Наталия Гойхман. Я не права была …

Это неожиданное (опять неожиданное!) дополнение к странице http://art-otkrytie.narod.ru/goihman.htm

"Если я тебя придумала –

Клуб тот в 60-е был не просто туристический, а с идеологической подтекстной претензией на самодеятельное воспитание Человека, чем-де больше никто не занимается (см. тут – во избежание мало ли чего я переписываю в отдельный файл статью Вопилкина), в том числе, понимай, не занимается и выродившийся комсомол, которому эта деятельность вменена по уставу (ибо чьим же ещё был моральный кодекс строителя коммунизма, как не Человека, пишущегося с большой буквы; или так: чему призывал комсомол Ленин учиться, учиться и ещё раз учиться? – Коммунизму).

В советской традиции индивидуализм не признаётся принципиально, восхождения – только группами. И вообще вопилкинское "побеждать эгоизм и корыстолюбие" в трудном походе, "где ждет вас опасность", и "сплочение людского духа" обещает победу – всё это скорее ассоциируется с подготовкой к неустроенности быта на стройках коммунизма, ведущихся бедной страной в тяжёлой гонке соревнования с более развитым Западом, когда, наоборот, недопотребление должно стать эмблемой и героизмом.

Всё это нуднейшее предисловие нужно, как проявитель. Ибо поступивший мне новый материал о Наталии Гойхман на первый взгляд выглядит опровержением наличия в ней того левого шестидесятничества, из-за которого я сделал первую публикацию её вдруг обнаружившихся неведомых никому бумаг – сделал публикацию как подтверждающую единственную её песню (мелодия тут, слова и исполнение – "перед смертью", как и обещала, сегодня оказывается, - тут, точнее, в конце этого "тут"). Так вот, повторяю, новая находка вроде всё ставит наоборот.

Старий Крим. Бузок [сирень], що лiловою пiною пiднiмається з-за дощатих огорож, умите ранкове сонце i тиша, свiтла i ласкава. Тут жив пiсьменник сумної i незвичайної долi. Тут у старих просмоленних гаванях важко скриплять кораблi, прозiтхаючи про далекi прекраснi країни. Кораблi були рiзнi за вдачею, i кожний мав свою долю.

Тут немає веселих таверн, глухих перевулкiв, немає таємниць i сюди не припливає ясно-червоним птахом струнка бригантина.

I все ж таки саме тут було побудовано чудовi мiста, якi добрий чарiвник заселив мрiєю про красу i щастя.

Чи знають в Старому Криму Грiна, чи люблять? Менi здається не знають. Звичайно тихе мистечко, воно не береже його пам’ять.

Тiльки ось будиночок. Така собi чистенька хатинка, шо лукаво посмiхається iз зеленi. Вона пам’ятає i любить Грiна.

Його дружина уже зовсiм старенька, з сивим волоссям на головi, з дивовижно чистими, наче промитими, дитячими блакитними очiма. Вона сидить пiд великим темним

портретом. З портрету прямо на тебе дивляться задумливi, сумнi очi на знесиленному [измождённом] обличчi.

- Вiн нiколи не був щасливий, - Нiна Миколаївна говорить спокiйно, навiть трохи с посмiшкою. Мабуть, вона вже примирилася с тим, що вiн був несчасний… Його не хотiли друкувати, смiялися з його Асоль.

Та банальнiсть не може перешкодити пошукам щастя i краси. Вони живуть, i їх яскраво-червонi вiтрила уносять нас у країни сонячної мрiї про прекрасне i незвичайне.

Нiна Миколаївна показує переклади Грiна на рiзнi мови, листи, маленькi та великi сувенiри – свiдчення любовi до письменника. Один матрос, жалкуючи про те, що йому нiчого подарувати Грiну, зняв свiй комiр [воротник] i подарував.

На стiнi в тихiй хатинi висить i наш туристьский значок. Нам хотiлося зробити щось прiємне дружинi великого фантаста i ми, не змовляючись, заспiвали "Асоль". Треба було бачити, як вона намагалася сховати вiд нас сльози.

Обережно, навшпиньках, розмовляючи пошепки, виходили ми з цього будинку i довго намагалися не росплескати дивне почуття смутку i безмежної любовi до Олександра Грiна.

