Как ни рискованна была моя затея попробовать проверить, не совпадает ли мой вкус со вкусом Дягилева, всё же совпадения наблюдаются по ходу чтения и наблюдаются.

Надо ли повторять, что мой вкус – это чуяние странностей как следов подсознательного идеала автора.

И вдруг я натыкаюсь на перечень Прилепиным, кто ныне хороший писатель: Михаил Тарковский (я писал о нём тут и тут), Алексей Иванов (то же тут и тут), Михаил Гиголашвили (его, помню, не смог читать – сплошная натяжка старинности), Михаил Елизаров (я писал тут и тут), автобиографические повести Шаргунова (тут и ещё в нескольких местах), Проханов (тут), Лихоносов (не читал), Евгений Водолазкин (см. тут и тут), Леонид Юзефович (тут),Олег Ермаков (см. тут), ну и сам Прилепин (тут, тут и ещё пара).

Прилепин обижался на кого-то, кто жаловался на безлюдье в нынешней русской литературе. А я же к чтению книги о Дягилеве прибег по той же причине: не натыкаюсь и не натыкаюсь на произведения со следами подсознательного идеала.

Уж не понимаю, почему, но я не помню, как я оценил выше отмеченные прочтённые произведения. Я даже названия книг не помню. А Василенко Прилепин не включил в свой перечень. Она вот мне врезалась в память. Я её один короткий рассказ, “Суслик”, аж по телефону прочёл своему лучшему товарищу, и он несколько секунд потрясённо молчал в ответ на мой вопрос: ну как?

Нет, возясь со ссылками “тут”, я видел, что некоторые вещи я счёл имеющими странности как следы подсознательного идеала. Но сколько вещей мне приходилось бросать, чтоб не насиловать себя. А с произведениями, с которыми имел дело Дягилев, сплошь попадания в десятку. – Что значит серебряный век… Не то, чтоб я тут же не забывал фамилии и названия вещей (кроме знаменитых). Забываю. Но и частота моей оценки, что вещь художественна, велика.

Так что – к книге.

Эта картинка есть в книге. И я сразу обратил внимание на какой-то фиолетовый цвет стен. Смертью запахло. Правда, вглядеться – стены не фиолетовые, а синие, а в голову приходит фиолетовое, наверно, потому, что противопоставлено это синее тёмно-красному там и сям. Память, возможно, помнит, что смесь этих красок даёт фиолетовый тон.

Бенуа отступил от классицизма, под который он, мол, стилизует декорацию.

"Цветовая гамма классицизма соответствует используемым материалам: стены преимущественно светлые, от кремовых и бежевых до зеленых” (https://heshi-design.com/classicism.html).

И я понимаю, зачем отступил, потому что уже имел дело с Бенуа, со стилем модерн (видом ницшеанства), выражающим побег из этой дрянной действительности машинизации и стандартизации. На глубочайшем уровне, в подсознательном идеале – в метафизическое иномирие побег. А на первом шаге – в XVIII, докапиталистический век. Как? – Изысканностью, сверхтонкостью. Для чего отталкиваться нужно от декоративности как грубости (декорация тут кстати), и – преодолением этой грубости: вот этим вот навеванием смертно-фиолетового настроения из синего + тёмно-красного тонов.

Сценарий балета тоже написал Бенуа. Там тоже бунт против рационализма капиталистического. Ренэ де Божанси, жених своей кузины Агнессы Р., останавливается по дороге к ней в подозрительном месте, где во сне нарушает верность невесте с ожившей когда-тошней хозяйкой этого места, прозванной за свои похождения Армидой. Проснувшись, Ренэ находит шарф из сна, которым Армида навек повязала его с собой, давно мёртвой. – Счастья на Этом свете нет! – Вон, понимай, из него в иномирие.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/otchet-o-chtenii-knigi-o-diagileve-sedmoe-prodoljenie-5f6c6d6fd2daf865cce04872