Уважаемые читатели, извините за крайне трудный текст и спецтермины, но иначе нельзя было раскрыть тему.

- Что такое СМИ?

- Это Средства Мастерить Идиотов.

Тем не менее, в телевизоре я недавно впервые услыхал, в чём состояло открытие для русской литературы у Тургенева в “Записках охотника”. Оказывается, дворяне, в общем-то, на полном серьёзе считали крестьян не вполне людьми, почти скотом. Соответственно, тот не был объектом для дворянской литературы. И вдруг – на. Люди, да ещё и какие!..

С тех пор и в России, и во всём мире всё больше развивался процесс вхождения масс в историю. Сперва появились массовые армии, потом массовое производство и, соответственно, массовое потребление, массовое искусство. Какое-то время после победы Октябрьской революции популярен был СССР и справедливость для масс. В общем, многие общественные движения, какими бы они ни были по сути, выставляли себя перед массами в качестве левых. Чтоб представить собою авторитет и силу масс. Не очень давно Ельцин и демократы в противостоянии КПСС и СССР самым искренним образом называли себя левыми, и какое-то время все с этим соглашались. Раньше – “новые левые” и поборники “социализма с человеческим лицом”. Ещё раньше – социал-социалисты (эсэсовцы). Теперь – нацболы.

И желание по какому-то кардинальному признаку отделить все эти наросты от настоящей левизны удовлетворилось в личном самоограничении, этой модификации разумного потребления как части формулы коммунизма. Ведь она какая? – От каждого – по способностям, каждому – по разумным потребностям. Слово “разумные” в краткую формулу, правда, не входило. Но помещалось сразу в примыкавших к формуле подробностях. Ну и на него, правда, мало обращалось внимания, ибо идея прогресса была ещё не запятнана угрозой погубить человечество (ядерной зимой или всемирным потеплением). Теперь, может, на это слово обратят большее внимание. Но самое замечательное то, что у гениальных левых (у Ленина, Высоцкого) оно, прописанное, так сказать, в ПОТОМ, заметно в их ПОКА, в их сокровенном мироотношении.

Создать коммунистического человека (если позволить себе – после краха СССР – об этом подумать хоть минуту) – задача экстраординарная. А экстраординарное – это, если тремя словами, отличительная прерогатива искусства, в частности. И так в искусстве и вокруг него сложилось, что слово для такой задачи было принято неадекватное – романтизм. Потому неадекватное, что литературный романтизм, - если одним словом, - это солипсизм в философском плане и эгоизм в плане нравственном. Согласитесь, что если коммунизм и левизна соотносятся с коллективизмом, а романтизм – с индивидуализмом, то в случае с массовыми общественными движениями, с их искусством, идеалы коллектива коллективистов с идеалами коллектива индивидуалистов могут тем более спутываться друг с другом, что романтизм – слово общее для них.

Видится, что и тут самоограничение было б хорошей лакмусовой бумагой для различения, что есть что.

Это очень трудная задача по многим причинам. Но я хочу коснуться полутора: укладывания/неукладывания в голову нынешнего человека, человека времени реставрации капитализма в России, этой проблематики и недостаточности моих доказательств своей правоты. Я таки слабо её доказал в двух (см. тут и тут) предыдущих статьях (сам малый размер статей мешал, и спешил я успеть ко дню рождения Высоцкого и смерти Ленина). Так внимание я хочу заострить на двух противоположных реагированиях на эти малоосновательные статьи, на эти, можно сказать, заявки на мысль. Оба мне стали известны. Одно – сторонника капитализма, другое, похоже, - ностальгирующего по прошлому. Ну и внимание моё, признаюсь заранее, будет таково, что оба реагирования будут доказывать одно – мою правоту. Причём новых фактов касательно Высоцкого и Ленина я привлекать не буду. То есть заявочный характер идея левизны-самоограничения пока сохраняет.

Сторонник капитализма – профессор математики. Его не впечатлил мой, скажу, подлаживаясь под него, индуктивный (из энного количества фактов, но в принципе не могущий быть точным на 100%) вывод нового знания о том, что “новые левые” не были самоограничители по сути, а Высоцкий – по сути был. Но профессор нанёс мне самый болезненный, какой мог, удар, удар по другому месту – упрекнул в нелогичности (дедуктивной, как я потом выяснил, новое не открывающей, а лишь судящей об истинности/ложности открытого индуктивно). Причём упрекнул в нелогичности тонкой. Которую большинство не заметит. Которую я, может, применил не сознательно, а просто из предвзятости. Не сумев победить желание доказать то, что хочется. Он с тем б′ольшим удовольствием “поставил” мне двойку по логике, что я впервые (причём трижды в одной статье) сумел применить (внимание: термин!) фальсифицируемость (о нём см. первую из упомянутых статей). А она является признаком – страшно написать – научности. – “Ну так на тебе – двойка! Нельзя менять местами причину и следствие, - сказал он об одной фразе. - Это всё равно, что утверждение: “Если женщина беременна, то у неё было хоть одно совокупление с мужчиной”, - перевернуть: “Если у женщины было хоть одно совокупление с мужчиной, то она беременна””.

