Был в литературоведении такой крупный учёный Бахтин. Он, в частности, ввёл в научный оборот термин “большое время”. Оно означает, что художественное произведение живёт в веках изменяясь. Каждое поколение вычитывает в нём нечто новое. Из-за того, что смотрит на него другими глазами, чем предки. Эта точка зрения считается с действительной историей восприятия искусства и опирается на идею о принципиальной многозначности художественного смысла конкретного произведения.

В моём кругозоре есть противник Бахтина по этим вопросам, Бонецкая, рангом много ниже, кандидат филологических наук. Она соглашается с Бахтиным, что фактически интерпретации произведения меняются, но что это горе, отказ большинства от научного подхода, от выявления того единственного, что хотел сказать автор, и никогда не меняющегося. А можно, мол, - это научный идеал, - со временем только всё точнее приближаться к авторскому варианту, всё время оставаясь в русле его.

Так я себе мыслю тихонько, что при наличии по большому счёту некой повторяемости идеалов в веках, мыслимо вечную жизнь произведения искусства в авторском варианте его интерпретации понимать, как актуальность то по сходству, то по противоположности.

Так, если социализм в СССР был обществом хронического дефицита, если – по причине пусть авторитарности – теперешняя Россия бедна в массе своего населения, и если спасение человечества от перепроизводства и перепотребления состоит в коммунистическом принципе “каждому – по разумным потребностям”, - то идеал самоограничения является повторяемостью в веках (традиционализм его тоже исповедует), а искусство прошлого, самоограничением вдохновляющееся, может быть актуально ныне и оказаться предвестием будущего.

Вследствие этого я хочу в этой статье выступить в двух ипостасях: 1) исследователя, которому нет дела до идеала, сквозящего в разбираемом произведении, и 2) предвзятого потребителя произведения, актуального для некого момента истории.

Посему прошу читателя не смешивать этих двух меня.

Один блокнот, одно воспоминание и два электронных разговора.

Блокнот лауреатки конкурсов и участника всесоюзных и городских слётов движения клубов самодеятельной песни (КСП), заведённый в 1968 – 69 годах. Списаны слова песен Кукина, Дулова, Визбора, Клячкина, Окуджавы, Якушевой, Новеллы Матвеевой, Городницкого, Высоцкого, Крылова, Левинзона, Егорова, Полоскина, Вихорева, Колесникова.

Галича нет.

В движении, мол, идейный раскол: против и не против советской власти. Идолы сторон: Галич – правых, Окуджава – левых. Левых – большинство.

Слёт под Москвой весной 1971 года. По замыслу – конспиративный. На открытии слёта, ночью, на большой поляне факельное шествие сотен людей и общее пение “Молитвы Франсуа Вийона” Окуджавы. Грозное. Совместное: и левых, и правых. Правые тоже присутствуют, хотя бы Абрамкин. Он назавтра читает доклад – почти никто не пришёл слушать.

- Я спрашивал о этой песне у Окуджавы (ничего такого, просто был он у нас на “круглом столе” в Институте). Сказал, что писал еще от чистого сердца” (http://skuzn.livejournal.com/392022.html).

А ведь он ещё ж и заменил “далёкую” на “единственную” - ещё более сильно.

Так то – о Гражданской. Она в 1957 году написана. А “Молитва Франсуа Вийона” в 1963-м. Человек мог измениться за 6 лет. И какой это год – 1963-й!

В 1963-1964 годах разразился продовольственный кризис. Принёс плоды волюнтаризм Хрущёва. В антисталинском порыве было прекращено выполнение плана преобразования природы (лесополосы) и взят курс на расширение пашни (целина). Чтоб скачком достичь цели. Плюя на агрокультуру. И целина через несколько лет выдохлась и в 63-м году не уродила. В 61-м поменяли деньги в соотношении 10:1, обесценив рубль относительно доллара и золота, чтоб при той же, просто деноминированной, себестоимости добычи нефти в рублях, продажа её за подорожавшие доллары стала очень прибыльной. Но подорожали импортные товары, стали недоступными. Так подорожало всё на базарах. Завмаги стали спекулянтам продавать из-под прилавка, оставляя своим покупателям дрянь. Колхозы тоже стали продукты не сдавать государству, а возить на рынок. Ну превратили колхозы в совхозы или укрупнили и усилили администрирование. Перестали возить на рынок. Так производительность упала. Опять же к 63-му году.

