“Он” смотрит на вас свысока…

А ничего замечательного своею внешностью не представляет.

Лопоухий, слишком большой птичий нос, узенькие плечи, жест чувствительного человека, плохо сидящий пиджак и плохо поглаженные брюки… И в жизни “низкого роста сухопарый еврей – лысый и без зубов, в грязной, измятой одежде и дырявых шлепанцах” (http://www.slideshare.net/leha53/ss-6574600). И в монументальном преувеличении – рост чувствуется маленьким. Это лучше, чем в заявке на памятник, – под ногами нечто, наверно, чтоб “Он” смотрел на вас сверху вниз. Ибо – Поэт.

Но пропорции тела – как у человека высокого. Неустойчивость пьедестала, необходимая, наверно, для противоречия вытянутости фигуры вверх, работает хуже, чем просто отсутствие пьедестала в реальном монументе. Он же такой простой, Мандельштам, а… такой великий.

Когда памятник блестит полированными местами, когда он стоит не просто на земле, а на чём-то предуготованном – как-то хуже. И сфотографирован он тут как-то снизу, вернее вблизи – ноги удлинились, рост как бы подрос. – Хуже. Не совсем хорошо и то, что этот памятник поставлен именно в Воронеже, месте ссылки Мандельштама, когда у него уже пошла заумь в поэзии. В том числе и в стихотворении, перекликающемся с пушкинским “Памятником” (см. тут и тут). Мандельштамовское “Да, я лежу в земле, губами шевеля…” (1935) не идёт ни в какое сравнение с выше процитированным. – Гадаев сделал памятник именно поэту серебряного века, а не советскому поэту Мандельштаму. И в этом памятнике, - впечатление такое (может, из-за моего неумения Гадаева постичь), - Гадаев как бы самоуничтожился.

“Сейчас, когда Лазаря нет с нами, я ловлю себя на мысли, что вижу в глазах гадаевского Пушкина, словно застывшего у роковой черты, пророческий, предчувствующий взгляд самого Лазаря, а в трепетном, почти молитвенном жесте Мандельштама благодарность самого скульптора за ниспосланную возможность высказаться и быть услышанным” (Александр Рюмин http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/8722.php).

Я опешил, наткнувшись на вторую часть этого предложения. Это ж моё переживание раннего Мандельштама: никаких притязаний!

Ультраскромность…

А ведь знает, что он гений!..

И тихо так…

И тогда я бросился смотреть на Пушкина.

Ну точно, как Рюмин пишет.

Нет, я б не так сказал. Это – взгляд Пушкина на память о себе лет через 200. Он как бы покрыт паутиной. Понимает, что подзабудут. Холодно так, трезво смотрит. Нет ничего вечного в подлунном мире. Пройдет время, и будут помнить только имя, как Гомера, не читав в жизни ни строчки. А потом и того не будет. – Ну что ж… Я так и знал.

Очень хорошо сказано у Григория Ревзина (там же) – с выходом уже на самого Гадаева:

“Пушкин последнего поколения советской интеллигенции… Предмет его скульптуры — очень сложный психологический рисунок человека, одновременно и внутренне смятенного, и преодолевающего эту смятенность, что-то очень из 1970-х годов. Только этого интеллигента 1970-х он сделал героем — и героичной стала как раз внутренняя неустроенность, сложность личности, как бы не вполне уверенной в смысле своей жизни и мира вообще. Этому состоянию экзистенциальной потерянности…”.

В 70-х Гадаев угадал про крах СССР, а может, и про глобальную экологическую катастрофу из-за веры в неограниченный прогресс.

Ну что ж. Мир – Зол. Культуры – не останется.

Значит, смысл имеет лишь надмир.

Он согласен со своим Пушкиным. Ему жаль своего Мандельштама: как ни мало тот притязает, не будет тому и того. И совсем не жаль Блока, что-то такое предполагавшего, но и всё же надеявшегося.

“Зря надеялся”, - как бы говорит Гадаев.

Мне пришло в голову попробовать дать объяснение ТАКОМУ пессимизму Гадаева. И я предположил… Такой пессимизм может наступить от краха подобной же силы оптимизма. А что ж такое обнадёживающее было в истории нашей страны какое-то время до 70-х годов? Сколько-то десятков лет до того…

Так вот же что (я цитирую воспоминания своего дяди):

“Приближалось 10-летие Октябрьской революции, город стали украшать лозунгами, в том числе и против Троцкого, Бухарина и восхвалением Ленина и Сталина, который проводит политику Ленина. А 7-го Ноября, я пошел на Тверскую улицу и увидел такое, о чем никогда и не мог подумать: демонстрация пела и кричала лозунги, а когда дошли до какой-то гостиницы, где на балконе стояли, как теперь говорят, оппозиционеры, среди которых был и Бухарин, стали бросать на балкон и гнилые помидоры, и старые рваные галоши, и всякие тряпки, и палки. А с балкона все призывали к коммунизму другим путем. Дойдя до Моссовета, где стоял заслон военных и милиции, пришлось отказаться от желания идти на Красную площадь посмотреть главный праздник. Через некоторое время я его видел в кино. Но даже то, что я увидел своими глазами, осталось у меня на долгие годы” (Иткин. Воспоминания).

Источник этой информации не заангажированный. Выходец из семьи ремесленника, в 20-е годы ставшего нэпманом (члены семьи которого ткали чулки). А к 27-му году НЭП уже стали зажимать. Парню пришлось податься в Москву в поисках работы. И там он устроился помощником в частной фотографии. Стал фотографом, и всю остальную жизнь не брезговал левачеством на фотографической ниве. То есть человек глубоко мещанской психологии. Плевать ему было на коммунизм. Ему, наверно, больше подходил лозунг тогдашнего Бухарина: “Обогащайтесь!” И потому, может, он был так поражён открывшимся ему зрелищем противоположного волеизъявления. И пусть оно было сорганизовано сталинистами… Но всё-таки люди дали себя организовать именно так, а правых уклонистов они всё же не послушали. Массы! Это ж было только 4,5 года после смерти Ленина. Сталин ещё не приобрёл тот прямо религиозный авторитет. Массы могли б и не послушать сталинцев, а послушать бухаринцев. – Нет. Инерция Великой Октябрьской революции – освобождение труда – была так велика, что хотелось строить именно новый мир, а не обогащаться, как это было века и тысячелетия. Массы выбрали лозунг про строительство социализма в одной стране. Во враждебном окружении. Требовавшем не обогащаться, а затягивать пояса. Это теперь и представить трудно, что миллионы плевать хотели на обогащение… – Колоссальный порыв идеализма!..

Понимаете, как глубоко нужно было разочароваться в 70-х годах, чтоб быть адекватным от поражения уже второй попытки… Первая была – построить социализм. Вышел лжесоциализм, а не социализм. Вторая – исправить этот лжесоциализм. – И тоже ничего не вышло.

Представляете?.. Всю бездну краха…

Вот он откуда, этот глубочайший пессимизм немещанской части советской интеллигенции 70-х годов. И Гадаева. Так и оставшегося духовно жить в том времени…

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/153.html#153

Если так пессимистично всё обстоит с земными перспективами для великих, с вечной памятью о них и с провальной судьбой их мечтаний о лучшем будущем не для себя… То, может, это же умонастроение могут подтвердить скульптуры, изображающие не великих?

Кошмар виден вблизи.

Совершенная ж индифферентность к факту бега. Она сосредоточенно смотрит, куда поставить ногу. А он вообще отрешён. Ему давно обрыдло такое занятие, но ноги его это привычно продолжают. Белка в колесе, вроде, тупее. Она бежит сосредоточенно. А тут всё-таки человек.

Меня на такое ви`дение натолкнули слова самого скульптора:

“Я ехал из Моздока во Владикавказ и в Ингушетии увидел, как двое детей, мальчик и девочка, бежали, взявшись за руки. Как дети, они поднимали, даже подкидывали высоко ноги. И мне это очень понравилось. Сначала я изобразил детей, но получилось очень натурально. Мне же хотелось иного, виделось это философски, и я сделал детей взрослыми. Два человека бегут по Земле и не могут найти себе пристанища, потому что мир такой огромный, а негде преклонить голову… В 1988 году в Южной Корее для больницы в Олимпийском парке, я сделал из кованой меди "Бегущих" – два с половиной метра. Они громадные на зеленом газоне. Газон скошенный, ровный-ровный, и две фигуры бегут” (http://www.tretyakovgallery.ru/ru/collection/_show/image/_id/448).

