Мои неединомышленники!

Этой статьёй я не предлагаю вам сменить точку зрения свою на мою, какой бы обоснованной моя ни была, - сменить раз и навсегда. Я предлагаю вам это сделать лишь на время чтения статьи, если вы найдёте, что она логична. Ибо оспариваемая мною точка зрения на мир антисоветского мещанина второй половины ХХ века, драматурга, москвича Леонида Зорина не адекватна разбираемой тут песне Высоцкого и исказит ваше осознанное восприятие её. Подсознанием-то вы её переживёте верно. Но из-за Зорина можете подумать (перевести из подсознания в сознание), что Высоцкий - правый диссидент. Тогда как на самом деле он диссидент левый.

“Заполняя в июне 1970-го года анкету, составленную рабочим сцены Театра на Таганке Анатолием Меньщиковым, ставшим впоследствии актером Театра имени Вахтангова, Высоцкий, в частности, ответил: “Любимый композитор, музыкальное произведение, песня – Шопен, “12-й этюд” [“Революционный”, посвящённый Варшавскому восстанию], песня “Вставай, страна огромная”. Самая замечательная историческая личность – Ленин, Гарибальди…”.” (http://www.c-cafe.ru/days/bio/26/011_26.php).

Вышенаписанное появилось тут после всего, что ниже, кроме приложения; после неприятия моего соотнесения Ленина и Высоцкого одною знакомой, мнением которой я дорожил; об анкете Высокого я тоже не знал.

Странное переживание меня посетило. Я включил радио “Высоцкий”. Не включал его годами. И… я не понял, как я смог жить все эти годы без Высоцкого.

Вот.

Как это было со мной в отрочестве день или минуту, когда умер Сталин. Как это было со мной на пятом десятке лет моих, когда умерла мама.

Человек, можно сказать, жизнь свою положил, чтоб спасти нас от, грубо скажу, реставрации капитализма, а мы его предали и реставрацию допустили. И живём. День за днём. И Высоцкого день за днём и не вспоминаем. И даже не реагируем (привыкли) на то, как поливают грязью тот строй, который Высоцкий призывал нас спасать, ибо он на глазах перерождался в капиталистический строй. Не за перерождение грязнят.

Мы ведём себя так, будто социализм (ну так его называли) и вправду в принципе строй-губитель-людей, как это нам теперь внушают всякими способами. В принципе губитель. Не по извращению.

Это, получается, что Высоцкий был полным болваном, что жизнь свою положил на его исправление. А как иначе? Раз в принципе – губитель-строй был. Такого не исправишь. То Высоцкий – болван.

А я не верю. Потому что гений он. И за безнадёжное дело жизнь бы не положил.

Что не в принципе был губитель-строй, попробую доказать по передержкам у самых-самых умных его хулителей.

Леонид Зорин не чета Солоухину (так я написал сперва, но теперь должен добавить, что к концу своей книги Зорин совсем распоясался; но сперва был умён; ну а так как нигде, даже и распоясавшийся, он не добавил фактов, то я могу заключить, что они исчерпываются теми, о которых он написал сперва):

“Император Николай Павлович [уважительно-то как – по имени-отчеству, не губитель, просто Палкин] сказал шведскому посланнику, что “если бы была надобность, я бы приказал арестовать [не убить, - предваряю тенденцию] половину нации, чтоб другая половина осталась незаражённой”. Ленин к этому приступил [к аресту половины нации, понимай], Сталин это сделал [арестовал половину нации], Гитлер физически уничтожил в Освенциме, Треблинке, Майданеке половину [здесь “половину”, чтоб вбить в голову подразумевавшиеся выше половины] одной ненавистной нации, вторую половину спасла его гибель. Мао Цзэдун был готов пережить исчезновение трёхсот миллионов, чтоб оставшиеся жили в своих синих куртках с цитатниками в послушных руках при его прищурившемся коммунизме. И все они считали себя не палачами, но благодетелями” (Зелёные тетради. М., 1999. С. 136).

Тут собственно передёрга нету. Просто коммунисты (назовём их так, как они себя называли) в неприятную компанию с современником Гитлером помещены, и Европой XX века история человечества у Зорина ограничена. Ассоциациями работает писатель. Но я прицепился из-за Ленина. Это у него только вступление.

Вот со страницы 274:

“Ленин был достаточно откровенен. Был так уверен, так убеждён в своём абсолютном превосходстве, что мог себе это позволить. (“Надо всё его наследие напечатать”, - простодушно призывал Бонч-Бруевич) Эта откровенность воздействовала. Он называл Нечаева “титаном революции”, писал, что “принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказаться от террора”. 15 мая 1922 года (гражданская война уже позади) направляет письмо наркому юстиции (Д. Курскому): “По-моему, надо расширить применение расстрела”. И там же: “добавить: расстрел за неразрешённое возвращение из-за границы”. Знаменитое письмо о возможно большем уничтожении священников широко известно. Не стеснялся и других научил не стесняться. В этом и была его неотразимость. Легче сделать грех добродетелью, нежели от него отказаться, легче сделать убийство доблестью, чем объявить его вне закона”.

Ну-с, по порядку.

Титан революции…

Я не нашёл слов самого Ленина. Но вот передача Ленина Бонч-Бруевичем:

“Совершенно забывают, — говорил В.И., — что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы. Умел свои мысли облачать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь”.

Ну? Так чем не титан?