Теперь посмотрим на саму песню.

Слушать тут.

Франсуа Вийон, шалопай, вор, бродяга и поэт, в 1456 году написал завещание в ночь ограбления колледжа:

И так далее. Покаяние в виду предвидимого прихода “к концу”, но… никакого покаяния.

Наоборот*** сделал Окуджава. (Он же пел елейным тоном.) Добрый, мол.

И… я не имею музыкальной грамотности… послушайте, как всё стремится-стремится вверх мелодия и… выдыхается и падает****.

Ми-ми ми-ми ми-ми-ми ре-ре

Фа-фа фа-фа-фа соль-ми

Соль соль-соль-соль соль-соль-соль фа-фа

Соль-соль соль-фадиез-фа ми

Ля ля-ля-ля ля-фа-фа

Си-си си-си-си до-си

До си-ля ля-ля-ля фа

Си ля-сольдиез-сольдиез фадиез-соль-ля

Так если мы знаем восходящую гамму до-ре-МИ-ФА-СОЛЬ-ЛЯ-СИ-ДО, то видим, что до седьмой строки песни мелодия поднимается (заглавными в ряду помечены), а на восьмой – падает.

То есть мелодия в чём-то, как и интонация Окуджавы, соответствует всё возрастающему покаянию и обессиленному смирению.

А слова?

Хаос и страсть… Аж с толку сбивает.

Очень помогает пониманию мысль Гиршмана о единстве многообразия:

"…создатель литературного произведения обращается, как правило, к великому множеству самых разных реальных читателей, близких и дальних и во времени, и в пространстве, и по духу. Но <…> установка на приобщение этих разных читателей к той позиции, которая необходима для понимания его высказывания и для связанного с таким пониманием сотворчества, превращает это великое множество <…> в особое единство многообразия <…> это и воля к общению, и сознательное втягивание читателя в ту духовную глубину, на которой могут и должны сойтись разные личности <…> Автор может, пожалуй, даже заранее предполагать и тех реальных читателей, которые вначале не смогут или не захотят общаться с ним, но первые слова, первые страницы, первая глава <…> втягивают в общение, учат “языку”, погружая в глубины общей духовной почвы людей” (Гиршман. Ритм прозы. М., 1982. С. 93-94).

Так вот первые слова: "Пока Земля ещё вертится…” - Это о каком же ужасе! Такое всех объединит. – И действительно, перед нами единство многообразия.

За кого только ни ратует лирический герой в первых двух куплетах! – И всё – крайности.

Каин – первый человекоубийца (во имя себя это сделал, и не останови – раскаяньем – будет плохо), рвущийся к власти (тоже во имя себя, конечно, и власть же угнетает), трусливый (тоже во имя себя; в коллективе может и пересилить трусость, так нет - удрать), мудрый (горе от ума… в манию величия впадёт… или рехнётся? от неограниченного саморазвития качества), счастливый (тоже: утонул ведь в своём счастье, и ему нет дела ни до кого и ни до чего), щедрый (так богат и так помалу раздаёт, что можно окоротом богатство ему сохранить).

И все – именно в раж, не меньше, впадают.

Страстное общество. Контрастное. Каковым является капитализм…

И лирический герой, прося чуть не каждому удовлетворения персонального радикализма, явно ж надеется, что запредельное возбуждение родит торможение. И Земля не разорвётся от всё ускоряющегося вращения и огня стихий вседозволенности, а притормозит и остынет. Как опять капитализм. Который при всей, вроде, стихийности рынка имеет регуляторы, и вот уж, видим (из 1963-го года), сколько лет как не было кризисов…

А в последнем куплете – по противоположности – как бы коммунизм (“Каждому – по разумным потребностям”): "всем понемногу”.

В середине же, в третьем куплете, как бы реальный, так тогда называемый, социализм. Обманный. Вовсе не социализм. В который если кто и верит, то – как оболваненный солдат верит в священность войны, на которую он мобилизован. И он воюет, не ведая, что творит. И мы (в 1963-м) построили “социализм”, не ведая, что творя.