Пришлось заняться самообразованием.

Неточности у профессора были уже тут. Во-первых, он спутал причину с посылкой. Ну какая же это причина – беременность – в неперевёрнутом предложении? Во-вторых, он выбрал такой пример, что создаётся впечатление, будто, наоборот, как раз и надо менять местами части первого утверждения, чтоб получить нужную для фальсификации ложную (я её напишу жирным курсивом) теорию [совокупление с мужчиной → беременность]. Ведь, мол, именно провал следствия в ней (ложной) при сопоставлении этого следствия, ложного тоже [обязательно беременеет], с действительностью неложной [не обязательно беременеет] и приведёт к провалу этой сфальсифицированной, испорченной, ложной теории. В-третьих, он не заакцентировал моё внимание, что поменять/оставить нечто должно иметь целью не создание просто ложной теории. (Чтоб создать просто ложную теорию, можно любую белиберду написать [совокупление с кобелем → беременность] и с лёгкостью её опровергнуть проверкой.) Нет. Надо таки ложную теорию получить переворотом своей, новооткрытой, но чтоб и в ложной и в своей посылкой была причина, ибо предстоит проверка опытом. (Из-за чего пример с беременностью и не годился, т.к. в неперевёрнутом предложении [беременность → совокупление] посылка не причина. А профессор не донёс до меня этого, т.к. пример применял лишь как иллюстрацию вообще-то пагубности переворотов.)

В чём главная трудность обнаружения фальсифицируемости неложной теории? – Мысленно найти такое, не дай бог для ложной, следствие из ложной, которое можно обнаружить как отрицательный (с точки зрения теории неложной) результат наблюдения или эксперимента.

А в чём – некоторые говорят – трудность моих статей? – В том, что они часто являют поток сознания, а не запись словами результата обдумывания.

Мысленно обнаружив искомое, не дай бог для ложной, следствие (отрицательное для ложной), я бросился его (отрицательного для ложной) мысленно же проверять, в самом ли деле оно может подтвердить ложность, не дай бог, и моей теории.

Эта проверка, как я выяснил потом, есть "переход к отрицанию основания” (Ивин). (Основание, понимай, есть моя теория.)

Вот в чём она: левый (Высоцкий) – самоограничитель. А предположительно обнаруженное искомое следствие есть предположительно где-то на свете существующее и зафиксированное отношение Высоцкого к “новым левым” (совсем не левым, кстати, а потребителям).

Я рассуждал инстинктивно, НО НЕ СОВСЕМ по совету, как оказалось, того же Ивина:

…От отрицания [Не] следствия [В] - [Не В] - условного высказывания [Если А, то В] заключать [Следовательно] к отрицанию [не] основания [А] - [не А] - этого высказывания можно" (Ивин).

Что есть что у меня?

Основание А: его левизна-самоограничение. Следствие В: нелюбвь к “новым левым”. Отрицание следствия [Не В]: отношение было положительным. Отрицание основания [не А]: его левизна-самоограничение неверна.

Шагов – много. Это как я начинал читать: “М, а – ма, м, а – ма. – Мама”. Не произнеся предварительно вслух м и а, я не мог произнести ма. И не произнеся предварительно вслух два раза ма, я не мог произнести мама. Потом мне уже не надо было произносить вслух так много предварительного.

Вот и здесь. Я сразу перешёл к [Не В], минуя [А, то В], и – дальше, к [Следовательно, не А]. И получилось: “отношение было положительным” → “его левизна-самоограничение неверна”. Я это записал так: “И если таковое существовало и было положительным, то моя версия о его левизне-самоограничении неверна”.

Гип-гип ура! Моя мысленная проверка (записанная в статью, по моему обыкновению) подтвердила годность придуманного следствия [B] привести "к отрицанию основания" [не А], то есть к фальсифкации моей идеи.

Теперь найду я в действительности существующим это следствие, [B] или [Не В], или не найду – вопрос другой. Но главное в том, что фальсифицируемость (признак научности) моей теории с этой секунды почти существует. А в случае обнаружения в природе и обществе следствия в любом качестве, равного [B] или равного [Не В], будут проведены: 1) операция сравнения следствия действительного со следствием из моей теории и 2) моя теория будет на этот раз подтверждена или опровергнута.

В случае подтверждения её верность увеличится, но до 100-процентной опять не дойдёт. И будет требовать поиска новых фальсификаторов. Ибо "теория должна иметь потенциальные фальсификаторы <…> до тех пор, пока она не будет неопровержимо доказана” (http://www.paleo.ru/forum/index.php?action=printpage;topic=2877.0).

Но то – в будущем. А пока я удовлетворился почти-обнаружением фальсифицируемости, раз обнаружено искомое и желанное следствие, [B] или [Не В].

Удовлетворение сменилось просто радостью, когда я, наконец, поискал и обнаружил, что в действительности существует [В], а не [Не В].

Почему я обрадовался? – Потому что подсознание работает быстрее сознания. Подсознание мигом всё проверило и сообщило центу радости. А уж радость довела до сознания, что моя теория [А], левизна-самоограничение Высоцкого, верна.

Значит ли это, что подсознание работало так: "Если А, то В. В. Следовательно, А”, то есть осуществило недопустимый, по Ивину, переход "от подтверждения следствия к подтверждению основания”?

Думаю, что нет.

Думаю, что подсознание просто перевернуло верное рассуждение: “Если неверно про неверную теорию, что "Если А, то В. Не В. Следовательно, не А”, ибо есть [В], а не [Не В], то верно наоборот: “Если [Не А], то [Не В]. [В]. Следовательно [А]”. Или: “Если Высоцкий не самоограничитель, то он любит “новых левых”. Но он их не любит. Следовательно Высоцкий самоограничитель.

Но я предоставил читателю самому совершить это действо подсознания, тем не менее, раздел кончив на мажорной ноте, ибо сам-то я это действо подсознания сделал, но письменно опять пропустил, как с тем м, а – ма.

Естественно, всё это, пусть и с пропусками, при публикации статьи люди читали и понимали. И двойки по логике я не заслужил.

Но.

Смел ли я считать, что, придумав нужное для фальсифицируемости следствие (отношение Высоцкого к “новым левым”), я на коне? Когда у Эйнштейна теория ОТО приобрела статус фальсифицируемой? Когда он придумал, как её проверить, или когда снарядили экспедицию к месту полного солнечного затмения и телескопами проверили, изгибается луч соседней с диском Солнца звезды или не изгибается?

Меня-то понять можно: я впервые додумался, как сделать фальсифицированным результат своего исследования. И так обрадовался, что счёл, что уже фальсифицируемости своей идеи достиг. Даже не стал её формулировать, оставив читателям.

Так политические единомышленники меня поймут и простят. А политические противники?..

Мне надо было хоть строку из точек поставить перед фразами:

“Явное фэ.

Значит, я второй раз прошёл тест на фальсифицируемость”.

Ну и всё-таки не зафиксировал же я письменно – помните? при приведении "к отрицанию основания" - условное высказывание [Если А, то В]. И слово [Если] у меня перекочевало ж к [Не В]. Помните? И вот там в предложении на месте посылки стоит то, к чему приводит причина, а на месте следствия – сама причина.

И тут я перехожу к подсознанию профессора.

Раздражённый тем, что я аж принцип фальсифицируемости применяю к - несимпатичной ему - своей теории, он воспринял моё предложение-с-пропуском не как "переход к отрицанию основания”, а как начало негодной попытки применить – страшно произнести – закон простой контрапозиции.

Почему негодной?

Потому что законы логики простые люди не знают. Он упрекнул меня в недопустимости менять местами причины и следствия. А после долгих дебатов поправился: “posilka i sledstvie postavleni v NEPRAVILNOM porjadke, i primenitj falsifitsiruemostj LOGICHESKI NEVOZMOZHNO".

Но это было после всего-всего.