Надо ж до всего-всего считать, что смена общественного строя может произойти без крови, чтоб сама по себе похвала Нечаеву, абы за что, могла оцениваться как нечто весьма негативное. Ленин что: титаном его назвал за казнь ненадёжного члена конспиративного кружка? Нет.

Теперь второе.

Террор…

Вся закавыка, устроенная Зориным, в том, когда Ленин это писал (в 1901 году), и к какому времени Зорин это подвёрстывает – ко времени окончания гражданской войны.

В 1901-м речь шла о подготовке партии к революции (1905-го года, как теперь можем мы знать). Что поздно будет организационно меняться, когда революция грянет. Что революция – дело военное. Слово “террор”, собственно, применяется в смысле - вооружённая борьба с противником в момент, когда он не ждёт удара:

“Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора. Это — одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения, при известном состоянии войска и при известных условиях. Но суть дела именно в том, что террор выдвигается [оппонентами] в настоящее время отнюдь не как одна из операций действующей армии, тесно связанная и сообразованная со всей системой борьбы, а как самостоятельное и независимое от всякой армии средство единичного нападения. Да при отсутствии центральной и слабости местных революционных организаций террор и не может быть ничем иным.

Вот поэтому-то мы решительно объявляем такое средство борьбы при данных обстоятельствах несвоевременным, нецелесообразным, отвлекающим наиболее активных борцов от их настоящей, наиболее важной в интересах всего движения задачи, дезорганизующим не правительственные, а революционные силы. Вспомните последние события: на наших глазах широкие массы городских рабочих и городского “простонародья” рвутся к борьбе, а у революционеров не оказывается штаба руководителей и организаторов” (Ленин. С чего начать).

Ленин, собственно, против террора ради организации военных штабов революции, грянувшей через 4 года, к которой так и не подготовились, и она потерпела поражение.

Если не выдёргивать слов из контекста ленинской жизни, так известно ж, что, наоборот, с Лениным связан именно отказ от терроризма ради курса на революцию. Это его знаменитое: “Мы пойдём другим путём”…

Теперь третье.

Расстрел в мирное время…

Так то, что там не расстрел, а пугание расстрелом, - то Зорин уже до уровня Солоухина опускается: искажает цитату. Опускает слова: “с заменой высылкой за границу”.

То есть мирность-то времени как раз учтена. – Найдут смягчающие обстоятельства – не расстреляют, а отправят за границу.

То есть нарушающий закон имеет выбор, какими обстоятельствами своё преступное деяние обставлять. И идти на риск смерти или на риск высылки. А если закон преступил и сам удрал за границу, то опять выбор: или не возвращайся и живи там, или опять рискуй жизнью теперь уже без снисхождения врагов.

Почему вообще – расстрел… в мирное время? – Элементарно. Потому что прекратилось только государственное открытое военное противостояние, с фронтами – Колчака, Врангеля, как представителей старой России, стран Антанты, стран-соседей. А открытое военное противостояние с уровня негосударственных организаций, вторгающихся из-за границы, не прекратилось – формирования Булак-Булаховского и др.

Там же к какому тексту относятся слова Ленина? - Вот:

Когда Зорин пишет свои строки – в девяностые годы – военных контр- контрреволюционных посягательств на власть, реставрировавшую таки капитализм, не было. Вот на радостях и заморозили вообще исполнение приговоров о смертной казни за что бы то ни было. И Зорин в таком настроении пишет о… времени непрерывных переходов через, например, польскую границу одной антисоветской банды за другой.

Зорин не вдаётся в то, на какие преступления предлагает Ленин “расширить применение расстрела”:

Может, у нас бы сочувствие вспыхнуло к Ленину, если б мы эти статьи узнали: в него ж самого стреляли и ранили. И кто?! Революционерка.

Ну и, наконец, четвёртое.

Уничтожение священников.

Тут не очевидно.

Есть фальшивка, сработанная в ельцинское время (см. тут) насчёт расстрела попов: “Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше”.

Достаточно прочесть указанную ссылку, созданную в 2009 году, чтоб Зорина простить. Он же не знал, что это фальшивка.

Есть другой текст (см. тут), урезанный:

“Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше”.

Это тоже после гражданской войны (дата 19 марта 1922 г.), но это по поводу голода. И нужны деньги для закупки хлеба. И надо ценности взять там, где они есть – у церкви.

Но письмо - в связи с досадными жертвами в Шуе: совсем не организаторов выступления против реквизиции убили. А самое щепетильное – письмо ультрасекретное, в единственном экземпляре. Значит, есть, что скрывать не только от врага, но и от народа. Письмо написано в ожидании пробы духовенства “испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету” (тут).

Ждать, что попы возьмут в руки ружья, не приходится. Их оружие - слово. Они комиссары. И не в первой шеренге насильственного сопротивления будут. Побеждая сопротивление тоже насильственно, прорвутся и к попу. Так брать его в плен или нет? В общем, в мирное уже время…

Это как теперь бандитов на Северном Кавказе… Заметили, что их перестали брать живыми и судить, как Радуева? – Тоже, наверно, есть секретный приказ пленных не брать. Очень уж достали.

Достал и голод в 22-м. Каждый день промедления с реквизицией – это смерти и смерти своих. И можно их уменьшить, если проявить жестокость в преодолении насильственного сопротивления чужих. Или те умрут или другие. БЕЗ смерти не получается. Но особенно распространяться про приказ пленных не брать нечего. И это вовсе не принципиально строй-губитель. А стечение обстоятельств. И уж тем более не проецирование личного пристрастия вождя к расстрелам на порядки в стране. А адекватное реагирование насилием на насилие. Адекватное.

