Я возмутился, стал писать эту статью, написал заголовок “Возмущение”, и подумал: как же меня далеко унесло от людей. На днях я возмутил одного попа, что не оценил лучшими словами некого художника, вдохновлённого идеей патриотизма настолько, что он рисует одну за другой картины на темы древнерусской жизни. Мне же они казались иллюстрациями знаемого – величия в прошлом побед и трудов Святой Руси. А иллюстрация – не искусство, говорил я. Массе же людей картины этого художника нравятся (сейчас в моде патриотизм). И поп чувствовал своё мною возмущение святым каким-то.

А что меня возмутило сейчас?

Вот такой текст:

Мы проезжаем и прогуливаемся по городу, и наконец я узнаю его шагаловский ландшафт, - чего нельзя было сделать раньше, пока мы перемещались среди панельных и кирпичных домов типично советской застройки. Но теперь мы выбрались к реке, и город покатился по её высоким берегам, вдоль тягучей излучины, по изломам оврагов, заросших облетевшими уже мокрыми липами. И тут я понимаю, что знаменитые летящие любовник Шагала словно бы повторяют изогнутый рекой и оврагами рельеф города. Тела из, сошедшиеся в объятиях, с очевидностью вторят береговой линии, и я вспоминаю Бориса Пастернака: “Лицо лазури пышет над лицом / Недышащей любимицы реки”. Любовники словно поднялись в метафизическую высоту отражения во времени-реке…” (Иличевский. Справа налево. 2015).

Это путевые заметки. Автор не прячется за персонажа. И, какой он ни авторитетный, у меня впечатление, что он пыжится перед читателями показать высоту своей культуры. Он-де и Шагала чувствует, и Пастернака.

И это – возмущает. Потому что у меня в искусствоведческом арсенале есть несколько приёмов, - так я считаю, - которые гарантируют верность определения идеала, которым движим был автор, когда создавал своё произведение. И стих Пастернака, и картина Шагала – так случилось – были мною когда-то изучены на предмет выявления идеалов авторов. Так я-то уже не помню, что там у меня когда-то получилось с тем выявлением, но слова "метафизическую высоту” меня резанули. А может, - я уже не могу восстановить, хоть минуты только прошли, - меня резануло утверждение, что "восстановленный после войны город… топографически” совпал с шагаловскими картинами, написанными в начале века. Картина “Над городом” написана в 1914-м. Там в Витебске деревянные дома. Ну? Так мыслимо ли, чтоб они сохранились и после революции, и восстановили чтоб их в дореволюционном виде после Отечественной войны, и чтоб до сих пор, когда написаны заметки Иличевским, они оставались – деревянными?

Со злости я бросился проверять. (С интернетом теперь – всё возможно.)

Во-первых, церковь. У Шагала она такая.

Так Воскресенская церковь, Покровский и Успенский соборы и близко на шагаловскую не похожи из-за того, что у них по две колокольни.

Наиболее близкая – Благовещенская церковь вида 1883 года.

20 лет назад восстановленная, она выглядит теперь совсем не так.

И нет сведений, что у неё был третий вид между 1883-и 1993-м годами.

Но предположим, что Шагал просто недорисовал двух колоколен Успенского собора.

Всё равно не получается – каменными домами окружён этот собор, чего в 1914-м не было.

Но пусть даже Шагал ничего с церковью не менял и нарисована у него уничтоженная в 1928 году Троицкая церковь.

Она была "возле соединения современного проспекта Куйбышева и Староулановской улицы, напротив 22-й средней школы" (Википедия).

На картине Шагала она в паре сотен метров от изображаемого места. Перпендикулярно плоскости креста на церкви. Это где-то около улицы Веры Харужай (ибо в противоположном направлении уже река, а на гуглокарте горизонтальное направление строго соответствует направлению восток-запад, перпендикуляру плоскости креста).

Ну и что мы видим там?

Действительно, под углом к углу зрения (горизонталь – на церковь) стоят отдельные маленькие домики. Или это недоразумение?

И я Иличевского поймал всё же на фантазировании?

Самое смешное, что перечитав, что я написал о названных произведениях Шагала и Пастернака (см. тут и тут), я понял, что оба находятся на самом низу (повороте) Синусоиды Идеалов. А сам Иличевский, похоже, сам такого же типа идеал исповедует (идеал маленькой жизни). И мне пришлось переменить название.