Автор обращается ко всем и всяким. Общая беда. Строя. Куда спасаться, по самому большому счёту: в капитализм или в коммунизм (если крайне политизировать какое-то неблагополучие, что реет в песне незаявленным).

А и заявлять нечего. Всем было ясно.

Негибкая система централизованная. А у капитализма – экономическое чудо. Общество потребления в расцвете. В СССР же – общество хронического дефицита с кризисами.

Были б люди идеальными – было б всё не так. Но идеализм как-то непопулярен стал, массовый энтузиазм первых послереволюционных лет выдохся от безрезультативности по самому большому счёту. И мещански ориентированная власть только и работает, что на раскручивание вещизма. И лжёт, лжёт и лжёт про наоборот. И ещё есть время, кто верит, и можно было б задействовать их потенциал…

Пропадает задуманный хорошим строй. Но "пока Земля ещё вертится, и ей это странно самой”. И неизвестно, куда и как теперь (в 1963-м году). Вправо, или влево? Ясно, что не на месте. Время кончается. Музыкальный рисунок об этом кричит. Но – куда? И блеющая интонация подчёркивает раздрай словесный.

Не зна-ю***… Вот художественный смысл песни.

Искажали Окуджаву грозно певшие её как гимн в едином порыве правые и левые каэспэшники. Знавшие. Одни – что частную инициативу надо освобождать, другие – что нравственную революцию надо поднимать. И те, и те – что власть менять.

А Окуджава не знал. Это был перевал или один из перевалов, после которого он духовно отказался от комиссаров в пыльных шлемах. В пыльных… Когда на качество жизни Окуджаве ещё было глубоко наплевать.

Я начинал разговор об Окуджаве потому, что задумывался, может ли быть, чтоб шестидесятник ВСЕГДА пел о самоограничении (“Каждому – по разумным потребностям!” - лозунг коммунизма), - о самоограничении, которое является, по-моему, самым-самым сердцем новой левизны в её отличии от левизны старой, так сказать, лозунгом которой, старой, было: “Экспроприация экспроприаторов”. Причём я предлагаю отличать эту новую левизну от “новых левых” на Западе, бытовавших в те же годы и боровшихся за революции сексуальную, психоделическую (наркотическую), рок-н-рольную и вообще за Свободу ОТ (то есть за вседозволенность, за предельный опыт в потреблении элиты, богатеньких сынков, на фоне обычного, сытого, мещанского массового общества потребления). А также отличать предлагаю новых левых от красных бригад, боровшихся в Германии против нацификации страны, в Италии – против мафизации, в Латинской Америке – против неоколониализма, и все вместе – солидаризируясь с воюющим с Америкой Вьетнамом, но не в союзе с предателями коммунизма коммунистами.

Я начинал разговор об Окуджаве, думая, может ли ЛЮБОЙ, кому открылась идея новой левизны, приобрести несгибаемость перед обстоятельствами только от одного этого открытия и не соблазняться социализмом с человеческим лицом, хоть тогда ещё и не было видно, что тот приведёт к реставрации капитализма. Приобрести несгибаемость…

Продовольственный кризис… Ну это ж кризис. Значит, временное явление. Стали закупать зерно за границей, и кризис кончился.

Не кончался никогда перманентный дефицит, причём иных предметов первой необходимости… (Туалетную бумагу можно не вспоминать – тогда народу ещё не было известно о канцерогенности типографской краски.) И потом тот же Окуджава, - если уж вокруг него речь из-за “Молитвы Франсуа Вийона”, - в конце войны ж голодал и ничего не хотел, кроме "пожрать, поспать и ничего не делать”, и так возненавидел себя за обывательщину, что ему хватило этого пороха, чтоб через 10 лет начать воспевать гармонию личного и общественного вплоть до комиссаров в пыльных шлемах (см. тут). Мог бы задержаться на этом идеале на всю жизнь…

Но.

Люди меняются. Под воздействием обстоятельств. Или не меняются. Под воздействием их же.

Это зависит от твёрдости характера.

