И снова я начинаю с себя, дорого…

Читал книгу. Мемуары. О Мандельштаме. И когда наткнулся на цитату (Мандельштам, мол, читал и воскликнул: “Гениально”), - когда я наткнулся на слова: ураган аравийский… - Всё. Я отпал от чтения и полез смотреть, чьи это стихи.

Оказались – Пастернака. Но всё не попадался файл с датой создания (я ж – в своём социологизме – не живу, не попробовав обосновать “почему так”, а для этого дата создания необходима). Итак, дата не попадалась и не попадалась. И я наткнулся на файл, где цитировалось про ураган аравийский ещё меньше, чем в мемуарах. И там была совершенно потрясающая фраза сразу после цитаты:

"Многие считают поэзией то, что, все равно какими угодно способами, способно привести нас в восторг” (Райс. Предисловие. http://coollib.com/b/248511/read).

Вот то стихотворение со своим ураганом аравийским в конце.

Я обнаглел. Я раньше писать садился только тогда, когда брезжило, что будет что-то, что оправдает это приготовление писать. А вот сейчас у меня за душой нет ничего, а я надеюсь… Вдруг.

Может тот же Мандельштам из мемуаров поможет?

Тут я хочу сделать отступление и опять из-за себя, дорогого.

Ну, понимаете… Чтоб меня понять, надо войти в курс моих установок.

Одна из них состоит в том, что целью каждого разбора шедевра является поместить этот шедевр точкой на Синусоиду Идеалов.

Если б я был принят в учёном сообществе, предыдущее предложение многим бы много что сказало. А так… Что делать? Ну отошлю к теории, так сказать, этой Синусоиды – сюда .

Итак, внушающим бодрость для меня являются эти слова "советское барокко”. Дело в том, что барокко для меня это в веках повторяющийся тип идеала: соединение несоединимого. Точка для этого типа расположена на середине ската Синусоиды. И во всех моих статьях о Пастернаке, точнее – в Синусоидах при этих статьях, Пастернак помещён точкой именно в середину ската.

Формуле “соединение несоединимого” могут соответствовать и точки, какие уготованы на Синусоиде Платону и Пушкину времени создания “Пира во время чумы”. Первая точка – предполагается (я Платона не разбирал) – на верхнем вылете вон с Синусоиды или около этого верхнего перегиба. Вторая, для Пушкина, - близка к нижнему перегибу на подъёме ветви Синусоиды.

Теперь, поскольку у самого меня пока нечего сказать больше, посмотрим, что пишут об этом стихотворении Пастернака другие. (Хоть там вряд ли будет то, что вмиг загипнотизировало меня – повторы согласных, пусть и глухой “ф” в звонкой “в”: И арфой шумит ураган аравийский, плюс совершенно неожиданное слово "аравийский”.)

Дело в том, что сопоставление моих, частично упомянутых, установок с чужими исследованиями обязательно дают нечто новое. Объективно, надеюсь, новое.

Далеко ходить не пришлось:

"По-видимому, можно говорить об объединении Пастернаком обоих пиров — платоновского и пушкинского — через нечто третье, через ближневосточные мотивы, образы арфы и аравийского урагана" (Абдуллаев. http://magazines.russ.ru/voplit/2007/2/ab12.html).

Объединение-де – из-за такого далёкого текстового исходного: в платоновском “Пире” мелькают флейтистки, а у Пушкина Мэри просто поёт; тогда как идейно, мол, объединение просится: и там, и там – о "тоталитарной” материи.

Абдуллаев навязывает Пастернаку антисоветскость. (Модный ход.)

Не работает "орнаментальность”?

Я вернусь к тексту и поставлю там цветными буквами некоторые внутренние рифмы, пользуясь таблицей:

Не в антисоветскости дело, раз так цветисто.

"Две баллады, написанные в конце августа еще в Ирпене, "Лето", "Годами когда-нибудь в зале концертной..." содержат живые подробности летней жизни, приближения осени и отъезда… Было столетие Болдинской осени 1830 года, когда Пушкин написал свою маленькую трагедию "Пир во время чумы". На фоне "сплошной коллективизации", шедшей в деревне, вечерние разговоры друзей, в сочетании с нейгаузовской легкостью и артистизмом, представали праздником истины и братства, которому век назад поклонялись поэты пушкинской поры. "Разума великолепный пир" - называл эти сборища Баратынский. Напрашивались ассоциации с Платоном, в частности с его диалогом "Пир", тема которого - любовь к прекрасному как рост души и путь к бессмертию. Ирина Сергеевна Асмус, которой посвящено стихотворение "Лето", принимала в этих разговорах горячее участие” (http://irpen.livejournal.com/10520.html).

“…видимо, самым известным фактом из жизни Ирины Сергеевны Асмус было отнюдь не замужество… В историю она вошла как женщина, безответно влюблённая в Бориса Пастернака” (http://www.liveinternet.ru/users/1020995/post244892139).

Но Диотима это не Ирина Сергеевна. Диотима в “Пире” Платона (где речь всё шла об Эроте) – это женщина (хоть и присутствовала на пире только путём рассказа о ней Сократа), отведшая разговор с кудрявой темы на прославление знаменитого тоталитаризма Платона. И не просто отведшая, а составившая кульминацию платоновского произведения. Впечатлила больше всех по воле Платона. Пушкинский же “Пир во время чумы” это та из маленьких трагедий, в которой наиболее выразился идеал тогдашнего Пушкина о консенсусе в сословном обществе, а все трагедии ступенчато вели по пути к этому консенсусу очень издали (см. тут).

То есть, Платон и Пушкин были-таки изрядные противоположности, а баллада Пастернака – таки соединением несоединимого. Он и отвергал, в частности, жестокость для кулаков коллективизации, и признавал её необходимость. Советское барокко. А тут ещё и любовь нелюбимой. Наверно, тоже и отвергал эту любовь и принимал. Потому и такая цветущая орнаментальность.

Вот я и сумел провести предновогодний вечер.