С. Воложин
Прилепин. Санькя
Художественный смысл
|
Идеал нехристианского иномирия как-то язык не поворачивается назвать знаемым. И. Мне “Санькя” представляется в итоге вещью художественной. |
Раз на раз не приходится?
Восхитившись “Грехом” Прилепина, я стал читать вещь “Санькя” (2006). – Не идёт. И не потому, что предмет изображения – отвратный: нацболы, а потому что в каждой строчке понятно, что пишет это человек, уже отошедший от нацболов, разочаровавшийся в них, в их пустоте.
"Продавщицы отбегали, хватая цветы в охапку. Впопыхах, еще не нарочно, еще по случайности бегущие сшибли одну урну или корзину с розами, тюльпанами и гвоздиками - и сразу понравилось, сразу зацепило. Когда к торговым рядам подлетел Сашка, вся улица была усыпана алым, желтым, розовым, бордовым. Все это хрустело под ногами, и стебли ломались”.
И меня просто взбесило, когда я где-то прочёл, что это современный аналог “Матери” Горького.
"-- Послушайте, ради Христа! Все вы -- родные... все вы -- сердечные... поглядите без боязни, -- что случилось? Идут в мире дети, кровь наша, идут за правдой... для всех! Для всех вас, для младенцев ваших обрекли себя на крестный путь... ищут дней светлых. Хотят другой жизни в правде, в справедливости... добра хотят для всех!
У нее рвалось сердце, в груди было тесно, в горле сухо и горячо. Глубоко внутри ее рождались слова большой, все и всех обнимающей любви и жгли язык ее, двигая его все сильней, все свободнее”.
У Горького – моральная поддержка народа, а у Прилепина нацболы – против народа.
У обоих – заход в психологию: у матери Горького – в униварсалии христианства, у пацанов Прилепина – в опьянение своеобразной красотой погрома.
У обоих – произведения прикладного искусства. У Горького оно предназначено усилить революционность. У Прилепина – осадить революционность. – Ску-у-ука.
И я прекратил чтение.
А мне жаль не написать что-то о том, что мне попало всё же на глаза. – И я решил пересилить себя и прочесть последнюю главу.
Буду хоть, как Вейдле, замечать звукосмыслы… отвращения…
"Фары ковыряли ночь, как пьяный скальпель”.
“с глазами, как примороженные пельмени”.
Похоже, парни идут на смерть. Довольно просто (герои – голос автора).
"- А где Позик? - спросил у Вени, потянувшегося следом.
- Цветы ушел поливать.
Саша кивнул и ничего не сказал.
- Пообещал утром вернуться… - Веня заглянул Саше в глаза. - Все забывал тебе сказать: Негатив передавал… Просил, в общем, чтоб мы Позика никуда не втягивали.
- Во сколько он придет, говоришь?
- Ну, утром. На первых троллейбусах, наверное, подкатит.
- Он не успеет. И хорошо”.
Будет трагедия, но какая-то особая. Не герой умер – идея его остаётся. А что-то иное. Типа: герой умер, но так – не надо.
Всё – по наитию:
"- Вень, нам нужно оружие, - сказал Саша. - Мы его сейчас заберем. Слушай меня, слушай Олега, и все будет хорошо.
Они обошли здание [базу спецназа; один из троих, Олег, там был свой; на то был расчёт], обнесенное высоким забором, и оказались с тыловой стороны. На них смотрели грузные, поскрипывающие ворота.
"Такие в детстве все время хотелось лизнуть языком", - не к месту вспомнил Сашка”.
Впечатление, что автор “ведёт” барашков на заклание. Жаль ему их.
"…щедро замазанные красным руки” - про кровь.
"Гоша [знакомый Олегу спецназовец] хрипел, лицо его было отвратительно красным, и глаза закатились”.
Так. Уже троих умяли. Пока не убили.
"…кипящее разнокалиберным, очаровательным железом нутро ящиков” - про оружие.
Так. Патруль к ним едет.
"- Трое с этой стороны выхода, трое с другой, - скомандовал внятно. - Как они заходят, кладем всех на пол. Орите громче. И не стрелять. Саш, Вень, прикладами можете поработать, пожестче”.
Хотят без смертей? А зачем же им оружие?
Явно писательский расчёт на жалость читателя, когда, у бунтарей, наконец, сорвется.
"…и тот, сказав всем лицом "харк!", грохнулся на спину”.
Вообще-то забирает. Уже пятого уложили.
Так. Я уже сбился со счёта.
Всех в собачий вольер и здание спалили. Здорово.
Когда же трагедия?
Так, теперь нападение на здание главного Управления внутренних дел города. Тут – опять обманом: будто свои.
Так. Уже стрельба, но больше в потолок, и никого, кажется, ещё не убили.
И всё – без предварительного плана. Всё – по наитию. – Восторг!
И главную работу делают эти трое: Веня, Саша и Олег.
Так. Ещё машина “врагов” подъезжает к Управлению. Неужели опять никого ещё не убьют?
Так. Новые подходят. (Я так долго не выдержу и крикну, как Станиславский: “Не верю!”)
"Один за другим вошли сразу шесть человек, и когда входил последний, первый уже стоял, как врытый, приметив лежащего на полу, за столом, милиционера, без шапки, с разбитым лицом, в луже крови, с замотанным ртом…”.
А объявлено ж Веней, что идут учения…
Так. Теперь объявляют, что это захват и захватчиков, мол, двести и всё заминировано.