Высоцкий, например, тоже, самостоятельно открывший сердце новой левизны, не смог приспособиться к обстоятельствам. И умер не согнувшимся. Сломался.

А Окуджава смог. И прожил довольно долго. Отрёкшись от своих прокоммунистических песен.

Вульгарный социологизм – презренная штука. Но, что если и он имеет место быть. И не только твёрдость характера влияла на Высоцкого… И он воспевал самоограничение и в 1963-м году и позже (см. тут). В пику разворачивавшемуся от дефицита советскому вещизму. Войну выиграли. Раны войны залечили. Паритета с Америкой по атомному оружию достигли. Не нападёт. Можно, наконец, расслабиться и пожить спокойно… Но нет! Его хоть и сердило, что личность в стране на втором месте после государства, но ещё больше возмущало, что лживо с эстрады пели: “Раньше думай о Родине, а потом о себе”, а все смирились с этой официальной ложью, её не разделяя. И он, желая гармонии и коммунизма, стал экстремистом, злился на нас, большинство, и не подумал хорошо отнестись к путчу в Венгрии и Чехословакии. И он бы не признал Ельцина. А Окуджава признал.

Но зато будет неминуемой модернизацией теперь, в дни давления американского глобализма на слегка сопротивляющуюся авторитарную Россию, давления под лживым флагом Свободы и Демократии, считать “Молитву Франсуа Вийона” песней за Свободу и Демократию.

И будет меньшей модернизацией понимать теперь эту песню предвестницей коммунизма. Теперь.

Почему?

Недалёкое будущее видно уже сейчас: глобализованный по-американски мир. И непротивящаяся политика правительства России. Только через 25 лет предвещают доллару потерю своего доминирующего положения в мировой валютной системе. А другие спецы и этот срок считают слишком близким.

И если с Америкой – из-за её нацеленности на прогресс и её огромности (кажется, 60% мировой экономики) – связана главная опасность человечеству погибнуть от перепотребления и перепроизводства, то эта опасность останется и для недалёкой перспективы.

А люди реагировать (отказываться от прогресса) не будут. Медоуз уже с 80-х годов прошлого века повёл обратный отсчёт (по десятилетиям) того, как становится невозможно человечеству, спохватившись, сделать в далёком будущем жизнь всего человечества такой, какая в 80-х была у небогатых европейцев. 30 лет прошло, а к нему не прислушиваются практически.

Так что только в далёком будущем начнётся реакция на прогресс, начнётся застой, и это будет коммунизм с его давно известным лозунгом: “Каждому – по разумным потребностям!”

То есть, какая мне разница, какими идеалами движимы художники в прошлом и настоящем, если в будущем всё равно всё кончится коммунизмом. На этом основана моя объективность в разборе всех произведений.

Но интересно заметить далёкое предвестие в некоторых произведениях прошлого.

Нота гармонии в самоограничении, хоть и возникла в те годы, когда слова “экология” ещё почти никто не знал, словосочетания “глобальная экологическая катастрофа” - тоже, но уже существовала ж угроза смерти человечества от ядерной войны. И было ясно, что лозунг старых левых: “Экспроприация экспроприаторов!” - не проходит, ибо у экспроприаторов есть ядерное оружие и средства его доставки, и взаимное уничтожение гарантировано, если что.

Так поскольку есть нота катастрофы в “Молитве Франсуа Вийона”, постольку и незнающий Окуджава в этой песне некой тенью (не знает же) ещё причастен к новой левизне. Но – тенью.

И теперь тем паче можно петь её, будучи под сенью подобной тени. Пусть при жизни Окуджава от неё и отрёкся, а России теперь грозят большие неприятности из-за отставания со свободой и демократией.

Опять правые и левые имеют тягу искажать “Молитву…”.

Под конец я хочу сказать, что скрытый пафос статьи в том, что, как считал Александр Зиновьев, строй под названием социализм мог, как и капитализм, справиться со своим большим товарным кризисом на собственной основе, без реставрации капитализма. Если б не случился в стране такой азиатско-средневековый* Сталин, который так жестоко вёл внутрипартийную борьбу, как принято в уголовном мире. Который для этого так долго опирался на самые тёмные слои населения в век научно-технической революции. Ещё б чуть-чуть – и… Не только с космосом и атомом СССР обогнал бы Запад, но и с кибернетикой-электроникой. Поспела б компьютеризация страны на пару десятков лет раньше – и справились бы с забуксовавшим централизованным планированием хозяйства, как капитализм с кризисами своими справляется раз за разом. А лживая Система от одного осознавания и оценки её всеми как лживой, ото лжи бы освободилась. И не пришлось бы Окуджаве отрекаться от той единственной.

Но то всё было б на пути прогресса.

Зато теперь переоткрытая всё же (не в “Молитве…”) шестидесятниками сердцевина новой левизны – разумные потребности – имеет теоретический шанс – ввиду угрозы смерти человечества из-за перепроизводства и перепотребления, из-за материального прогресса – возродиться. В ещё не рождённых песнях, похожих на песни левых шестидесятников, в том числе похожих и на песни раннего Окуджавы.

Впервые опубликовано по адресу

http://made-in-irkutsk.ru/rubr.php?rubr=addcomment&type=article&parentid=624

*- Это ошибка и было написано под влиянием Похлёбкина (http://artifact.org.ru/personalnie-dela-/vilyam-pohlyobkin-velikiy-psevdonim.html), который не знал кое-чего (http://old.kpe.ru/rating/media/113/), обнаруженного много позже. Результат-то для страны тот же, просто нет именно азиатско-средневекового случая со Сталиным**.

**- Нет. Раз не врёт Бажанов http://lib.ru/MEMUARY/BAZHANOW/stalin.txt , то прав всё-таки Похлёбкин.

- Насчёт "все” у вас перегиб. Только отталкивание Окуджавы от решительности Вийона я заметил. Оно вполне могло быть вторичным (сперва текст сочинил, а потом – через отталкивание – прицепил Вийона).

- Но как-то в название это имя попало, а Окуджава не воспротивился же. Знаете почему? – Потому что соответствовало таким словам из Эренбурга о Франсуа Вийоне: "…написал “Большое завещание”. Он снова одаривает всех всем” (http://www.e-reading.by/bookreader.php/1033460/Erenburg_-_Francuzskie_tetradi.html). Эта книга была в конце 50-х очень популярна. А Франсуа Вийон был субъектом несмирившимся. Вот по противоположности…

****- Какое, к чёрту, выдыхается и падает! – Вон, что говорит человек, чувствующий поэзию, а не – глухой к ней, как вы:

“…обрывистость, неправильность и нестыковка заметны здесь лишь глазу филолога-стиховеда, а для аналитика видящего и слышащего, каким Вы заявили себя в этой книге, реальный ритм здесь плавен и гладок, ни сучка, ни задоринки. Штука в том, что выпадающие слоги тут, как и во множестве других песен разных народов, незаметно и ловко заполняются мелодией, ритм выравнивается, песня течет, как река... Вспомните хотя бы “Молитву Франсуа Вийона”, в которой неправильностей не оберешься: стиховой ритм неустойчив, неупорядочен, то амфибрахий тебе, то вдруг – дактиль, и оба испещрены выпадающими слогами, читаешь и спотыкаешься. А поёшь или слушаешь – сплошная благодать, все соразмерно и гармонично, звучит прекрасная, широкая кантилена” (Владимир Фрумкин. http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer12/Frumkin1.php).

- Я действительно, увлёкшись содержательностью идеала Окуджавы (ЗАЧЕМ так), мало внимания уделил поэтике (КАК).

Эта закономерность повторяется на большом материале и наблюдается в силлабо-тоническом, тоническом, силлабическом и свободном стихе, написанном на разных языках (русском, английском, французском), в рамках разных литературных направлений и индивидуальных стилей” (http://publications.ssau.ru/files/STAT/318.pdf).

Так вот вековая тенденция изменения стихов была "освобождением от слогового, строчного и стопного ритма” (http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/s09/s09-011-.htm?cmd=p). Это была тенденция отрезвления от нормативности и идеализма. Большие поэты это чувствовали. Окуджава – из них, раз сочинил свою “Молитву…” лесенкой.