Нет. Есть, конечно, какая-то иррадиация решительности на окружающих. Пассионарии таки объективное явление. И собралась таки группа решительных людей. Ленин других научил таки. И в том числе и потому – была победа. Временная.

Но Ленин же не знал, что Мировая Революция не наступит и в победителях – не быть в последнем итоге, как это видно Зорину из времени его писания своих упрёков. Так как смеет умный человек, Зорин, взять и проигнорировать эту разницу во времени и объявить о существовании общечеловеческих ценностей, которые-де Ленин отверг?

Смеет, как видим.

Потому что это у Зорина не общечеловеческие ценности, а мещанские, которые он сумел в себе замаскировать в советские годы. За что очень на эти годы зол:

“Молодость была искалечена – ушла на горестные попытки как-то отстоять душу живу, не испохабиться, не оскотиниться, не стать абсолютным духовным кастратом. Литературные способности истрачены на эзопов язык, на игры с чиновниками всех рангов, на поиски боковых тропинок – только бы увернуться от пропасти, от лганья, от соблазна успеха (такого, по сути своей, естественного, но в предложенных условиях гибельного) – многим ли удалось сохраниться? Бедная, нелепая юность!” (Зелёные тетради. С. 83).

Нет, Ленин, конечно виновен. Но не в том, в чём его винит Зорин – в научении власти имеющемуся, мол, у него лично пристрастию к жестокости (которая была на самом деле лишь адекватной моменту, а не пристрастием). Ленин виноват в том, что не научил власть на самом деле имевшемуся у него пристрастию - аскетизму.

Раз увидел, что ошибся, раз объявил отступление (НЭП), раз даже – толкуют – понял, что НЭП надолго… То надо было сориентировать партию на стоицизм, на минимизирование личного материального потребления. Как Франциск Ассизский францисканцев в католичестве. Может, тогда б стало ясно, что стратегия страны – не технический прогресс, а пока-прогресс (чтоб завтра соседи не угробили). И тогда б, может, - теперь, - когда перспектива гибели человечества от перепотребления и материального прогресса стала ясно просматриваться… Тогда б, может, Россия теперь была б впереди всего человечества в противостоянии этой угрозе человечеству.

И ведь были ж звоночки этой угрозы. Первая мировая война – наиболее громкий звонок. Надо ж было осознать, раз ты мыслитель, что это человечество заносит в рационалистическом раже хапнуть побольше. Надо ж было осознать, что сама революция, желая экспроприировать экспроприаторов, включается в подозрительную гонку. Что не хлебом единым жив человек. И коль скоро Мировой Революции не произошло как раз из-за того, что большинство, так сказать, хлебом единым и жило (не так уж плохо жило, получается, раз не поднялось на Мировую Революцию; война кончилась – и уже хорошо! до следующей войны), то надо было не на соревнование – по хлебу – целиться плюс в очередной войне, чтоб победить… Надо было догадаться, что новый виток прогресса (массовое производство и массовое потребление) – это всемирный заскок. Это впадение в дурную бесконечность. Против чего реакция уже было началась ещё в 19-м столетии: кризисом философии, породившей жалкость махизма. Уж кто-кто, а Ленин, написавший “Материализм и эмпириокритицизм”, знал про его жалкость, и задуматься надо было о глубочайшей причине этой жалкости. Задуматься, что раз так нехорошо от рационализма (вон, мол, даже в физике кризис), так, может, успокоить душу надо бо`льшим вниманием ей, душе…

Своей-то личной душе он потакал, жил – при всём своём материализме – достаточно идеально: аскетом, для других больше, чем для себя, жил. И исповедуемый им коммунизм-то этому духу соответствовал (формула ж коммунизма какая? – каждому – по разумным (т.е. с самоограничением) потребностям). И этот стиль жизни, в общем, чувствовался в нём теми, кто был к нему объективен.

Объективным не мещанину Зорину, конечно, быть (ему китайцы, “в своих синих куртках” – кошмар). Объективным быть – Высоцкому. Высоцкий, в сущности, Ленину подражал, ибо пьяницей и наркоманом (вот уж не аскет!) Высоцкий стал от адекватного реагирования на момент, от горя, что не умеет он, как Ленин, пробиться к гражданской активности народа. У Ленина всё выходило. А мы – не дали Высоцкому выжить своим перерождением в людей выгоды.

Думаете, зря на 490 страницах книги Зорина нет ни слова о Высоцком, хоть Зорин кого только ни упоминает там? Высоцкий был живым укором приспособленцу же, в итоге, Зорину. Вот Зорин и пометил неприспособленцев уничижительно - шестидесятниками, “этим словом, смутным, неясным, неопределённым, означавшим не то генерацию, не то разношерстную среду, возникшую в оттепельном дурмане, словом, которое побывало надеждой, протестом и одной из иллюзий” (С. 299).

А идея материального мизера как спасения строя даже и тогда видна была у Высоцкого и выросла теперь до ранга актуальности, по-моему.

Тот, который не стрелял (слушать тут).