А до того он пишет (передаю не дословно, но текст им был одобрен, а мною – помещён в журнал, где статья была впервые опубликована):

“Это предложение не удовлетворяет так называемому закону контрапозиции. Тот касается двух утверждений (если …, то …) с переменой мест причины и следствия: если (если …, то …), то (если …, то …), - когда в одном из этих утверждений причина и следствие являются отрицаниями причины и следствия в другом. При фальсификации в самом конце нужно получить правильную версию: “Высоцкий самоограничитель”. Для этого есть единственный способ: после второго “если” сдвоенной фразы должно быть отрицание проверяемого утверждения: “Высоцкий не самоограничитель”. Тогда после первого “то” - утверждение следствия из этой бяки: “Высоцкий любит “новых левых””. Далее, после третьего “если”, на месте новой причины, обязано стоять то, что было следствием в первом утверждении, но с отрицанием: “он не любит “новых левых””. Далее необходимо ставить проверяемое утверждение: “Высоцкий самоограничитель”. Итого, предложение должно быть таким: “И если (если Высоцкий не самоограничитель, то он любит “новых левых”), то (если он не любит “новых левых”, то Высоцкий самоограничитель). А чтоб не коряво – так (одно первое утверждение): “Если моя версия о его левизне-самоограничении неверна, то его отношение к потребительству “новых левых” было бы положительным” (предложение, обратное тому, что в тексте)”.

И я авторитетно и веско уличён в нелогичности, и более страшные обвинения должны грызть мою совесть. И – я опять в пофессорском подсознании – может, я покаюсь, как это у меня принято на моём сайте при обнаружении ошибки. И это дезавуирует идею левизны-самоограничения. Может, я вообще её заброшу и никогда не вернусь к ней. Может, аннулирую и статью…

И – да здравствует капитализм!

А вот человек иного мироотношения, Нетребо. (Не пишу “мировоззрения”, ибо оно сознаваемо, а существует же и подсознательная часть. И ценна как раз она, ибо это писатель. Следовательно, выражает он в своих писаниях больше подсознательное, чем осознанное.)

Как же, спросите, с ним тогда быть; очень же недостоверно то, что вы выведете из его художественного произведения. А если он вам что личным письмом и написал, так то, по вашим же критериям, не имеет, строго говоря, отношения к художественному смыслу его произведения. Хоть имеет отношение к его произведению.

Да. Но тут случай особый. Ему от чтения моей статьи, он пишет, открылось впервые, что он хорошо поступил, подчинившись интуиции и, вроде немотивированно, вписав вдруг слова: "Ещё был жив Высоцкий”, - в своём рассказе “Господа офицер′а", опубликованном в 2000 году, за 10 лет до моей статьи.

Произведён ещё один тест на фальсифицируемость идеи, что у Высоцкого левизна и материальное самоограничение связаны напрямую.

Нетребо-то, положительно в 2000 году описывая пристрастие своих героев в 1980 году к выпивке, не раздумывая, положительным вписал и Высоцкого. Как бы по аналогии. “Мы с тобой одной крови”:

Ни о какой левизне в рассказе Нетребо нет речи. Ни о каком самоограничении.

Всё, правда, вертится вокруг недостижительности. Да ещё, правда, резко совершенно отвергается идея демонизма (перекликающаяся-таки со вседозволенностью, противополюсом самоограничению):

"Истязая подопечных строевой и в нарядах, называл сынками и говорил, что покажет нам, для нашей же пользы, настоящую армию <…> простить не сумели - того, чего не поняли - откровенной злости и презрения по отношению к нам, недавним его товарищам. Мы знали, что после окончания "службы", не опустимся до тривиальной мести, но этого человека уже никогда в нашей среде не будет в прежнем качестве”.

Основной рассказ – о молодой тяге к романтизму, к необычности в форме чудес восприятия от выпивки и об очередном чуде – единодушии поколения отцов и детей в этом пристрастии. – Свобода и человеческое достоинство… в пьянстве. Чем не богема? И - этот аттракцион с маршировкой по улицам города. Якобы олимпийцев. Срывающих себе аплодисменты за страну у провинциалов. Чем не романтизм. Трезвыми не получили б таких оваций от публики, особенно, если она связывает их – с выпивкой.

А пьяных (зато олимпийцев… но им-то уже кажется, что за то, что пьяны) – чествуют.

Мелко.

Но взгляните на эпиграф. И - какой только политики не напичкано в рассказе старого обитателя лагерей (Майданека, Бухенвальда, Саласпилса, Карагандинского): против фашизма, против сталинизма, против антисоветизма (Власова), против лживого социализма (брату "Квартиру недавно, как ветерану дали однокомнатную, когда зубы выпали”). Чем не левый диссидент? – "Мне ничего не надо”...

И как ювелирно – по признаку недостижительности классифицируются трое студентов:

И заметьте, что пишется это всё в 2000 году, когда во внехудожественной действительности стоит вопрос, что из-за этого менталитета – недостижительности – уже урезанная страна не рухнет ли окончательно: из-за неконкурентоспособности в мире без войны.