А "метафизическую высоту” применил автор просто в силу того, что это ж всё-таки идеал, его надо поднять в своих глазах.

Я решил продолжать эту никчёмность. Раз я продолжаю читать книгу Иличевского, а тот воспевает мизер.

Вот – тоже чем-то возмущающий меня отрывок.

И никакого комментария.

Это злит тем, что я совершенно не представляю, что такое "энергия линии, сила и точность руки”.

Ну взять что-нибудь Кандинского…

О какой точности можно говорить, я вообще не понимаю, раз перед нами беспредметность. Но энергия линии?!. Пульсирующая, что ли? Вот синяя справа внизу… Явно же было задание себе (слева направо) начать тонко, сразу переходить на утолщение и утолщённым вести до поворота направо, там чуть утончить, но вскоре опять утолстить, завернуть вверх и свести к утончению. Но хороша ли пульсирующая стать? Может, пульсация – от неуверенности? – Вот, слева тёмносиний “лук”. Тоже начало и конец линии тонкие и сразу утолщаются. Так никакой же пульсации толщины нет. Действительно "точность”…

Но какова скромность Иличевского в уходе от комментариев! Ему самому, наверно, неведомо, в чём ценность опуса Кандинского.

Мне самому, считаю, посчастливилось (см. тут), вывести, каким типом идеала вдохновлялся Кандинский, когда рисовал первую свою абстрактную вещь. Ницшеанским. И таковой не по нраву Иличевскому, наверно, если он чует то же, что и я. Так он потому не комментирует? Или хочет оставить читателя в затруднении относительно себя, как ценителя абстрактной живописи.

Хотя… Скромность очень идёт к воспеванию маленькой жизни.

Я, как видите, стараюсь выдерживать тон: возмущаться и – пасовать. Пасовать, подводя к мещанству Иличевского.

То же попробую и с таким вот:

Не знаю, что тут бесит больше: что я совершенно не согласен или что я, собственно, не всё понимаю.

Идеал Иличевского – точка на нижнем перегибе Синусоиды идеалов искусства. Точки для всех, им перечисленных, не там же. Выше.

(Читателю, впервые встретившемуся со словосочетанием “Синусоида идеалов”, предлагаю самому отыскивать, что это такое на моём сайте.)

При таком несовпадении Иличевского с перечисленными писателями мне понятно его непонимание их (если счесть Иличевского настолько ограниченным, что ему не дано адекватно понимать тех, тип идеала которых не мещанский).

ЧТО он (случайно, наверно) верно написал – это "Отрицательный опыт”. Ибо любой идеал есть результат очарования теперешним идеалом после разочарования в предыдущем. Ну и по определению идеала (любого) ясно, что он "даёт смысл выжить”.

Но трагедию "канонизирует” (ставит выше всех по ранжиру) не всякий тип идеала, мне кажется. Гармонический тип идеала разве имеет трагедию наверху всех жанров? Если б так было, то Бабель и Олеша не дали б читателю такого переживания исторического оптимизма, какое дали они в “Одесских рассказах”, “Конармии” и “Зависти”.

Да и неверно, мне кажется, ассоциативно связывает Иличевский "Отрицательный опыт” с трагедией. Трагедия в итоге читателя очень возвышает (даже если ницшеанским идеалом трагедия порождена – читатель испытывает радость смерти; радость ухода в иначе недостижимую метафизику!).

Дальше там ещё более возмутительные вещи. Но я не хочу вдаваться в то, что не касается искусства.

У искусства масса функций. Одна – познавательная – вот, пожалуйста, смотрите, как когда-то жили в ХХ веке, зачухано, кое-где, в СССР. Бывает ещё функции: компенсаторная (изживать аффекты), воспитательная, прикладная (усиливать знаемое переживание такое-то или другое) и т.д. Уникальная функция (нигде больше не встречающаяся) – испытать (непосредственно и непринуждённо сокровенное мироотношение человека с целью совершенствования человечества). В ней, в испытательной, прилагает себя подсознательный идеал, если вещь художественная (а осознанным если идеал окажется, то и функция превратится из испытательной в какую-то другую).