Надо ли говорить, что это не про войну, как написано на сайте, с которого я скопировал слова, а про послевоенные годы, когда мало кто – и не физического выживания ради – мог позволить себе смочь. Большинство-то было втянуто в интересы. А Высоцкий, как “тот, который…” – в идеалы. Выстрелы расстрела - это ж открытое голосование. Хочешь получить хорошее место в очереди на покупку фирменной стенки – голосуй как надо на профсоюзном собрании, ходи на сами эти собрания, на демонстрации 7-го Ноября и 1-го Мая (ну и ошибок на работе поменьше делай). Хочешь, женившись, получить квартиру…

Вы послушайте, с какой злостью тянет согласные Высоцкий.

Вы вдумайтесь, какой идиотизм перед нами развёрнут (влезание власти в неполитическую частную жизнь): расстреливает тот же взвод, в котором “я”-повествователь (с “тем, который…”) и воевал. Расстреливают те, кто знает, непосредственно знает, а не понаслышке, что политически невинного расстреливают, что совершают несправедливость.

Перед нами мир, где заправляют те особисты суэтины, которых по-зорински научил перестраховщик, мол, - пусть и не патологический извращенец-любитель-расстрелов, - Ленин.

Злость в исполнении песни такая же, как у Зорина текст. Но.

Отвечает ли Ленин за то, что Суэтин – от слова “суета” и что тот - “неутомимый наш”? Отвечает ли Ленин за двадцати- и сорокалетнюю инерцию репрессивной системы, сложившейся после гражданской войны? Мол, по Зорину, сложившейся ПРИ Ленине и из-за Ленина…

Зорин родился на пятнадцать лет раньше Высоцкого, и когда Высоцкий был в оттепельном дурмане, Зорин в этот дурман не впал. Ибо УЖЕ слишком натерпелся от суэтиных.

Однако только ли разность возрастов сработала на приятие Высоцким официального хрущёвско-оттепельного разграничения между Лениным до декабря 1922 года (до болезни и отхода от политической деятельности) и Сталиным, его “преемником” (в кавычках!) с этого же времени.

Не чуял ли Высоцкий что-то и помимо официальной пропаганды? Или даже так: не чуял ли он, что что-то в официальной пропаганде есть от правды? Что Ленин был адекватен своему моменту. Своему. Что инерцией обладал не только не им, а Сталиным изменённый строй при приспособлении того к отсутствию Мировой Революции, но и что в строе этом есть принципиально неизменяемая часть. Приемлемая. Сверхинерция, так сказать – традиционализм, внимание духу в пику упору на материальный прогресс.

Зачем этот “я”-повествователь такой очаровательно лихой? Такой любимец не только слабого женского пола… А и однополчан. Зачем это “Рука упала в пропасть с дурацким криком “Пли!”? Не мимо ли стрелял свой взвод? Или хотя бы в руку, а не в грудь? Зачем “я” вернулся воевать в тот же полк и батальон, в котором и воевал?

Затем, что автор захотел сказать, что занесло не только суэтиных и что их меньшинство (“кто-то на расстреле настоял”). Но что занесло и наш непритязательный народ, большинство, и оно это сознавало и где-то в душе стеснялось.

Потому ни слова нет от негативизма “я”-повествователя к своему непутёвому ближайшему окружению, предавшему его. Как Иисус не обижен на предавшего его Петра. – Занесло их.

Не обижен. Но душу и глюкозу отдаёт лишь тому, который смог заступаться за незанёсшегося, и не стрелял. И душа эта необижающаяся - страстная. И идеалистическая.

Вы вдумайтесь, чем кончается песня.

Как вы сочтёте – это эгоистическое переживание потери?

Нет.

Было б эгоистическое – было б как-то обозначено, что жизнь “я”-персонажа продолжилась.

А тут же не только слово “дострелил”, но и конец произведения. Тут же не краснобайство, а полное поражение. Жизнь “я”-повествователя потеряла свою ценность, раз нет больше на свете “того, который…”. Это больше, чем был бы удачный давешний расстрел “я”. Потому что при том, удачном, на свете ещё оставался “тот, который…”. А вот при немецком удачном выстреле БОЛЬШЕ НИКОГО не осталось из тех, кто “смог”. Ни одного. Потому что “я” дострелен. “Я” больше не сможет бороться за идеал традиционализма в виде коммунизма, порвавшего с материальным прогрессом.

Поражение!

Поражение идеализма дано “в лоб”.

И озаряет катарсис: отчаянная надежда на какое-то прямо противопричинное, вопреки всему, возрождение шкурной массы, бывшей же когда-то открыто самоотверженной. В Великую Отечественную войну. В гражданскую войну. Когда больше чем за материальное существование воевали. – За духовное. Когда вели себя адекватно возвышенной норме. Когда с собой кончали из-за того, что наступил НЭП. Когда надо б было создать почётную перспективу жить как бы францисканцами, - да не нашлось своего аналога папы Иннокентия Третьего: адекватный аскет Ленин был уже почти недееспособен.

Адекватный.

Вне залёта в очередную стадию прогресса, в массовое производство, в массовое потребление, в вещизм (а может, раз уж они случились, то от них отталкиваясь, как когда-то родилось христианство, отталкиваясь от римских оргий) должна произойти не следующая научно-техническая революция, способная обеспечить любое перепотребление, а гуманитарная.

Ведь это не природное свойство человека – производить больше, чем лично ему нужно для выживания себя и воспроизводства себе подобных.

Природным оно было на заре становления в предчеловеке второй сигнальной системы (см. тут).