Слова скульптору не очень подчиняются, и он применяет: “не могут найти себе пристанища”. Жалко, мол. Но тогда зачем он придал отрешённость взгляда “ему”? И “он”, не только автор, взглянули на жизнь как бы не из себя, а освободившись. Нет! Всё же не освободившись!

Это мальчику и девочке ещё простительно бездумно бежать по жизни. А взрослым – не простительно. Особенно – “ему”: “он” же уже понял, а всё равно бежит.

И это ж всё человечество бежит, раз скульптура высотой 2,5 метра и раз фигуры обнажены. Автор судит всё человечество. Этот работизм, который обуял планету в эпоху Потребления.

А где он сам? В каком пространстве обретается? – В метафизически-ницшеанском. Он – в искусстве. Путь оно и не живёт вечно. Для метафизического переживания не важно, миг или вечность.

Вот ещё одно доказательство. Эти кончают уже скатывать ковёр. Но они будут всю жизнь свою этой работой заниматься. И не роптать. И – достойны презрения ницшеанца.

Нечего умиляться примитивизму Гадаева. Это его оскорбило б как непонимание.

Ницшеанство – не то явление среди идей, к которому благоволит большинство. Ницшеанство как бы заставляет себя отторгать. И те, кто даже и чувствует его у художника, только проговорками о нём высказываются:

“Подспудно всегда ощущалась метафизическая составляющая гармоничного пребывания Л. Гадаева в нашей какофонической современности” (Геташвили http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10207.php).

А что такое метафизика как не одна из черт ницшеанства?

Ну и как же оно могло побудить художника изобразить крестный путь Христа на Голгофу, когда ему сделали этот заказ из монастыря святого Франциска в Лорето (США)? – А вот смотрите.

Вы что-нибудь видите?

Нет, крест вы точно различаете. В нём прямые линии – они-то не могут не быть видны в этом хаосе… (Как сказать? Была б живопись, можно было б сказать: “мазков”) В этом хаосе следов пальцев, грубо прикасавшихся к мягкой глине на первом этапе создания бронзового барельефа. Именно грубо. Чтоб получилась трудноразличимая каша.

Нет, пару ног в каких-то шароварах, что ли, вы тоже различаете.

Откуда шаровары? Иисус же был одет в хитон. Это длиннополое изделие.

Ещё правый рукав видите. Можно даже пальцы, высовывающиеся из-под него различить. Но с трудом. Хуже – с головой. С лицом – особенно. Зная, что на голову надет был терновый венец, его, внушаешь себе, тоже видно. Но… А что это перед лицом? Ладонь левой руки, что ли? Он левую руку как-то подложил под крест, что ли, чтоб крест не впивался в натёртое уже плечо, и ладонь оказалась перед лицом? – Каша вообще-то, а не изображение.

То есть скульптор хотел сказать, что всё, что мы видим, есть результат нашего предзнания, а не естественного восприятия. И… даёшь естественное!

Как и подобает ницшеанству.

Должен ли был он, как человек честный, получив заказ, отказаться как не разделяющий христианской веры, в её католическом варианте, во всяком случае?

Как ницшеанец он не должен был этого. Ницшеанец выше морали.

Ну, а зачем же он делал эскизы, на которых нет ничего от замысла сделать плохо видимым изображение?

Может, он просто прикидывал, как разместить относительно краёв своё будущее смазанное изображение. Всюду ж видна разметка края вещи. Или просто привычка – делать эскизы перед основной работой.

По крайней мере, в скульптурных эскизах каша уже значительная.

Не исключено, что я заблуждаюсь насчёт смазанности.

Видно, что сел на крест. Видно, что нет сил поднять глаза на мать. Разве что исподлобья на неё смотрит… Зато у неё лица нисколечко не видно. И конечно же ничто не говорит, что это именно Его мать. Не будет подписи – ничего не поймёшь.

И с какой-то вероятностью можно считать, что Гадаев поиздевался над заказчиками.

Ну что? “Крестный путь” довольно слабо подтверждает ницшеанство Гадаева. Не поискать ли ещё доказательств? Например, самое первое произведение найти… Хотя… Как написал один умный человек: “опыт ставился для подтверждения теории и потому и воспринят был как её подтверждение” (Ю. Чайковский).

Но всё-таки.

“В какой-то мере ключом к пониманию творчества Гадаева могут служить две его ранние композиции. В одной, названной “Ночной гость”, к скульптору является некто, напоминающий серафимов Врубеля. В отличие от величавого “гостя”, скульптор показан смиренным, с опущенной головой, но слышащим таинственный голос и готовым ответить на него своим творчеством. Невольно возникает ассоциация с автопортретом любимого Гадаевым Жоржа Руо, названным “Подмастерье”, в котором французский художник уподоблял себя безымянным строителям средневековых соборов. Вспоминается также известное высказывание Анри Матисса: “Когда я полон смирения и кротости, я чувствую, что кто-то энергично помогает мне, заставляя делать вещи, выходящие за пределы моего понимания”.” (http://apchinskaya.wordpress.com/%D1%81%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BF%D1%82%D0%BE%D1%80-%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D1%80%D1%8C-%D0%B3%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D0%B5%D0%B2-%E2%80%93-%D1%81%D0%B0%D0%B3%D0%B0-%D0%BE-%D1%87%D0%B5%D0%BB%D0%BE/).

Ну-с, начало хорошее: Матисс – ницшеанец (см. тут), Руо – тоже, раз постимпрессионист… Как факт:

“Формы в его полотнах упрощены или искажены, очерчены толстыми черными контурами и окрашены в глубокие яркие цвета <…> Художник мастерски использует этот стиль для нагнетания трагизма при создании картин на религиозные сюжеты или для выявления некой таинственной силы зла в изображении современных ему персонажей” (http://www.artfrance.ru/art/r/ruo/main.htm).

Впрочем, “Руо был набожным католиком, связанным с церковным движением, которое выступало за возвращение к религиозной ортодоксии средневековых времён” (http://www.worcesterart.org/Exhibitions/georges-rouault/).

Так если подкрутить, что чужая душа – потёмки, то выход из злого-презлого мира можно искать в приятии его таковым, не только уповая на искупление на том свете, управляемом Богом, но можно и – Дьяволом, раз Бог дал Дьяволу такое право на этом свете… Еретики-то существовали. Церковное движение-то именно ж церковное. А главное: у Руо ж был духовный кризис. А учителя живописи учили его всё же уметь “выразить свое видение” (http://modernartconsulting.ru/2011/09/rouault-george/).

Впрочем, всё это зыбко. И нет репродукции “Ночного гостя”…

Разве что дать самоцитату о врубелевском “Шестикрылом серафиме”: “Если б врубелевского "Шестикрылого серафима" переименовать, я б его назвал так: "Где же томимый духовной жаждою?!?"

В отличие о пушкинского "Пророка" здесь некому передать ни жало мудрыя змеи, ни угль, пылающий огнем. Серафим-то хоть сейчас отдаст. Он и руки уже поднял, показывает меч, змею, угль. Но - некому. И давно. Серафим, грубо говоря, аж посинел, ожидая в состоянии высшей готовности. И смотрит он уже не вдаль, а в себя: "что ж это за трагедия нескончаемая!" У него такие же плоские глаза, как у кустодиевской купчихи. Только у той - от бездуховности, а тут - от невозможности поделиться духом”.

От такого можно рвануть ого куда…

И тогда что-то худо-бедно устраивается с проверкой моего Гадаева-ницшеанца.

А не взять ли его работы скульптуру святого. Святой же чего-то достиг-таки при жизни, раз его после смерти возвели в такой ранг. И возведение-то – навеки! Христианству, вон, две тысячи лет, и кто его знает, сколько оно ещё продержится. Так если Гадаев смеётся над таким прогнозом (мир слишком зол, чтоб христианство долго продержалось), то он должен как-то посадить в галошу и святого.

Так и есть!

Вы посмотрите на эти губы. На этот гордо снисходительный взгляд. – Он же криво улыбается! На нас глядя… Несчастных, с его точки зрения.

Так весь фокус в том, кто такой был Франциск Ассизский. Он же завидовал тому нищему, кто был беднее его. Он же не гнушался поцеловать прокажённого. Не такому смотреть свысока на мирян. Не такому усмехаться на них, грешных, не способных совладать со своей натурой.

А у Гадаева он – усмехается!..

Можно, конечно, оспорить, что это усмешка. Но работает же и вся масса остальных доказательств, приведённых выше.

Конечно, будь усмешка совершенно явной, никто б не смел думать, что Гадаев – скульптор с обычной нравственностью (ницшеанцы, надо признать, люди необычной нравственности при всех отличиях у людей с разными идеалами понятий о добре и зле и их соотношении в мире). Ему б не был дан заказ от монастыря святого Франциска в Лорето. Он не воинствующий ницшеанец, как Ницше. Он, может (и вероятнее всего), и недоосознавал, что у него за идеал. Это благотворно сказывалось на художественности его произведений, чего не скажешь о стихах Ницше (если я смею о них судить по переводу на русский). Скульптуры у Гадаева – не иллюстрации заранее знаемого. Видно, что он мучался, чтоб самовыразиться. Что ему было трудно. – Одна шероховатость некоторых скульптур чего стоит. Некоторых… В других этой шероховатости нет. В том же Франциске… – Что ж. Бывает и на старуху проруха. Здесь, чтоб тонко посмеяться над общепринятым, ему и нужна была довольно гладкая поверхность.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/154.html#154

Всё-таки что-то скребёт совесть.

Попробую её успокоить. Наращиванием доказательств.

Вот эту серую массу Гадаев жалеет или презирает?

Не знаю названия этой вещи, но я её понимаю как одиночество вдвоём. И не просто конкретной пары, а всех семейных людей человечества. Для того – нагота. Физическое касание друг друга – это символ семьи. А несмотрение друг на друга – это отсутствие любви, несмотря на которое пара влачит вериги брака. – Уже знакомая дурная бесконечность, призванная внушить зрителю желание всю действительность с её обычной моралью взорвать.

Или можно возразить, что не с той точки сфотографировано?

Или и с это точки не ахти что?..

Тоже не знаю названия. И тоже очень несимпатичный оболтус. Пень чуть не в буквальном смысле слова. Нет, правда, обобщения на всё человечество, зато на какого-то рода служащих (форменная, по-моему, одежда) обобщение точно есть.

А почему надо было придать идиотическое выражение этим лицам кавказской национальности? Особенно центральному…

А этого зачем было лишать всего затылка? Не маска ж?

А этих музыкантов зачем делать с такими глупыми лицами?

Но, может, главное, зачем таким дегенеративным лицом наделять человека в "Молитве"?

- Ну как, совесть? Я тебя успокоил немного?

- Нет, конечно. Ты ж выбирал, что годится для твоей гипотезы. Чтоб я успокоилась, ты возьми себе оппонента, у того выбери самые сильные доводы и опровергни их.

- Хорошо.

И я получил от оппонента подборку репродукций, представляющих Гадаева вполне мирно, мол, относящимся к этому миру, совсем не злому-презлому, а наоборот, имеющему очень даже симпатичные стороны.

Если когда-то я принялся считать год создания элементом произведения, то мне это нужно делать и теперь. Год - страшный. Во всяком случае, для простонародья (в том году три четверти населения СССР проголосовало за его сохранение, а правители его разрушили; хаос, творившийся до того, превратился просто в катастрофу, и начался великий людской мор). А этот пастух не просто есть простонародье, а ещё и человек, особенно приверженный к традиционализму. Посмотрите, какие у него ноги. Они сливаются с землёй.

На меньшем формате он выглядит вообще вросшим в землю из-за нарочитого уменьшения Гадаевым нижней половины его туловища.