Та-ак.
Этак на мажоре, всё наверно, и кончится. С полным пониманием обречённости затеи. А какая могла быть затея? Парализовать милицию, и обиженное властью большинство… И в нескольких городах сразу. И в Москве…
Хм. Какой-то график у них…
А. Нет. Просто пересменка скоро.
Всех, связанных, отпускают, здание поджигают.
"Город белел, вяло проявлялся в кислом, больном утреннем свете.
В жидком тумане выбредали навстречу дома, как некрасивые мороки, одетые в больничные пижамы.
Саша чувствовал свое лицо, словно отмороженное, - онемели щеки, и нервные окончания ушли от затылка: если поджечь волосы - не заметит”.
Авторский голос говорит об обречённости замысла.
Так. Положили ещё группу из встреченного милицейского “козелка”. Теперь расстреляны шины пожарных машин, едущих тушить здание УВД.
""Город принадлежит нам, - тихо морщась, подумал Саша, давя на газ. - Это наш город…"
Но внутри было ощущение, будто к празднику подарили большой короб, - а внутри короба ломаный картон, старый ботинок, объедки, остановившиеся часы, рамка из-под чего-то, ржавый гвоздь”.
Всё известно, в общем, заранее.
И только это написал… как они начали грабить магазин.
"Взял яблоко по пути к кассе, откусил. Вкуса у яблока не было”.
Встреча с ещё одним “козелком”. Граната. Шумовая.
Так. К администрации губернаторской. (Сколько это будет продолжаться?)
Хм. Они собираются тут оброняться…
Саша выгоняет какого-то Безлетова из комнаты помощника губернатора… Хулиганят. На вопрос Безлетова Саше, в чём смысл – ответ:
"- Смысл в том, чтобы знать, за что умереть”.
Фраза красивая. Но я не думаю, что я б знал, о чём это, если всё читал сначала.
"Россию питают души ее сыновей - ими она живет. Не праведниками живет, а проклятыми”.
Хм. Вообще-то, понятно. По обкорнанному мною Феофану Затворнику: “Дело не главное в жизни, главное – настроение сердца”.
Миг – вот ценность жизни. Ницшеанская.
Но “Грех” на год позже написан, и там – ницшеанство на коне…
Правда, тут ницшеанец персонаж.
Дочитаем, что ли?
Ну что. Включили телевизор. Там сказали, что в Москве бунт не прошёл. В нескольких городах получился. – Собственно, то что я и ожидал.
Здание окружено солдатами, танк есть. К зданию бежит упоминавшийся Позик (сантимент надо накатить). Позика подстрелили в ногу. Саша в отместку выкинул Безлетова из окна. Саша сел на подоконник. Взял нательный крестик в рот.
Всё.
Я ошибся. Гадость начала, сколько там я успел почитать, была скукой этого ужасного, ужасного, ужасного мира. Только Чехов доводил читателя до предвзрыва и оставлял. И вы сами доходили, если озаряло кого, до иномирия (не христианского, конечно). А тут…
"Извлек нательный крестик, положил в рот. Сначала он холодил язык, потом стал теплым. А потом - пресным. В голове, странно единые, жили два ощущения: все скоро, вот-вот прекратится, и - ничего не кончится, так и будет дальше, только так”.
Тут – образ этого нехристианского иномирия.
Прилепин не изменил своему ницшеанству.
В названии статьи мне пришлось точку сменить на вопросительный знак.
Но необходимо объясниться.
"На идеалах духовной мужественности, социальной и национальной справедливости будет построено традиционалистическое, иерархическое общество” (Википедия. Из программы национал-большевистской партии).
Как и гитлеровская, национал-социалистическая партия, - на словах Гитлер обожал Ницше, - так любая подобная партия на практике оказывается не ницшеанской, а недоницшеанской. Ибо только принципиальный ницшеанец может исповедовать недостижительность своего идеала, иномирия, которое можно только помыслить (ибо это – что-то вроде Вневремённости; см. последние слова романа). Вот потому против нацболов и написан “Санькя”. И потому чутьё меня с самого начала не подвело.
Но я ошибся там, вначале, что “Санькя” - произведение прикладного искусства. (А те, напоминаю, призваны усиливать знаемые переживания.)
Очарование идеала нехристианского иномирия как-то язык не поворачивается назвать знаемым. Я о нём читал научные работы. Мне он – знаемый. Но не писателям. Хочется думать, что и Прилепину, хоть он и кончил филологический факультет в 1999 году, когда Ницше вполне могли уже и изучать... Особенно незнаемым Ницше может оказаться, если Прилепин специализировался на журналистике. Вполне мог и не проникнуться философией Ницше. Ну а я, кто меня знает, художественность понимаю, как след подсознательного идеала автора. Таким следом может быть и в подсознании родившийся образ Вневременья*…- И. Мне “Санькя” представляется в итоге вещью художественной.
27 октября 2017 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
http://www.kontinent.org/solomon-volozin-raz-na-raz-ne-prihoditsya/
*
- “… с какой именно молодёжью… Откуда вырастает её стремление крушить “Макдональдсы”… из ощущения безнадёжности” (Басинский. Скрипач не нужен. М., 2014. С. 192). А не “идеала… Вневременья”.- Ошибка Басинского. То, чем движим персонаж, не есть то, чем движим его автор.
9.05.2019.
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |