в лоб". Образно, иначе говоря. Но этот образ лежит на поверхности**, а не способен ошарашить кого-то из христиан.

- Признаю. Москвичи и гости города пришли в тот день на Красную площадь не ради Павленского и, естественно, были возмущены, его раздетостью хотя бы. Но, будучи сфотографировано и рассматриваемо желающими, это становится не жизнью, а условностью. Но и не искусством, а публицистикой, по меньшей мере. – Я был не точен.

- Признаю. И вот тут – в неожиданности – подсознательное, на такую позу натолкнувшее, становится идеалом. Поза из-за бытовой бессмысленности кажется застылой. А застылость “основана на подчинении физических моментов движения высшим духовным факторам, при встрече с которыми физические события должны отступить на задний план”. Но они “не безжизненны и бесчувственны”, а “открыты к восприятию божественного духа”. – Такая далёкая ассоциация (приподнятые руки образ восприятия божественного духа) мыслится возможной только для такого всеумельца, как подсознательный в авторе идеал благого для всех душ сверзхбудущего. Как факт – нет же того, чтоб "уже свершилось” благое для всех сверхбудущее, которое будет только после второго пришествия Христа.