Мудрый прищур его глаз (на большом формате) говорит, что тема взята Гадаевым прежняя – мир зол, зол и зол. И такой пастух – его, конечно же, не принимает. Возможно, как и автор, улетающий (как мы это видели в других вещах) душою далеко от этого бренного мира. В какую-то бесконечность улетела дума пастуха. Ни за каким скотом он, конечно, не смотрит. И палка у него слишком короткая, чтоб пользоваться ею именно как пастухи. Это не зря сделано Гадаевым. Длину он взял такую, какая нужна, чтоб опереть голову для думания (тыльными сторонами ладоней от нас). Скульптуру можно переименовать в "Мыслитель". А мысль – это уже нематериальное… Улёт…

А это – тоже улёт. В искусство. Совсем то же, что практикует и Гадаев.

Эти трое совершенно ж не тут.

Это не тот разговор, который связывает. Да они и молчат. Сказать больше нечего. - Жизнь зла, и виноватых нету. Так устроено, что нет вечной любви. Она – проходит. Или она не возникает, как бы ни хотел один. И ничего тут не поделаешь.

А вы всмотритесь, какой это птицелов. Он же гуся держит. Приподнял и поддерживает руками. Домашнюю птицу. Которая даётся взять себя в руки (эти ж руки её кормят). И вот этот мечтатель чего-то там, в голове своей, вообразил… золотое. И радуется. Так в роль вошёл, что аж ноги задрал (птица, мол, его несёт, и его мотает в воздухе). – Жалкое существо. Что и отражено безликостью этого пустого человека.

Несчастный бодается с Пегасом (крылья ж у того). – Это как с любовью, что выше. Если нет её, то нет. То же и с талантом. Мир не был бы зол, если б по чьему-то хотению выдавал талант.

Мой оппонент этим ограничился. Но. Он же может ещё что-то прислать.

Впрочем, я вспоминаю, что "Франциск Ассизский" и "Молитва" тоже введены были в обсуждение с его подачи.

Так что я, кажется, могу уже успокоиться.

Нет. Оппонента я не убедил. Он смог найти элементы, которые я исказил или не заметил. Например, у гуся не бывает такой длинной, лебединой шеи, Пегас слишком низкорослый для коня и у него рожки, это козлик, в руках у бодающегося с ним – шляпа… Шутки-де, а не серьёз: планета Зла.

В каждой шутке есть доля правды.

Такой гузки тоже нет у лебедя.

А своего что-то-лова Гадаев не зря посадил при изготовлении в бронзе на символ земного шара.

Гадаев просто раскован (что и полагается ницшеанцу). И может соединить что угодно с чем угодно. Свободен.

Сколько… ворон вы видите? – Их не одна. Вторая – около четвёртого апостола слева, третья – около третьего справа.

“У осетин есть поговорка: “Ворона в доме – жди несчастья”” (http://apchinskaya.wordpress.com/%D1%81%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BF%D1%82%D0%BE%D1%80-%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D1%80%D1%8C-%D0%B3%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D0%B5%D0%B2-%E2%80%93-%D1%81%D0%B0%D0%B3%D0%B0-%D0%BE-%D1%87%D0%B5%D0%BB%D0%BE/).

Теперь скажите, чего предвестием было объявление Иисусом на тайной вечере, что он будет предан одним из апостолов?

Началом конца земной жизни Спасителя. То есть грехи всех нас ему предстояло искупить, воскреснуть, увидеть, что искупление немного что дало, и явиться во второй раз на землю, чтоб окончательно покончить со Злом.

А что мы видим у Гадаева? – Остановку. Все так поражены, что замерли. Окаменели. Обронзовели. Некоторым образом приняли, что мир – зол. Вороны воспользовались обездвижностью присутствующих и стали кушать вместо них. Это – навсегда. Зло теперь – навсегда! С этим и надо жить. – Вот что хотел сказать Гадаев!

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/155.html#155

Надо бы ещё разобраться с “Молящимся Христом” (1991), но его репродукцию невозможно найти.

И я так утвердился в своей правоте, что мне стало не понятно, как другие могут не чувствовать ницшеанства Гадаева. Пусть даже они судят по не тем произведениям, что я: не может же художник (если он не конъюнктурщик и притворщик) в одних произведениях выражать одно, а в других – другое.

