Когда-то я прочитал: “Подобно тому, как импрессионизм второй половины XIX века подготовил эстетические вкусы к восприятию барокко, так, по общему мнению историков новейшего [1920-х годов] искусства, торжество экспрессионизма создало духовные и эстетические предпосылки для правильно понимания маньеризма” (Аникст. Концепция маньеризма в искусствознании ХХ века). И меня осенило, что новое – это хорошо забытое старое, что есть некая обобщённая повторяемость в веках больших стилей искусства. А в той же работе давалось представление о венской школе искусствознания и Максе Дворжаке. Он выдвинул идею, что история искусства зависит от истории духа. Дух он сводил к философии, теологии. И мне подумалось про более непосредственный вариант: что история искусства зависит от истории идеалов. Художники ж не философы, не теологи, они даже, вероятнее всего, и знать не знают этих дисциплин. А у каждого ж есть что-то святое. По ёмкой и исчерпывающей формуле Атанаса Натева: искусство – это непосредственное и непринуждённое испытание сокровенного мироотношения человека с целью совершенствования человечества. Так что`, - подумал я, - если имеет место повторяемость в веках типов идеала, и именно от того` и зависит некая повторяемость больших стилей. Маньеризму XVI века по этой мысли должны быть неоднократные повторения в веках. И если – признано – он был в чём-то предварён готикой, а повторился в экспрессионизме ХХ века, то не было ль повторения его и более раннего, чем экспрессионизм? Выверты, неестественность, обращение к потустороннему и неземному, ненародность, виртуозность, а в духовно-историческом плане – кризис гуманизма, - всё это можно ж отнести и к символизму грани XIX и XX столетий. По Аниксту выходило, хоть он и не акцентировал это, что “Гамлет” был произведением маньеризма. А ведь в “Гамлете” ж какой ощутимый порыв в сверхбудущее, раз так безнадёжно для исторического оптимизма настоящее: вывихнутое время. Зачем принц просит Горацио не кончать жизнь самоубийством? – Затем, чтоб он рассказал людям, этим презренным негодникам, что на самом деле случилось в Эльсиноре. – Но негодники ж все?! – Да. Но пройдут века, эти негодники невольно будут хранить славу “Гамлета”, как вершины художественного творения, и… И – когда-то в сверхбудущем – наступит возможность вправить вывихнутое время. Вся мерзость нынешней жизни даёт собою уверенность в противоположном, пусть не в Истории, зато в Сверхистории.

Ну! Чем не символизм?!

Это и подтвердилось (см. тут).

А ну-ка, напропалую…

“Ночная фиалка” Блока.

Вот предрекаю, что год создания будет довольно ранний. А ну?

Так и есть: 18 ноября 1905 - 6 мая 1906. До Первой мировой войны ещё 8 лет, до Октябрьской революции –11. А после революции 1905-го – год.

Он должен стремиться ввысь через падение вниз. Соответственно пословице: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься, - выражающей, по-моему, квинтэссенцию символизма.

Читаем.

“Текст поэмы представляет собой оглядистое, рефлективно-постфактумное, зело тягостное (как для пишущего, так и для читающего) болотное описание некоего "сновидческого" путешествия, якобы предпринятого автором то ли в жизни, то ли во сне” (Иоффе. http://kolonna.mitin.com/archive.php?address=http://kolonna.mitin.com/archive/mj61/ioffe.shtml).

Биографический фон стихотворения:

“Сдача Блоком государственных экзаменов в Петербургском университете с 4 марта по 5 мая 1906 г., потребовавшая от поэта большого напряжения и довольно строгой регламентации своего времени (после сдачи того или иного экзамена Блок, открывший пристрастие к спиртному, позволял себе напиваться, а также пускался в ночные блуждания по предместьям Петербурга). К весне 1906 г. интимные отношения между А. Блоком и Л. Менделеевой зашли в тупик <…> Развитие запутанных любовных отношений между Л. Д. Блок и А. Белым (Белый приехал в Петербург 15 апреля 1906 г., пробыл в городе до начала мая), которые угнетали Блока; не изменяя жене в “мистическом” смысле, он, тем не менее, обращался к проституткам” (http://pstgu.ru/download/1252604854.razbory.pdf).

Теперь – более определённо:

“Пестрящая "темными местами" поэма Блока, тем не менее, позволяет сфокусировать читательское внимание на ряде "рекуррентных" [возвращающихся] аспектов "цвета", "настроения", "запаха" и общего ТОПОГРАФИЧЕСКОГО (влажно-трясинно-болотного) антуража описываемого "путешествия за город" (а именно об этом декларативно (хоть и обиняково) повествует поэма).

Там краснела полоска зари"” (Иоффе).

Там, у Иоффе, до рвоты начитаешься… Но. Он не обратил внимание, с чего начинается поэма:

Миновали! И из этого далёка былое мнится и как небывшее (“случилось во сне”), и как “случайные дни”, и как “равнодушные ночи”. – Завирается лирическое “я”, одним этим завиральством свидетельствующее, что, что было в действительности, то в действительности прошло. По крайней мере, так бы хотелось (из-за “однако, памятно”). Так хотя бы факт высказанности – остальной поэмой – как-то обеляет. Как-то… Пусть и не в реальности, так зато – в идеале. Подтверждение этому – “зело тягостное (как для пишущего, так и для читающего) болотное описание”: это отсутствие рифмы, сбои ритма, неравномерная величина строф.

Когда он сбудется?

Вспомнив о заоблачности символизма, можно сказать – в сверхбудущем. Об этом же шепчет столкновение притягательности (фиалки) и отвратительности (болота).

Я написал это всё и не поставил на сайт. И забыл. А теперь обнаружил, когда пришлось, начиная со стихотворения “Душа болит, но в холодном небе” (3 февраля 1901), переименовать идеал Блока с символистского (см. тут) в иной.

А ну-ка перечитаю эту “Ночную фиалку”.

Лишь в принципе знает лирическое я, что кончится хорошо. Вот конец.

Ну можно сказать, что уходит Блок от символизма, уходит…