Надо, наверно, начать с того, какой свежестью на меня повеяло, когда мне открылся целый (огромный!) мир авторских песен. (Довольно поздно: в 1969 году; я был очень провинциален и в соответствующем месте жил.) Песни были… грустные (!), совсем не такие, какие пели с советской эстрады. Там если и пели грустные, то это были старинные. А про современность – оптимизмом всё брызгало. Я же к тому времени уже, например, настолько разочаровался в комсомоле, что не стал на комсомольский учёт, сменив место работы. Ибо за гражданскую свою активность я неминуемо становился кандидатом в комсорги на следующих выборах. А один выговор, однажды побывав в комсоргах, я уже получил, чуть заодно из института не вылетев. Или вот: хронологически вскоре после того, как я узнал авторские песни, обо мне из КГБ дали сигнал в первый отдел нашего НИИ, чтоб меня ушли по собственному желанию (о чём я узнал через много лет, пока только почувствовав изменение отношения к себе начальства). Так что оппозиционная авторская песня была как раз по мне.

И первой я выучил “Гори, огонь, гори!” Окуджавы (слушать тут).

С тех пор у меня сложилось мнение, что шестидесятники, породившие такое явление, как авторская песня, хотели освободить социализм от всесторонней лжи, во что его превратила коммунистическая партия. Но освободить не так, как это сделали в итоге нацеленные на материальное потребление сторонники социализма с человеческим лицом: аж до реставрации капитализма довели освобождение, - а иначе: к похожести на коммунизм социализм привести. Меня озарило недавно, что шестидесятники открыли, переоткрыли, что посреди этого оголтелого вещизма, - что охватил совков от перманентного дефицита и завистливого смотрения на западное общество потребления, - спасение есть вспомнить о формуле коммунизма: “Каждому – по разумным потребностям!” Я для себя назвал это новой левизной в отличие от, так сказать, старой левизны с её лозунгом: “Экспроприация экспроприаторов!” Ну и такая новая левизна противопоставилась у меня в уме западным “новым левым” того же времени, нацеленным на суперпотребление, на предельный опыт: “Секс – наркотики – рок-н-ролл!” (“Sex & Drugs & Rock & Roll”), - а также красным бригадам, с оружием в руках выступившим в Германии – против нацификации, в Италии – против мафизации, в Латинской Америке – против неоколониализма, и все вместе – против войны США во Вьетнаме, но и не в союзе с коммунистами, предавшими коммунизм. Новые левые, по-моему, его не предавали.

И при таких взглядах получалось, что песня “Гори, огонь, гори!” что-то не соответствует новой левизне с её материальным самоограничением: “Нам всё дано сполна”, “Прожить лета б дотла”, “Пусть оправданья нет”. Какой-то новый Франсуа Вийон поёт, - а тот был вор и разбойник, кроме того, что поэт.

Разве что… как-то парадоксально незлобно поёт это Окуджава… Да он и не смог бы – очень голос у него мягкий.

Но сам он темнил касательно этой песни:

“"...Первая песня появилась у меня почти случайно в 1946 году. Тогда я был студентом первого курса университета. Я очень гордился этим своим новым званием и решил - так как я писал стихи - написать студенческую песню. По моим представлениям, студенческая песня должна была быть очень грустной, типа "Быстры, как волны, дни нашей жизни" или что-нибудь в этом роде. И вот как-то однажды я подсел к пианино и двумя пальцами стал подбирать музыку к стихам "Неистов и упрям, гори, огонь, гори..." Получилась песенка. Друзья ее подхватили. А еще раньше, на фронте, я написал стихи, придумал мелодию - и потом наш полк пел: "Нам в холодных теплушках не спалось". Но к этому занятию я тогда относился несерьезно..."
  Ю.Нагибину” (http://www.pesen.ru/load/okudzhava_bulat/neistov_i_uprjam/286-1-0-3761)

Можно ли верить, что “несерьезно”?

Следующую песню он сочинил только через 10 лет.

Что, если он осознал, что она такое, и устыдился. А устыдившись, начал становиться другим. Это не быстрое дело. Вот и получился такой разрыв.