Я лично чую, что у Анатолия Каплана было большое вдохновение, когда он рисовал эту зачуханность. Это выдаёт хотя бы примитивистский приём вырисовывания каждого камня булыжной мостовой. Их около 500 штук только на переднем плане, между коляской и лужей, параллельной тротуару из досок (из 12). То же – с рамами семи окон одного из домов. То же с 15-тью заострёнными досками стены под крышей самого правого дома. То же – с 50-тью кирпичами цоколя этого дома. То же – с порядка 40 досками забора слева от семиоконного дома. – Это – образное выражение счастья детства, например (Каплан родился в 1903 году; от того года до 1928-го явно ничего не изменилось на Быховской улице Рогачёва). Причём настилы крыш домов уже не вырисованы по-детски. Провод от изолятора на столбе идёт недолго направо и быстро обрывается, а налево и вовсе не идёт – перечеркнул бы картину и внёс бы непереносимый штрих современности – электрификацию. Всё знающий интернет подтверждает, ибо на вопрос “когда появилось электричество в Белоруссии” ответ: "массово – после 1917-го года. а до этого было только в центре Минска, и Гомеля” (https://otvet.mail.ru/question/175861361). – В общем, примитивизм – приём умелого художника. Насколько он неожидан в 1928 году? – Не ахти, мне кажется. То есть, будь неожиданность побольше, можно было б считать идеал подсознательным и выражающим радость абы какой жизни. Иличевский, может, так и считает (его родное мироощущение), раз его понесло на такое словоупотребление: "метауровень описания всегда находится ступенькой выше”. Мне иначе не понятен метауровень. Я его понимаю словно алгебраичность, куда можно, как вместо буквы подставить конкретное число, словно обобщённость. А тут – конкретика, по-моему. То есть у Иличевского тут то же, что про "метафизическую высоту” в случае с ранним Шагалом.

Иличевского с молодости тянул идеал Пользы.

Он рассказал, как запойно учился в МФТИ, корпел над теорминимумами Ландау, и его разыграли однокурсники, что началась война с Китаем, и он "соображал только одно: надо бы сдать из экзаменов то и это, потому что скоро мобилизация, а когда вернусь, уже всё забуду, и трудно будет учить заново”.

В рубрику это внесено – "ПРО ГЕРОЕВ”. А герои – это не для идеала Пользы. Для того, наверно, сама рубрика такою сделана у автора – чтоб снизить героизм. Тем, может, более, что тогда (в 1989 году, а Илический учился в МФТИ с 1988 года) как раз началось, наоборот, восстановление отношений с Китаем.

Я сам изрядный мещанин. И, как таковому, наверно, мне нравится ницшеанство с его порывами к метафизике (антихристианской). А в юности мне нравилась астрономия. И от той до метафизики – близко. Вот и Иличевский знал теорминимумы Ландау. Думаю, что и от них до метафизики близко. – Можно понять, почему Иличевского выносит на "метафизическую высоту” и не проходит он мимо состояния после теорминимумов, когда "голова с трудом воспринимала реальность”. Поэтому можно было предсказать появление потуги на описание “в лоб” чего-то, близкого к метафизике: "забвение как исток”.

И он из мухи…

Его прадед владел апельсиновой рощей "близ Лосанджелеса”. А сам он написал произведение с персонажем, которого "зовут Гиттес”. И вот раз он смотрел кино, где в апельсиновой роще "близ Лосанджелеса” некто совершает нечто героическое и имя ему ТОЖЕ Гиттес. И… гора родила мышь: мистика-де.

Правда, помещено (не с насмешкой ли?) опять в рубрику "ПРО ГЕРОЕВ”.

Но следующее эссе, о воспоминании про первое путешествие на авто по США при путешествии другом, через 20 лет. И кончается оно просто по-ницшеански:

"… и понимать с неясной грустью, что на нём [колёсном пароходике типа времён персонажей-пацанов Марка Твена] в океан безвременья уходит твоё странное, как китайский фейерверк и полотна Левитана, время жизни”.

Особенно меня пронимают "полотна Левитана”, потому что я, кажется, единственный, кто открыл ницшеанство Левитана.