“В работах Гадаева чувствуется удивительное человеческое тепло… Поражают своей глубиной и масштабностью работы, связанные с религиозной тематикой. “Молящийся Христос”, “Рождество”, “Воскрешение Лазаря” и другие дышат добром и вселяют в душу надежду на лучшее” (http://www.platonovfest.com/masses/69).

(Правда, тот же автор пишет: “Увидеть в обыденном вечность дано не каждому”. А это ж как раз признак ницшеанства.)

“Своих персонажей Гадаев помещает <…> в конкретном времени и пространстве. Это <…> осетинские крестьяне, сохраняющие связь с патриархальным укладом [или наоборот] целиком принадлежащий нашей эпохе одинокий человек, затерянный в мире, но также находящий опору в устремленности к небу” (http://apchinskaya.wordpress.com/%D1%81%D0%BA%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BF%D1%82%D0%BE%D1%80-%D0%BB%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D1%80%D1%8C-%D0%B3%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D0%B5%D0%B2-%E2%80%93-%D1%81%D0%B0%D0%B3%D0%B0-%D0%BE-%D1%87%D0%B5%D0%BB%D0%BE/).

(Правда, тот же автор очень метко подключает ницшеанца Матисса.)

“Гадаевский герой тянется в небеса, находясь на грани жизни и смерти, с последней отчаянной и полной надежды мольбой (“Мольба”, 1991)” (Там же).

(Правда, тут же вставляя немотивированное “на грани жизни и смерти”. Что есть какая-то иножизнь. Что и есть-таки “нецитируемый” художественный смысл, не находящийся в “тексте”. Ницшеанство-то и стремится в трансцендентность. Но у автора написано так, будто эта грань находится в “тексте”).

Автор замечает несуществующее в “тексте”:

“В отличие от всех своих бесчисленных предшественников, создававших на протяжении веков образы “Тайной вечери”, ваятель добавил к ее участникам еще один персонаж – апостола Павла, который приходит из будущего, держа в руках книгу Нового Завета” (Там же).

Но не замечает ворон и что время тут остановилась, и будущего нет.

(Правда, замечает, что Христос “не обращается”, а Апостолы “не обсуждают”).

“…его стиль можно было бы назвать нежным брутализмом” (http://www.islamrf.ru/news/culture/c-news/4662).

Почему нежным? – Потому что “человек в пластической философии Гадаева – очень беззащитное, очень доброе и наивное существо”.

А что его Гадаев за то судит… Не чует автор.

Ещё потому нежным, что Норштейн что-то сказал. А Норштейн же гоголевского Башмачникова рисовал-де. А многие ж понимают, что Башмачников – знаменитый “маленький человек”. То есть понимают сентиментально. Тогда как и Гоголь, и Норштейн для того давали мизерность Башмачкина, чтоб – художественный смысл нецитируем! – выразить свой экстремистский идеал сверхбудущего (см. тут и тут). Норштейн-то и сказал, собственно, о нецитируемости художественного смысла произведений Гадаева:

“…творчество его — настоящее, выходящее за пределы материала”.

Так – у всех художников, выражающих подсознательное. Если в “тексте”, например, жалкое, то это – ради чего-то противоположного жалкому. Гоголь и Норштейн – антиподы Гадаеву. Зато у них есть и общее в идеале: он экстремистский. У тех двух – коллективистский, у Гадаева – индивидуалистский.

(Правда, брутализм проскользнул-таки у этого автора. Подсознание всех людей всё понимает правильно. Вот только когда в слова эта правильность переходит, то, зачастую, правду теряет.)

““Не от мира сего” — не про Лазаря” (http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10207.php).

А от сего он мира, если посмел ТАК изобразить ТАКОГО святого, как Франциск Ассизский? Если посмел остановить время в своей “Тайной вечере”?

(Правда, “метафизическая составляющая” всё же прорвалась. Я ж говорю, что подсознанием все понимают правильно. А подсознание простого человека, не художника, другой человек как ловит? – На проговорках.)

““Святая воля” была исполнена художником” (Там же).

Про “Крестный путь”.

Всё смазать до трудноразличимости?

(Правда, прорывается: “В их сгущенных, предельно насыщенных…” и “не в состоянии сохранить формы”.)

Уф. Хватит.