В 1956-м, правда, произошло разоблачение культа личности Сталина… И началась так называемая хрущёвская оттепель. Показалось, что социализм можно вылечить.

Но вряд ли Окуджава просто трусил все эти 10 лет паузы. Он уже в 80-х или 90-х признавался, что в любых условиях он не испытывал проблем с донесением своего творчества до его потребителей. Трусости, значит, не было.

Но тогда – внутренняя работа, изменившая мировоззрение.

Что он был на войне? – полное ничто. “Никакого романтизма. Пожрать, поспать и ничего не делать — это главное”. (Это уже говорил совсем не тех времён Окуджава, когда он пел о той единственной, гражданской; это уже говорил другой человек, сказавший: “войну может воспевать либо человек неумный, либо, если это писатель, только тот, кто делает ее предметом спекуляции”; см. тут). Интересно было пойти на войну мальчишке. А там так получилось, что то вообще воевать не брали часть – слишком разболталось подразделение, то вроде и направляли, но их не принимали, то было уже попал, так сразу ранило, а потом и не хотелось, и записался туда, где сколько-то кормят, но воевать не предвидится, в резерв Главного командования. И так далее. Муштра и безделье. А от муштры открылась рана. И – в трёхмесячный отпуск. И – конец войны. Так, в сущности, и не воевал. Полнейший обыватель. Никакого внутреннего уважения к себе.

А тут – университет. Студенты. Есть шанс возвыситься над обывателями. Богема. Вот упомянутая студенческая песня:

Это XIX век. Семинарист, затем студент-медик Серебрянский. Чахоточный. Атеист. Всё – трын-трава в виду смерти: демонист. Нынешние студенты поют, здоровенькие, грустную песню и тем только заряжаются на буйство.

Мелко. Стыдно. Надо бы шпильку им подпустить.

И вот Окуджава сочиняет бесшабашные стихи и, в духе Франсуа Вийона, придаёт им печальную музыку, и получается что-то противоположное читаемому “в лоб”, нечто сомнительное, что оно демонистское.

В самом деле: ну какой же демонизм при траурной-то мелодии о стойкости?

Да и взгляд же на демонизм откуда-то не из демонизма. Преступник же считает себя правым в своей системе моральных координат.

А тут, у Окуджавы, “самый страшный суд”, “оправданья”. Это ж словоприменение человека, разделяющего ценности осуждающих. То есть – сбой. Это – произведение человека, прикинувшего на себя одёжку демониста, и – отвергшего её. И обывательщина ж – душепротивна. Отсюда и траурная мелодия. Куда направить жизнь свою!?

Неожиданное некое подтверждение таким размышлениям о первой песне Окуджавы я нашёл в другом анализе её (тут). Алексей Верницкий доказал, что Окуджава (я думаю - инстинктивно) написал своими стихами отвержение буддийского пути жизни. Лирический герой, мол, - в пику буддисту, мечтающему о нирване, о прекращении всё новых и новых рождений себя для мучительной жизни, - настаивает на стоическом возрождении себя, пусть и грозит ему “самый страшный суд”.

Верницкий не учёл музыку, своим негативизмом ставящую под сомнение такой выбор. А то б получилось то же, что и у меня: “Куда направить жизнь свою!?”

Вот так Окуджава и двинулся понемножку к 56-му году, когда страна встрепенулась от правды, к чему-то гармоническому, всё более сочетающему личное и общественное.

В тесноте да не в обиде, другими словами. И в коммуналке есть свой плюс. Тут уже брезжит лозунг коммунизма: “Каждому – по разумным потребностям!”. Или: Господи, дай же ты всем понемногу!

А когда его в 1963-м припёрли с названием “Молитва” (Пока Земля ещё вертится…), он, наверно, вспомнил, как он – в духе вёрткого демониста Франсуа Вийона – разыграл в 46-м своих соучеников, тщившихся быть демонистами, и разыграл на этот раз редакторов, добавив к “Молитве” слова: “Франсуа Вийона”.

Впервые опубликовано по адресу

http://made-in-irkutsk.ru/rubr.php?rubr=addcomment&type=article&parentid=622