Я даже плюю на такую американскость автора, как отсутствие негатива на несправедливое нападение США на Ирак (которое и в США-то не все поддержали) и как наличие негатива ("призрак Сталина обрёл плоть и надвинулся на Европу”) о Путине (в предыдущем эссе мелькнула дата 2010, значит, человек не перенёс справедливой, считаю, обиды Путина на США в его мюнхенской речи 2007 года и его роли в 2008 году в справедливом, считаю, принуждении Грузии к миру).

Иличевский замечательно (лаконично и конкретно) описывает местный американский колорит, как бы, наверно, соревнуясь с Марком Твеном (впрочем, я не помню, как тот писал). Удовольствие от точности описания, по-моему, говорит всё о том же идеале маленькой жизни. "…полынный пыльный запах Невады и жидкое галлюциногенное солнце Аризоны…” равно "изломам оврагов” Витебска времени Шагала.

Всё-таки столкнувшись у Иосифа Бродского с выражением ницшеанства (доказательство, что Бродский ницшеанец см. тут), Иличевский находит нужным противопоставить ему противоположный экстремизм – пророков Ветхого Завета. Можно ли понимать, что сработала, так сказать, геометрическая сумма противочувствий и дала идеал маленькой жизни?

Можно. А есть и прямой образ, этот идеал выражающий:

Такой идеал и осуществлённым, понимай, можно считать: Запад. И там страшенные выступления левых и правых, с поджогами автомобилей, и… безопасно там, если не ходить по некоторым районам и улицам.

Я очень разозлился на Иличевского: так не понимать Чехова!.. так смешивать неискусство (публицистику, “Окаянные дни”), с искусством (“Дядей Ваней”)!.. так смешивать слова персонажа (Астрова) с автором (Чеховым)!..

Мне даже не хочется разбираться в дальнейшем тексте этого эссе, раз такое дикое смешение человек допустил.

А вот мещанин Иличевский стал ненавидящим мещанство ницшеанцем. На секунду, что ли? Как может мещанин стать ницшеанцем? На время писания миниатюры “Подсветка”?

Объяснить себе это можно только аналогией с собою, мещанином по быту жизни, маньеристом по идеалу (то есть экстремистом), которому нравится экстремизм даже и если это ницшеанство – лишь бы экстремизм, из-за скучного быта.

Он чувствовал себя сверхчеловеком, когда был студентом МФТИ. Физики тогда были важнее лириков. Страна совершала одно героическое деяние за другим: достигла паритета по ядерному оружию, первой вышла в космос, т.е. обеспечила доставку ядерных бомб в любую точку земного шара. Это заражало. "…тогда казалось, что время идёт”. И ничто не могло сбить с позитива (и подробнейше перечисляется весь советский негатив убогой жизни материально необеспеченного студенчества). Но полным ницшеанцем “я” стал через много лет, уехав в США от ужасов реставрации капитализма в России. В США не надо было облить все щели мебели одеколоном и поджечь его, чтоб вывести клопов (мерцающее пламя этого огня и выведено в заголовок опуса). Более того “я” жирует в Лас-Вегасе. И… время "пятится в преисподнюю”. – Скучно, то бишь. Смертельно скучно. И смерть, глядишь, выглядит лучше. – Типичное ницшеанство.

Отнесено к рубрике ПРО ВРЕМЯ. Названо: “ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ”.

То же и со следующей – “ПРОСТО ТАК”: "топкое место-время”. Где Каплан стреляла в Ленина. И со следующей – о встрече такого космического события как Новый Год "у эфиопских монахов” на улочках Иерусалима, "помнивших много чего с достоверностью, близкой к галлюцинациям”.

Повторяется: "галлюциногенное солнце Аризоны”.

А вот и в тупик я пришёл.

Или это не тупик?

Я часто стал склоняться к тому, что, если длинная цепь ассоциаций приводит меня, восприемника произведения искусства, к следу идеала автора, то этот идеал – подсознательный. А раз так, то вещь – художественная.

И вот передо мной “Гуси”. Гуси были когда-то нарисованы на объявлениях некой строительной фирмы. Начинающей с мизера. Теперь она стала фирмой-гигантом. И для его главы стало дорогим чьё-то воспоминание (в связи с историей компании) о гусях.