“…у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, т.е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого – особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения <…> [несообщательская функция] можно сказать открытая Выготским <…> [она теперь обнаруживается лишь при болезнях – афазиях: речевых трудностях, например, невыход за пределы общей, неоформленной интенции] афазии не просто поломки <…> а именно возбуждение некоторых мозговых механизмов, которые в норме (вне поломки) подавлены, не возбуждаются, "загнаны вглубь", перекрыты более молодыми образованиями [а сколько-то десятков тысяч лет назад, когда не было молодых образований, - работали.] У порога истории мы находим не "надбавку" к первой сигнальной системе, а средство парирования и торможения ее импульсов <…> То были антибиологические отношения <…> [внушение] – отдавать, расточать блага, которые инстинкты и первосигнальные раздражители требовали бы потребить самому, максимум – отдать своим детенышам либо самкам”.

Стадо ж относительно большое. Кушать хотят много особей. И противиться их внушению “дай твоего младенца на съедение” – обзавестись “молодыми образованиями” в мозгу ещё не успев – ещё не могли. – Вот и добывали больше, чем нужно себе одному.

Всё равно не хватало. – Удирали подальше. – Появилось “мы” и “они”, появилась членораздельная речь. – Стало возможно “отдавать, расточать блага” не слишком многим, а только среди “нас”.

Норма “отдавать” осталась. (“Перепроизводство” - тоже.) Точнее, только теперь она стала нормой в человеческом смысле, не в биологическом, как до разбегания. (Да и перепроизводство только теперь стало человеческим.)

То есть перепроизводство перестало быть природным свойством.

А раз перестало – можно им управлять сознательно. Как и перенаселением. Как и перепотреблением.

Вот нам и возможность гуманитарной революции. Аскеты как бы в её предчувствии жили и живут.

Зорин написал: “Вообще же ничто не спасёт этот мир – ни красота, ни мысль, ни страсть. Может быть, только чувство страха”.

Надо, наверно, и тут с ним не согласиться: осознаем – спасёмся.

И Россия, со своим многовековым опытом недопотребления, вернее со своей нацеленностью на веру, на дух, окажется ведущим в этом процессе спасения от перепотребления.

Высоцкий же, своей неадекватностью служивший живым укором впавшему тогда в потребительскую неадекватность народу, станет, наконец, адекватным тому процессу спасения. Будет, что называется, жить в веках, если процесс спасения растянется на века.

Ну а пока… Пока он (не извращённый, не приспособленный к западнистской свободе комфорта и вечному прогрессу), - пока он будет жить в веках скрыто, в душах неадекватных моменту уже-сейчас-аскетов, исповедующих пока-прогресс и будущий застой.

“После душного летнего спектакля "Гамлет" мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный бор. Не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, вытирались мы Володиной рубашкой. А поодаль в удобных дорожных креслах, за круглым столом, накрытым клетчатой красной скатертью, в разноцветных купальных халатах сидели французы и пили вино. Было уже темно, а они даже не забыли свечку, и эта свечка на столе горела! Мы посмеялись: вот мы у себя дома, и все у нас так наспех, а они - в гостях, и все у них так складно, по-домашнему. Через несколько лет во Франции мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и вместе с французами поехали в загородный дом под Парижем. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, купались, так же вытирались чьей-то рубашкой. А рядом благополучная французская семья буржуа комфортно расположилась на пикник. Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции - полную бесхозяйственность и вспомнили Серебряный бор” (Из воспоминаний Аллы Демидовой о Высоцком).

Это – вариант не национально окрашенного лидерства в процессе отказа от материального прогресса.

P.P.S.

Объективно-то Высоцкий был – для советских артистов – сказочно богат.

“В 1978 г. ставка за один концерт Высоцкого достигла 300 рублей <…>, а в целом за тот год он дал 150 концертов. Бешеные доходы позволяли с легкостью менять машины <…> Он любил сидеть в ресторанах, где мог оставить за один раз целую пачку денег. Обожал хорошо одеваться и, когда стал ездить на Запад, постоянно привозил целые чемоданы недешевых "шмоток". Да и сами поездки стоили дорого” (Травин).

Но тот же Травин закончил свою статью так:

“Деньги, машины и кутежи были для него лишь средством, а не целью”.

Средством поиздеваться над вещистами-приобретателями: машины он разбивал, деньги транжирил (после смерти оставил долги), рубашками утирался, а когда не издевался, то, как свидетельствует сын, 15 лет ходил в одном и том же пиджаке.

“Высоцкий откровенно нарывался на ненависть хорошо знавших его людей”.

И это они, наверно, прокалывали ему шины в автомобилях.

А про позитивную цель Травин написал так:

“…поиск иной жизни - яркой и осмысленной, иных страстей - сильных и безудержных. Словом, поиск именно того, что так характерно было для поколения шестидесятников”.

Правый-по-моему Травин не смог не признать, что нового человека хотел сделать Высоцкий, на сотворение которого – скажу от себя – замахнулись было коммунисты в начале ХХ века, будучи в этом похожи аж на смертельного врага-антипода – Ницше.

.

Ура! Есть фальсифицируемость!

Некрасиво – фальсифицируемостью – называется этот признак научности…

Пример.

