Если взять быка за рога, то я думаю, что слово “романтизм” для выражения коллективистских идеалов нужно бы заменить. Скажем, на монтизм (см. также тут и тут). От слова “Лермонтов”. От слова “mountain” (гора по-английски) было б эффектней – для нас, ну очень уважающих западное, – но звучание не годится: “о” как “а” звучит. Да и ну его, Запад. И так с этим своим индивидуализмом он нас, коллективистов, задолбал уже.

Даже в такой кристальный источник “нашего”, как в авторскую песню в период её молодости, и то проникал.

Спустя годы и годы даже рафинированная “националистка” В Чеснокова (борец с западниками) вот что написала:

Начиная от семидесятых годов, у нас был очень сильный поход против коллективизма” (http://lecture.imhonet.ru/element/1005472/).

Вот взять песню “Проходит жизнь”.

Шарля Азнавура ж песня. А перевёл, вроде, Клячкин, и пели её барды. (Слушать тут http://bard.inecs.ru/cgi-bin/mp3.cgi?id=356.24) И что это как не романтизм? А романтизм это эгоизм, если одним словом и в моральном плане.

И правда, казалось бы: речь в песне о двоих*. “Ждут - надо идти”, общественное – негативно: четырежды “не люблю”. Но мало, что тут хрупкость и незащищенность от хода времени: “проходит всё”. Просто ценность мига привлечена для усиления чувства. Как негативный фон для позитива. Любовь тут взаимна. И именно потому это было переведено и пелось шестидесятниками. Тогда ещё была надежда, что ещё можно вернуться к настоящему социализму. И поскольку надежда ещё была, постольку оптимизм был не “диверсия в идеологию коммунистической партии”. Казалось, что сама партия переродится. Вон, она уже с культом личности Сталина покончила. В то время “превознесение ценности личности” было знаком не зари индивидуализма, а гармонии личного и общего, что формально в идеологии компартии существовало ж. Уже давно – только формально. Но была ж надежда, что и по сути, наконец, этого можно будет добиться. И образом этой надежды и гармонии была счастливая любовь.

Но не любовь-миг, а постоянная – “Не проходит любовь у меня”. Вот на это предложение и купились, наверное, переводчик и исполнители. И ещё на беспрецедентное повторение: “Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю”. Усиленное ещё одним штрихом постоянства: “Иных слов я найти не могу”.

Если правда, что это Полоскина песня, и что он признавал, что у Клячкина выходит “Я люблю”, а у него – “Проходит жизнь”, и что у Клячкина лучше (http://www.domogarov.com/forum/lofiversion/index.php/t295-400.html - этот адрес открывается теперь только в ХРОМЕ), то я прав со своим рассуждением.

Любовь у Клячкина – по интонации (ликующей – по противоположности! - даже на этих словах “Проходит жизнь”) - это “индивидуализированная, личная социальная сила; внешнее сближение – от случайности; на самом деле – оно от общих высоких стремлений” (см. тут). А если акцент на “Проходит жизнь” - это любовь романтика, то есть социального лишенца, потому от внешнего мира бегущего во внутренний – там он царь и бог, и море по колено.

Скажете, и Лермонтов же был лишенцем, продуктом николаевской реакции. И нельзя вашим монтизмом называть это ликующее исполнение песни Клячкиным или Никитиным.

Так я возражу, что Лермонтов оказался не сломленным и в себя не ушедшим. Достаточно вспомнить, что литературоведы считают существующим у Лермонтова ораторский стиль. С ним он зачастую впадал в прикладное искусства (“искусство для” усиления чувств, в частности политического гнева, за что был сослан; куда уж большее вмешательство в жизнь).

Тогда скажете, что Лермонтов и гармонический идеал – не вяжутся друг с другом.

Признаю. Так и идеал данной песни от гармонического идеала сдвинут. Нельзя помыслить Шарля Азнавура хоть сколько-то близким к экстремизму. И не совсем это гармония (о французской женщине): “У него ни долгов, ни детей”. Французы неожиданно для русского очень рационалистичны. Вспоминается удивление Достоевского, впервые пересекшего французскую границу. Или откровения недавнего гастарбайтера, вспоминаются: он пробрался во Францию и поступил в Иностранный легион. А потом выбрался из него и стал перебиваться случайными заработками. И делился в печати, как невозможно завести роман с местными девушками: им обязательно нужен хорошо обеспеченный ухажёр. Наша же героиня – бездумно любит. Да, она женщина, она вообще-то нацелена на длительные отношения, для чего у него не должно быть другой семьи или перспективы нищеты. Он должен быть сам нацелен на семью, то есть не быть слишком молод, с жизненными целями, а не “ничего нет впереди”. Наконец, он должен быть не гулякой, “Как ветерок по полю ржи”. Но что это за любовь – с оглядкой. И – она безоглядна. Достаточно, что “И красивее он и умней” других, что “Руки сильные, брови вразлет”. При отчаянности пения как-то ясно, что лишь где-то потом, как-то случайно узналось и про его возраст, и про “ни долгов, ни детей”. И никакого значения уже не имеет это для чувства здесь и сейчас. Для любви уже и никакая перспектива, кроме той, что на следующую минуту – “Не уходи! Не уходи!” - не имеет никакого значения. Наоборот, эта возможность ему уйти на всю жизнь в любой день заставляет любовь гореть особенно ярко. И даже считать, что иначе и любовь – не любовь. Миг – вот её стихия.

Это не экстремизм, когда это миг не ценою жизни или на грани жизни и смерти, когда она сопряжена с героизмом (если ради общества) или с преступлением против общества или себя (если ради только себя – демонизм). Но это и не гармония. Это как бы импрессионизм. Умение жить секундой. Легкомыслием можно б назвать, если б не житейски философское: “Проходит явь, проходит сон, Любовь проходит, проходит все”.

Это – Шарль Азнавур, шансонье, певец в благополучной Франции.

А когда поёт бард в СССР 60-х годов, то безоглядность сразу политизируется, становится образом и происходит сдвиг от гармонии к героизму. Не зря много лет спустя Чесноковой это кажется диверсией в идеологию коммунистической партии. Ибо это была в общем уже партия перерожденцев. И надежда исправить социализм была связана с сопротивлением тех в партии, кто это перерождение олицетворял. Бардовское ж движение было полуподпольным и всячески преследуемым. Отсюда, наверно и аберрация зрения у Чесноковой.

И всё-таки, поскольку надежда жила и цвела, она была счастьем, и Клячкин его выражал.

Но прошло время, и мечты лопнули. Однако сломался ли мечтатель? Приспособился ли? Нет. Как и несгибаемый Лермонтов и его парус, он улетел в сверхбудущее, а не в себя, как романтики. И теперь поёт сверхисторический оптимист, то есть исторический и просто пессимист. Он не отказался от своего критерия любви и того, что она символизирует, и завещает его метафизическому будущему. Людям. Он несгибаем. (Слушать тут.)

*- ошибка.

Но на советской почве шестидесятничества, из уст бардов это приобретало не буквальное, а образное значение. Как факт, исполнение Никитиных http://megalyrics.ru/lyric/%D1%82%D0%B0%D1%82%D1%8C%D1%8F%D0%BD%D0%B0-%D0%B8-%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B9-%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%82%D0%B8%D0%BD%D1%8B/%D1%8F-%D0%BB%D1%8E%D0%B1%D0%BB%D1%8E-%D1%88-%D0%B0%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%B2%D1%83%D1%80.htm?l Тут уж никак не скажешь, что эти двое не любят друг друга.