Ясно, что идеал бизнесмена – Польза. Она не является идеалом “я”-повествователя, напомнившего о гусях, раз миниатюра оканчивается его словами:

"Гуси эти для него [совладельца компании-гиганта], кажется, тоже оказались священными”.

Слово "тоже” выдаёт и – отнесение миниатюры к рубрике "ПРО ГЛАВНОЕ”.

А я ж вывел вообще-то такой же, мещанский идеал, и для “я”-повестователя, равного автору, Иличевскому.

“Я” учёный. Во время беды 90-х он расклеивал упомянутые объявления с нарисованным гусём на полустанках вокруг Москвы.

Об иномирии речь.

Видимо, оборотная сторона листов использовалась для какой-то научной работы. А из-за теорминимумов Ландау (помните?) был шаг до метафизики. Только та была не ницшеанская, потому что отражала реальную физику. А в “Гусях”, наверно, уже ницшеанская (потому что никому не нужны были в России реставрированного капитализма научные работы). Или “я” писал на оборотных сторонах литературное произведение, где было что-то ницшеанское. Ницшеанец презирает мещан. Оттого такая последняя фраза миниатюры “Гуси”.

Вроде бы, большая цепь ассоциаций. Вроде бы, есть след подсознательного идеала. Вроде бы, есть художественность. Но. Таким суконным языком написано… Что я в тупике. И разве это экстраординарность, что спустя много лет расклейщик объявлений фирмы встретился с её, расцветшей, совладельцем?

(А меня на днях один клюнул, дескать, что это за критик, только и ищущий, каким идеалом движим был автор. Я и в самом деле молчаливо оставляю своему читателю соблазниться разбираемым мною произведением, погрузиться в него самому и получать от того эстетическое удовольствие уже без меня. От чего получать удовольствие в “Гусях”? От ницшеанского словосочетания "замерший покой над платформой”? Или от ницшеанских слов: "платформа пуста в оба долгих конца, и нет никакой Истории, шпалы горячие дышат креозотом…”? – Как-то маловато…)

Не в тупик я пришёл только в том, случае, если никакое у Иличевского не подсознательное ницшеанство, а вполне осознаваемое и любимое вчуже (как и у меня), а не вчуже он – мещанин. И выразить идеал мещанина осознаваемый художественно нельзя.

Или и это – заблуждение моё? А процитированные ницшеанские словосочетания вполне художественно цены – как образы Вневременья (одного из видов ницшеанского иномирия), которое трудно помыслить существующим вне подсознания автора – в сознании)…

Следующий отрывок “ШУХОВ ДЛЯ СУХОВА” содержит вожделенное явно недопонятное. Тем более что отнесено к рубрике "ПРО ПРОСТРАНСТВО”. – Об известности – как это ни удивительно – о расчёте Шуховым прочности первого в мире нефтехранилища не только в Баку, но и на противоположном берегу Каспия, авторам сценария “Белое солнце пустыни” (с тамошним Суховым). И… "все узнали” и про Сухова. – В огороде бузина, а в Киеве дядька…

Неужели и это – “в лоб” образ Абсурда, идеала ницшеанцев?

И с "ПРО ВРЕМЯ” следующего опуса “КОЛЫБЕЛЬ” тоже то? В роддоме и в садике “я”-повествователь и некие две дамы когда-то… одна, возможно, лежала в той же, а другая, точно, в рядом кроватке. И… это "вызывает чувство теплоты, почти необъяснимо”.

Странные эти миры – памяти… народной… индивидуальной…

Следующий опус – такой же экстремистский. "ПРО ЛИТЕРАТУРУ”. Верлибр об Александре Гольдштейне. Так же невозможно читать, как – я попробовал – самого Александра Гольдштейна. До ницшеанского предвзрыва – в виде засыпания от скуки – доходишь за минуты две.

Мне не понятно, чего это так надолго Иличевского потянуло на ницшеанство. По моим понятиям у мещанина это должно быть кратковременными накатами.

Дальше буду реагировать письменно только на отнесённое к рубрике "ПРО ЛИТЕРАТУРУ”.

Но только я это написал, обнаружил, что следующий опус “Справедливость”, отнесённый к этой рубрике, совсем о другом – о чувстве собственности над написанным.