А над расслоением автор всё равно смеётся. Название-то каково? С насмешническим ударением. То есть, помня о временах Октябрьской революции, когда во имя равенства офицерские звания были отменены. А с какой иронией описывается Снежков, затаивший от товарищей свои деньги и тайно от них посетивший столовую.

Похоже, что ностальгические нотки звучат не только по молодости и бесшабашности.

При том, что “я”-повествователь обнаруживает даже что-то от разочарования в окружающем, эсэсэсэровском:

Да уж не остался ли автор таким же, как 20 лет назад его “я”-повествователь? И не есть ли это его поглаживание по шерсти пьянства маскировкой, необходимой функцией искусства, цель которого преодолеть защиту читателя и добраться до его сокровенного, чтоб его испытать. И что если не только в маскировочных целях, пусть, казалось бы, автоматически вписал он Высоцкого в рассказ. А – из подсознательной цели – поднять в 2000-м знамя левизны-недостижительности, чем был по мнению - в 2000 году - автора Высоцкий при жизни.

В самом деле. Что самое ударное в рассказе? – Сцена молчаливого отказа советских военнопленных от вступления в армию Власова. Имея перспективу умереть в концлагере от адского режима содержания устроенного им фашистами. – Высшая недостижительность!

Не патриотизм русских людей.

Специально читателя пускают по ложному следу, заодно отрицающему и патриотизм, - не идут пленные во власовцы из стыда за непорядочность друг перед другом (общечеловеческая, мол, ценность: вон, и Власову стыдно, - общечеловеческая ценность, исповедуемая в 2000 году сознанием сочинителя, - общечеловеческая ценность, за которую и на Западе, может, сочинителя опубликуют: там теперь любят так называемые общечеловеческие ценности).

На этот ложный след Нетребо пустил нас в 2000 году в полном самообмане (иначе он бы не был художником), что это – пронзительный психологизм и жизненная правда.

И так оно, наверно, бывало и в жизни.

Но здесь-то, в рассказе, это ложный след. Потому что главное есть кто это рассказывает – старик рассказчик, и сейчас, в 1980-м, себя поставивший принципиальным, сознательным недостижителем, аскетом:

И это повторяется в конце рассказа:

И всё это сопровождается ещё одним ложным ходом, опять кивком на, мол, общечеловеческую ценность:

Свобода – эта общечеловеческая, мол, ценность.

И в конце:

Здесь опять общечеловеческая ценность, уже знакомая – стыд непорядочности (все ж деньги спровоцировали его студенты спустить на выпивку).

И всё это ложные ходы, маскирующие (художник же!) главный ход: старик страстно, как Высоцкий, связывает себе-недостижительность в войну с "Мне ничего не надо” после войны, по настоящее время – 1980-й год: “Даёшь левизну-недостижительность!”

И потому появился, немотивированно для автора, в его тексте Высоцкий.

Таким, каким и мне он спустя 10 лет вдруг открылся. Что и самому автору пришло в голову как осознанное спустя 10 лет, после прочтения моей статьи.

Так не поставил ли Нетребо в 2000 году эксперимент на фальсифицируемость, в 2011 году давший отрицательный результат?

Вместо гениальности возьмём художественную интуицию, не ошибающуюся.

В 2000-м, вжившись в “я”-пьяницу-молодого он как бы сказал: “Если Высоцкий – несамоограничительное, престижно-потребительское пьянство, то “я” к нему отношусь хорошо”. И потому-то и вписал в свой рассказ Высоцкого, находясь в зоне сознания и речи того “я”.

Но в 2011-м, прочитав меня и вспомнив, что вписывал-то он - в трансе, а, значит, остальное, кроме Высоцкого (“я”-пьяница-молодой), – не транс, а маскировка (или стихийнохудожественное неосознаваемое враньё), то, - подумал он, - что ж тогда истина? Если для неистинно романтического “я” и для бессознательно находящегося в того, “я”, зоне сознания, - если для такого автора Высоцкий есть романтик престижно-потребительского пьянства и хорош (и потому вписан)… Тогда на самом-то деле я-не-маскирующийся, левый плохо отношусь к несамоограничительному пьянству Высоцкого, и тогда истина обратна, и Высоцкий – самоограничитель (из-за чего неошибающаяся интуиция его положительным и вписала).

Редко судьба дарит мне такие подарки, как признание автора, что я ему открыл глаза на самого себя.

Лишнее доказательство, что Нетребо таки больше бессознательное выражает, чем сознательное. Настоящий писатель.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/76.html