Эйнштейн заявил, что гравитация это искривление пространства. Фотон, массы не имеющий, должен, казалось бы, не притягиваться ничем. Свет как летит по прямой, так и летит, мимо какой бы большой массы он ни пролетал. Так вот Эйнштейн предложил проверить свою гипотезу так. При полном солнечном затмении мимо Солнца пролетает свет от звезды, находящейся на небосводе рядом с Солнцем. Если её место на небосводе (вообще-то известное) при солнечном затмении не изменится, то Эйнштейн не прав. – Вот это и есть принцип фальсифицируемости – умение предложить ситуацию, угробливающую гипотезу.

Я всё не мог такое придумать для своего какого-нибудь толкования художественного произведения.

И вдруг придумал.

Позвонил товарищу и похвастал. И предложил проверить меня на логичность.

- Но для этого мне надо будет, чтоб ты согласился с моими исходными.

- Ну валяй.

- Первое исходное такое. Можешь ли ты согласиться, что Хрущёв, разоблачая культ личности Сталина, предложил народу формулу “нарушение ленинских норм партийной жизни”? И тем отделил Ленина от Сталина.

- Я помню это.

- Значит, с первым исходным договорились.

- А можешь ли согласиться, что конкретным их отличием было предложено считать разное отношение к человеческой личности: у Сталина хуже, у Ленина лучше?

- К своей личности?

- Нет. К личности вообще людей.

- Да одинаковое оно.

- Нет. Я предлагаю тебе согласиться, что оно партией и правительством было названо разным. И, ссылаясь на возрождение ленинского внимания к личности, хрущобы построили, многие коммуналки расселили…

- Хорошо, соглашаюсь.

- Это второе исходное, о котором мы согласились.

Теперь можешь ты согласиться, что от этого разоблачения культа Сталина стало диссидентство?

- Да.

- Третье согласие.

Теперь сложнее. Если я скажу, что одни диссиденты хотели ещё большего внимания к личности. Социализм с человеческим лицом – так они это называли. А другие – наоборот – считали правительственный курс обуржуазиванием. Так согласишься, чтоб я первых назвал правыми диссидентами, а вторых – левыми.

- Левые – это, чтоб продолжать жить в коммуналках?

- Ну, чтоб ты не цеплялся, да. Беззаветность, мол, надо воспитывать. Бессребреничество.

- Я таких не помню.

- Не важно. Но если я таких выдумал, то можно мне различения ради назвать одних правыми, а других левыми.

- Ну можно.

- Это уже четвёртое согласие.

Теперь дальше. Ты знаешь, что я много разбирался с песнями Высоцкого. Так можешь ты согласиться с фактом, что по-моему вышло, что Высоцкий левый диссидент (хотел, чтоб народ не вёлся на подачки начальства, не материальничал), а мой брат не согласился и считает его правым диссидентом (борцом за демократию)?

- Что так между вами вышло, я верю.

- А что Ленин жил, собственно, ради революции, то есть для других людей… что он аскет, - ты согласишься?

- Со скрипом.

- Согласись. Ты ж меня на логику проверяешь, а не…

- Ладно. Допустим.

- Можешь ли ты допустить, что если диссидент – левый…

- То есть за коммуналки…

- Да. То он аскет, и что ему аскет Ленин нравится?

- Могу.

- Помнишь “Покровские ворота”?

- Кино. Конечно, помню.

- Оно сделано по пьесе Леонида Зорина.

- Не знал.

- Это так. И вот я читал книгу этого Зорина, - записи 50-х, 60-х, 70-х, 80-х и 90-х годов, - в которой он отзывается о Ленине, как о жестоком расстрельщике.

- Он таким и был.

- А можешь ты согласиться, что я все приведённые Зориным факты разоблачил как поклёп? С помощью интернета. Ты ж знаешь, что с ним много что можно проверить.

- Давай я поверю тебе.

- Это ещё одно исходное.

- Но Зорин мог не все факты назвать.

- Так давай я тебе скажу, что он, чем дальше в книге, тем жёлчнее Ленина расстрельщиком называет, но фактов не добавляет. А Ленин заболел почти сразу после окончания гражданской войны. Я же показал, что насилие было ответом на насилие. И вот получилось, что я Ленина кругом оправдал, а дальше он отошёл от дел. Так можешь ты поверить, что по-моему получилось, что Ленин не расстрельщик?

- Могу.

- Это уже какое?

- А покороче нельзя?

- Так случилось, что я в один день читал Зорина и слушал Высоцкого по радио. И написал об этом статью, где свёл Зорина, Высоцкого и Ленина. Послал статью моему братцу. И он не принял такое соединение.

- Высоцкий был совсем не аскет. Гонял на дорогущем БМВ.

- Правильно. Так в чём моя гипотеза? В том, что, будучи левым диссидентом, имея аскета Ленина кумиром (у Ленина всё с народом получалось, у Высоцкого же нет – тот оставался пассивным), Высоцкий запил от досады, наркоманом стал.

- Это очень вилами по воде писано.

- Вот я и придумал проверку.

По-моему ж художественный смысл нецитируем. Поэтому, если у Высоцкого Ленин в сердце, то он ни за что не попадёт в текст его песен (и я таких песен таки не знаю). Но Ленин может попасть в разговор какой-нибудь с кем-нибудь, в чьи-то воспоминания.

Я взял и спросил у Яндекса: “Высоцкий Ленин”. И быстро обнаружил, что в 70-м году один рабочий в Театре на Таганке составил анкету. И Высоцкий на вопрос: “Любимые композитор, музыкальное произведение, песня, исторический деятель”, - ответил: “Шопен, Революционный этюд, “Вставай, страна огромная”, Ленин и Гарибальди”.

И тем прошёл тест на фальсифицируемость.

- Ерунда.

- И брата не проняло.

- Почему?

- Я думаю потому, что я не догадался уточнить, что левизна это не борьба за свободу самопроявления, а за самоограничение. Чтоб не нарядом, что “взяла у Нади”, тянулась за Мариной Влади несчастная жена алкоголика из “Бала-маскарада”, а как он, Высоцкий, тянулся к той же Марине Влади, как к богине, как к спасительнице души и тела среди этой преимущественно телесной жизни вокруг.

Дыховичный с телеэкрана рассказывал, что Высоцкий, приводя на ночь девицу, забывал спать с нею, до утра пел ей, возвышал её, любую, до себя. Не до свободы потребления, если душа летит. Вот в чём левизна.

Не до поживы убийц тем, кому, вообще-то, “хотелось под танки”, да не успели по малости лет. Не до сексуального насыщения насильнику и шлюхе, когда приходит (или уходит) одухотворённая любовь (“Роман о девочках”). Не радует “участок свой под Москвой” дядьку тридцати трёх богатырей; да и тем не радость – охранять “свой удел не у дел”; и кот – “сукин сын”, по оценке тоскующего сказочника, раз “цепь златую снёс в торгсин и на выручку один – в магазин”, за водкой, понимай, забыться (в одиночку – ужас!) от жизни, в которой не нужны его песни и анекдоты – нематериальное (Лукоморье). А русалка (там же) как оценена, раз “пошла она к ему (колдуну), как в тюрьму”, не по любви, а ради лучшего материального уровня жизни? А отчего (там же) напивается леший, как не от материальной жадности лешачихи? А – позорное, ради выручки от осмотра, сбывание ковра-самолёта в музей (там же)? А ненавистная хваткость бородатого Черномора – “Людмилу спёр” (там же)? А, наоборот, одобрительная бескорыстность стрелка (“Сказка про дикого вепря”)? А жёлчь и злость – сквозь смех этих шуточных песен – по отсутствию воли поднять не погибшие ещё нравственные силы народа против бытия “не у дел” возвышенных… Или эта насмешка над насмешкой над стахановцем, гагановцем, загладовцем (“Случай на шахте”). Насмешка ж того (автора), кто хоть и не застал подвиг Стаханова (не тогда родился), но помнит и чтит тот немеркантильный порыв масс. Уснувший.

Признаюсь, диалог с товарищем закончился на его резюме: “Ерунда”. И всё, что ниже – мой галоп по европам моей же былой книги (см. тут). Я мог бы его длить и длить. Но зачем? Для того чтоб понять, как я понимаю левизну, и перечисленного достаточно. Да и для того, чтоб Высоцкого отнести к таким левым – тоже, думаю.

Нет. Есть ещё вариант проверки левизны-самоограничения Высоцкого на фальсифицируемость.

В его время на Западе развернулась ““Эпоха организаций” [которая] в сфере труда <…> означала превращение гордого сознанием “свободы конкуренции” буржуазного индивида в винтик бюрократической машины” (“Массовая культура” - иллюзии и действительность. М., 1975. С. 83). Нечто вроде советского тоталитаризма по отношению к офисному планктону, так называемому. И бытовали на Западе же “новые левые”. Благо, в кавычках это словосочетание тогда писали. Ибо никакие они не левые, ибо индивидуалисты (красиво это звучало так: против унификации человеческой личности, за свободу самовыражения, нонконформизм, за контр-культуру, за защиту прав сексуальных меньшинств и наркомании). Студенты-бунтари и литературно-художественные интеллигенты-бунтари. Анархисты, если грубо и одним словом (ибо антисоциальны). Вседозволенность, по-простому, ““стиля жизни” главного героя “общества потребления” – “человека развлекающегося”, одержимого погоней за новыми и новыми удовольствиями, “сильными ощущениями” и т.д., которые с неумолимой логикой становятся всё более опустошительными и разрушительными” (Теории, школы, концепции. Художественное произведение и личность. М., 1975. С. 233). От “Биттлз” и хиппи безобидных (за то “новыми левыми” не называемых) до очень вредных “Красных Бригад”^*, похитивших и убивших премьер-министра Италии Альдо Моро. (Википедия называет Дубчека, главного поборника социализма с человеческим лицом, среди лиц, связанных с “новыми левыми”.)

Понятно, что материальное самоограничение (в том числе и неучастие в сексуальной и наркотической революциях) не является определяющим для этой публики, хоть, например, хиппи – эти дети богатых – и ходили в рваных джинсах и ещё как-то баловались бедностью). А р-р-революционность (хождение под красными флагами и убийство Альдо Моро) есть удовлетворение так называемой потребности в предельном опыте, т. е. не самоограничение в потреблении.

Так Высоцкий мог и к ним как-то выразить своё отношение. И если таковое существовало и было положительным, то моя версия о его левизне-самоограничении неверна.

Я набрал в поисковике: “Высоцкий новые левые”, - и мне выдало его стихотворение. Оно публицистическое оказалось, не художественное. То есть всё, что хотел сказать автор, в нём написано “в лоб”.

Явное фэ.

Значит, я второй раз прошёл тест на фальсифицируемость.

На этот раз брата проняло. Но ненадолго. И тогда я придумал очередной тест.

Высоцкий был современником авторов демократического социализма или социализма с человеческим лицом, на сотворение нового человека не посягавших: акцента на самоограничение не ставивших. И тогда мыслимо найти отношение Высоцкого, высказанное и по их адресу. И если оно будет положительным, то моя версия о его материальном самоограничении как сердца левизны сфальсифицирована.

Я набрал в поисковике: “Высоцкий пражская весна” и получил такое:

Оно оказалось в не публицистическом, а художественном произведении: лирическое “я” в четырёх из пяти четверостиший – почти обычный совок, одобрявший политику властей и в 1956-м, и в 1968-м годах. А в пятом четверостишии, наконец, очнувшийся**.

Это стихотворение последнего года жизни Высоцкого. Его обнаружили на листке бумаги, на обороте которого был обрывок, наоборот, не художественного, а публицистического стихотворения.

В нём ключевое для темы самоограничения слово – жертвоприношенье.

Речь о репрессивных публичных процессах 30-х годов над коммунистами-ленинцами, признававшимися в мнимых, но инкриминируемых им, преступлениях ради сохранения единства партии перед угрозой нападения капиталистических стран на СССР.

Высоцкий здесь, наконец, устал от борьбы с народом и правительством, борьбы, чтоб спохватились и вспомнили о самосовершенствовании, как главном для добровольного изменения людей с целью подготовки себя к коммунизму. Устал и заподозрил, что по-хорошему (сосредоточиваясь на внутреннем само-) – не получится. А надо менять систему. То есть, правы были если не венгры в 1956-м, то чехи в 1968-м году. И его, былого, неотрицательная реакция на военные принуждения отказаться от смен системы – была неразумна.

Это не значит, что новый он обрёл разум, готов сменять систему, пусть и насильно (запах крови многих веселит, но не его). Нет. Лучше умереть. И это в нём есть новое.

Высоцкий, озарённый (если можно применить такое слово по отношению к самоубийству), потому, наверно, бросил это публицистическое стихотворение, не дописав, и принялся – на обороте – за художественное, превратив там, в третьем четверостишии, “я”-повествователя в “мы путаники”.

А что в пятом четверостишии стало с “мы” (считай, что это другое лирическое “я” этого стихотворения), вышедшими из толпы “невежд”? – Они запили, обнаружив, кем (“шлюхи”) они стали из-за оказавшейся миражом обязательности жертвоприношенья. От позора запили. Если раньше натуральный Высоцкий пил от нежелания народа самосовершенствоваться в духе и самоограничиваться в теле… С досады от временного поражения. То есть, имея в идеале сравнительно скорую всё же победу. Если раньше он имел надежду всё же народ раскачать… То теперь… Теперь сталкиваются два лирических “я” данного стихотворения. Почти невежда в стихотворении сталкивается с ясно всё понимающей шлюхой. Осуждающий социализм с человеческим лицом сталкивается с неосуждающим… Осуждающий несамоограничение и пьющий из-за временных поражений от несамоограничивающегося народа сталкивается с неосуждающим и пьющим из-за полного поражения. – И рождается катарсис: осуждающий должен пьянством покончить с собой. Теперь Высоцкий в новой фазе. Дело идеализма и нынче, и в исторической перспективе лопнуло. Остаётся только надежда на какое-то сверхбудущее. Значит, сейчас надо умереть (спившись легче всего, поединков, как во времена шекспировского Гамлета, нет).

То есть Высоцкий, как Шекспир – от прихода капитализма в Англию, перешедший от трагического героизма Позднего Возрождения к маньеризму… То есть Высоцкий от необходимости поворота тоже к капитализму (к социализму с человеческим лицом, с конкуренцией и безработицей) перешёл к радикализму большего накала.

И этот второй радикализм отмежёвывается от первого, в отчаянии – в первых четверостишиях – делая “я” чуть ли не советским мещанином. “Я никогда не верил в миражи”, например, хрущёвские, что в 80-м году мы будем жить при коммунизме (“В грядущий рай не ладил чемодана”). Чуть ли. Потому что “свысока [глазел] на невежд”. Те – советские мещане. Но! “От них я отличался очень мало”. В тот же коммунизм в 80-м тоже не верил. И практически не отличался и в оценке венгерских и чешских событий.

Но чем-то всё-таки отличался.

Так я подозреваю, что отличие от простых советских мещан (которым вообще до лампочки Венгрия и Чехословакия) было в отрицательном отношении тогдашнего Высоцкого (не врал же он про тогдашнего себя) к венграм и чехам, действовавшим ради обеспеченной жизни, почти прежней, с конкуренцией, плюнув на “поиск иной жизни – яркой”, с учёбой коммунизму, с самосовершенствованием и наплевательством на быт.

То есть Высоцкий-воинствующий-самоограничитель задним числом “в лоб” признался в своём некотором “фэ” к венгерским и чешским событиям.

И я в третий раз прошёл тест на фальсифицируемость.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/73.html#73

*- Я зря поверил Википедии, что подпольные левые формирования относятся к “новым левым”, пустобрёхам (см. http://saint-juste.narod.ru/vietman.htm , http://www.rabkor.ru/review/cinema/2545.html и http://shraibman.livejournal.com/454103.html?thread=5048535). Слава Богу, что Высоцкий прореагировал на выступления не подпольщиков.

**- Это ошибка. Нет там двух лирических героев.

- Верно. Исправление см. тут.