А вот – про литературу, но отнесена к рубрике "ПРО ВРЕМЯ”. И я ничего не понял. – Писатели мифотворцы. – Если иметь в виду, что хорошие писатели вдохновлены идеалом (пусть даже и подсознательным), и что идеал – штука, в принципе подверженная разочарованию в себе (то есть идеал был, глядя из будущего, мифом – в смысле не правдой), - тогда да: мифотворцы. Там более, что этот подсознательный идеал предстаёт писателю субъективно в виду ЧЕГО-ТО, что не определишь словами, как непостижимое божество… Тогда было б понятно и почему он лишь 9 писателей перечислил как мифотворцев (остальные – в смысле – притворяются, что под воздействием ЧЕГО-ТО пишут).

Но.

Уж больно это на меня натянутым получается такое понимание Иличевского.

Ни о каком не ЧТО-ТО речь.

Упомянутый Бабель, например, во имя своей любви к самым гадким (в будущем станущим хорошими) людям полностью отказывался от себя, изысканного стилиста а ля француз… - Разве это мифическое – преображение не в себя, а в изображаемого? Например, в толстую, грубую Басю… Или в вопиющую Любку-Казак…

Не по-ни-маю.

Наконец, мизерной жизнью он опять восхитился (раз к рубрике "ПРО ГЕРОЕВ” отнёс) – жизнью впроголодь (при антинародной власти). – Не даёт просто покормиться жалким уловом.

Я спросил поисковик: “запрет на рыбную ловлю сетями на Оке”. – Получил: "29. Виды запретных орудий и способов добычи (вылова) водных биоресурсов во всех водных объектах рыбохозяйственного значения Волжско-Каспийского рыбохозяйственного бассейна

сетей всех типов” (https://fion.ru/note/3311.html).

Не сказано: не дырявые, а именно всех типов. То есть и дырявыми – нельзя.

Ну? Причём “я”-повествовать, видно, удочкой ловил – к нему претензий не было. – Поделился бы с дедом уловом, а? – Или так относиться к художественному произведению нельзя…

Опять мизер в почёте.

Или это опять не мизер, а нечто вокруг Вечности? Ницшеанство.

Мой дядя написал книгу мемуаров. Тем примечательный человек (если я буду чего-то стоить в будущем), что подал мне мысль писать. Моя жена намеренно бросила писать, но… Не выбросила написанное в молодости… Но моя мать, малограмотная, видела смысл своей жизни практически во мне.

Иличевский субъективен. Живописец что: тоже хочет писать?

Или я опять не как к произведению искусства отношусь к опусу?

Автору хочется сказать резко и определённо… Он экстремист?

Он и для примера сослался на Пруста, ницшеанца…

Всё, что до сих пор я читал в этой книге “Справа налево” (и комментировал), было в главе “Память”. Это последняя глава. 5 предыдущих поименованы органами чувств: “Зрение”, “Слух”, “Осязание”, “Обоняние” и “Вкус”. Там-то, наверно, и сосредоточено выражение мещанства автора. – А ну, посмотрим какую-нибудь миниатюру оттуда.

Так. “Зрение”. Рубрика “ПРО ПРОСТРАНСТВО”, заглавие “Молчание”.

Так. Не вижу отличий.

Мне это напоминает мои мемуары “Необычное серого”.

“Я”-повествователь Иличевскиого впал в изменённое психическое состояние, попав на площадь, на которой нацисты сжигали книги.

Как видите, глава “Зрение” никак себя не оправдывает. – Выражается душа автора, заигрывающего с ницшеанством.

Или всё-таки надо понимать, что зримое

"Я ходил мимо обрушенных [видно, вскорости после конца войны], заросших кустарником нацистских храмов…”.

послужило-таки толчком для воображения. Ницшеанство не принимает недоницшеанства. Последнее ведь – фашизм и нацизм, есть движения практические, а не метафизическое что-то, недостижимое и лишь мыслимое. Вот, есть материальное свидетельство существования места сжигания книг. То есть это – низменное по сравнению с идеалистическим. Достойное отрицания такой силы, что опьянеть от семисот граммов бурбона не получается. – Необычность какая-никакая…

Одно не понятно: “я”-повествователь не может быть автором, родившимся в 1970 году, через 25 лет после конца войны. – Крок-сворд… рег-бус… большая пром-блема…

Какое-то умосочинённое изменённое психическое состояние.

Как факт – следующий опус “Глаз”, рубрика “ПРО ГЛАВНОЕ”. Про врождённое оценивание людьми ландшафтов. – Ого чудо-юдо какое, да?

А на самом деле, что младенцы боятся змей лишь через 2 года доказали после написания Иличевским этих слов (https://www.ridus.ru/news/263967).

И следующий опус “Молоко тайны”, рубрика “ПРО ГЛАВНОЕ”, соответственно, тоже ого-го что. Я аж полез в интернет проверить, не выдумал ли он опять. – Нет.

Тут – учёный, Этторе Майорана, "тайно исчезнувшая фигура интуиции”. Физик-теоретик. Теоретически вывел существование частиц, "одновременно являющихся собственными античастицами” (Википедия). – (Абсурд, очень годящийся для ницшеанства.) Их, я понял, ещё не открыли экспериментально. (Учёный самовольно пропал без вести в 1938 году.) – О-пу-петь…

Что: я ошибся, что "метафизическую высоту” любовников Шагала нельзя понимать метафизически, по-ницшеански?

Ну и ну.

Вот и следующий опус, про Гамова, “Байдарка и шторм”, рубрика “ПРО ГЕРОЕВ”, даёт образ вседозволенности сверхчеловеку. Что хоть и есть достижительность (и как после этого тут быть ницшеанству?), но всё же выдвинута идея самим Ницше.

И следующий опус, “Многослойность”, рубрика “ПРО ГЛАВНОЕ”, тоже про головокружительную сложность. Я аж не понял:

По мне (см. тут) Триер вполне за язык "предельной визуальности”. Как и Тарковский.

Другое дело, откуда рождён киноязык каждого: из сознания или из подсознания.

Я б понял Иличевского, если б считать, что у Тарковского – из подсознания, а у Триера – из сознания. Это б подтверждали и такие слова про Триера?

Другое дело, что однажды, читая сценарий Тарковского о Гофмане, мне подумалось, что Тарковскому просто интересно перелагать словесный романтизм Гофмана киноязыком. То есть, я заподозрил Тарковского в иллюстративности. В том, что (если я правильно понял про Триера) Иличевский вменяет в вину Триеру.

В любом случае это всё запредельно тонко. И ради запредельности Иличевским и написано, чего доброго. – Ницшеанец!

Опять головокружительная сложность. В том она хотя бы, что, - если в предыдущем опусе Тарковский был Хорошим для Иличевского, то в следующем – не разбери поймёшь. И – соотноси, что к чему. – Непостижимость. То бишь ницшеанство.

Этот следующий опус – “Перекрашенная трава”, рубрика “ПРО ГЕРОЕВ”.

Одна ипостась “я”-повествователя, мещанская, говорит:

Как я последние годы: живу для продолжения дела жены, до замужества мечтавшей жить в коммуне (а я ей это сорвал – семьёю), - агитирую за будущий коммунизм, в котором разумность потребностей, которые обеспечены каждому, обеспечена первой потребностью. – Какой? – Жить в искусстве. Творцом или сотворцом, восприемником искусства. То есть жить – это жить главным образом в условном мире (искусство – не жизнь, а испытание жизненно сокровенного). С точки зрения сегодняшнего капитализма это – экстремизм такой. Мирный. Так переход от капитализма к коммунизму я вижу мирным (иначе – смерть всем от перепроизводства). – Так раз мирный, то какой это, к чёрту, экстремизм? – Это мещанство. Которому вполне соответствует выше приведённое определение счастья. Так Иличевскому (как и любимому – в предыдущем опусе Тарковскому), ницшеанцам, такое мещанство не нравится. И потому Тарковский снимает “Сталкера” с позиции, противоположной процитированной в формуле счастья как знаемости:

Так в чём вожделенная для ницшеанства головокружительная сложность?

В том, например, что то “я”-повествователь (в определении счастья, во "Всегда раздражал этот сюжет с невы…”) мещанин… То он же, наоборот, ницшеанец:

(Бесплодная она потому, что советская, когда считалось, что марксизм всё открыл в социальном развитии, что наше будущее – коммунизм {не мой, с разумными потребностями, новый, а старый, с неограниченными – материальными в том числе – потребностями}.)

Или другой пример двойственности: сам Тарковский, снимающий “Сталкера” (раз), и он же знающий, как снимать:

Приехали. Какие же этот Тарковский и этот “я”-повествователь? – Непостижимость?

Или для определения позиции автора не хватает озарения мне: чтоб открылось что-то третье как идеал (не мещанство и не ницшеанство)?

И что тогда это?

Приехал.

Попался на глаза такой отрывок:

Бахтин прав и не прав. Автор и образ автора – это разные вещи, Бахтин прав. Как, вот, Иличевский (родился в 1970) – это один человек, и… образ автора, создавшего “я”-повествователя, бродящего по развалинам Мюнхена в 1945-м – это другой человек. Но и нечего Бахтину мутить про иррациональное слияние, в котором есть автор.

Бахтина понять можно. Он против большевиков, решивших изменить мир, словно они знают, как. Он против рациональности. Вот и мутит. А Выготский, марксист, за рациональность. Он из-за неё боится акцентировать, что художественность это больше, чем текстовая противоречивость, что результат столкновения противоречивости – катарсис, явление подсознательное, открывающееся сознанию в озарении, которое уже последействие, а не действие искусства. Ибо при таком акцентировнии уплывает рациональность. Но её можно в какой-то мере вернуть: тем, что пар “текстовых” противоречий много, и, если все они – пусть и интуитивно – озаряют, что катарсис от них всё время словесно один и тот же, то перед нами объективность.

Да, я сбился, оттого что идеал Иличевского предстаёт то мещанским, то ницшеанским. Но из-за этого я не стану плутать "в том невыделимом моменте”.

“О недоступности”. Рубрика “ПРО ПРОСТРАНСТВО”.

Ну, Невский проспект и Петергоф я видел. А камею Гонзага надо искать в интернете.

Впрочем, я вывел об этом в отдельный файл – http://art-otkrytie.narod.ru/ilichevsky.htm.

Я пропускаю 2 опуса как совершенно непереваримые мною. Стихотворение почти без рифм и с неуловимым ритмом и нечто ультраамериканское по тематике и словам. А следующее, про “Трудно быть богом” Германа, я должен бы понять (писал об этом не раз). Но… Нич-чего не понял. Разозлил так же, как с Шагалом.

Только если почитать моё о Босхе (тут) и моё же о Германе (тут), т.е. привести Босха к Высокому, а Германа – к Позднему Возрождению (что возможно при повторяемости идеалов в веках) + считая Позднее бОльшим, чем Высокое, я могу понять Иличевского:

Головокружение.

“О Боге”. И относится к рубрике “ПРО ЛИТЕРАТУРУ”.

Это при чём? Из-за Стругацких? Но те были антикоммунисты. А Герман – прокоммунист. И в своём фильме Стругацких наоборот вывернул.

Я усомнился в Иличевском. Он, похоже, тоже поддался антикоммунистическому ветру времени:

"Герман добывает своим искусством правду: формулирует то, что должно быть уничтожено яростным светом смысла”. – В смысле – что-то прокоммунистическое, про Справедливость.

Гоголь-де (а я и его считаю прокоммунистом – идеалы повторяются в веках!) не выдержал чертовщины, сошёл с ума, а Герман не сошёл, "осилил эти полчища [гадости вокруг]. И это внушает надежду примером”.

И не замечает Иличесвский, что гадость вокруг Германа – капиталистической России, а не пережитков лжесоциализма, "ХХ век жив едва ли не в одной России”.

Самое же плохое, что перед читателем книги публицистическое эссе, а не произведение искусства.

Зло берёт на Иличевского. Ну как можно такую сложнятину пороть, как в предыдущем опусе. Высокомерие явил… Гордый. Да?

Заметил, наверно, и в следующем, “О строительства”, “ПРО ГЛАВНОЕ”, выдал славу абы какой жизни. Смотрению, как ласточки ловят выщипанный и пущенный на воздух мех шапки для утепления своих гнёзд.

Мне надоело мотаться по разным идеалам вслед за мотаниями Иличевского, и я кончаю.