"3.1. Блокнот" [см. тут] и приведены разные стихи...

Наша гiрсько-тайгова секцiя организована зовсiм недавно. Її народження зумовлене бажанням багатьох членiв клубу побувати на Курiлах, Кодарi (Забайкалля), на Саянах та в iнших районах. Такi походи вимагають спецiальної техникi.

Цього лiта наша секцiя братиме участь у всесоюзних сльотах на Баiкалi та Алтаї. Це буде добра пiдготовка до майбутнiх складних походiв. Пiсля злiотiв нашi групи пiдуть у похiд на Кодар i Алтай. Вони побувають на малодослiджених льодовиках, пройдуть перевалом "Романтик", вiдкритим одеськими полiтехниками, взнають, що таке мошка i комарi. Повернувшись, ми одразу почнемо готуватись до експедицiї на Курiльскi острови i Камчатку, про якi мрiяла ще наша стара гвардiя.

В. Полянський,

студент гр. ПЕ-23.

Место этому файлу в не раз упоминавшейся уже странице (см. тут) – после тамошнего раздела 3.1.

И понятно почему. Настоящая любовь, дружба… - "обычные разговоры здесь не идут". Идут – о мечте, "о коммуне, в которой мы до старости будем жить вместе и со своими семьями". А у Наташи с Валерой – ни о коммуне, ни даже о семье. "У него совсем отсутствует чувство долга… не верю в его глубину как человека. Он кажется мне несколько пустым и плоским". Подспудно, может, довлела потребность в разлуках, пусть и искусственных. В духе гриновской нетерпеливости они могли приблизить настоящее счастье (не станем пока различать, в гражданственном или в мещанском духе).

Натахка, здравствуй!

Наконец-то… А я тут сижу дома как в тюрьме. Как будто у меня отняли душу и я никак не могу без неё. Сижу дома – мне хочется выйти на улицу (там будет лучше), а выйду на улицу – опять не то, хочется ещё куда-нибудь и так везде, куда бы я ни пошёл – всё меня тянет куда-то, а такого места, где я себя нормально чувствовал бы, оказывается нету, понимаешь? Не кстати ты меня оставила.

С походом пока ничего не продвинулось. Ланёв написал "записку" в конверте о том, что тот парень, у которого может быть карта, уехал до 10 июня и всё.

Дергуновой ещё никто не ответил. В общем, карты нет. Финансы тоже не продвигаются. Ходили, ходили и ничего почти не выходили. Напечатали кипу списков и теперь всё надо перепечатывать на соревнования. Представляешь кино?

На Зап. Кавказе собирается всесоюзный слёт (это для того, чтобы дали деньги) и туда надо послать 80 человек для участия в соревнованиях на слёте, т.е. экспедицию по изучению перевалов. Не знаю, как там получится, но пока небезнадёжно. Я это всё оставил, т.к. мне надо сдавать зачёты.

Курсовой я сделал за два дня и сдал. Думал, что Гришка начертит, а он свой уже сдал и мне пришлось всё делать самому – выискивать в справочниках, брать "от фонаря" и пр. В общем я его так быстро сделал и сдал, что ребята в общежитии почти начисто не видели как и когда я его сделал. Получил три, потому что принимали в этот день три кашалота (будь они неладны!) – Черепанов, Шутоев (какого чёрта они пришли) и наш Загинайло. Разрисовали мой чертёж тремя карандашами "от и до" и поставили три и не только мне, всех постигла такая участь, кто сдавал в этот день. Да ладно, я не очень жалею.

Теперь спаял схему по рад. измерениям и поготовлюсь к зачётам. Завтра, 10.VI, сдаём электронику и АРУ. Электронику я вроде подготовил, а АРУ нет, пойду так. А во вторник сдаём рад. измерения. Если я все зачёты сдам во время, то это будет отлично.

Только слишком уже тяжело мне сейчас что-то учить. Ничего буквально не лезет в голову, хоть вой. Зачем ты уехала? Эх, если бы ты меня понимала…

Натахка, я как-то встретил Лилю. Они в тот же день взяли три путёвки, но когда пришли в деканат, их не отпустили и путёвки назад не берут. Видимо так и пропали их деньги. Скверно.

Видел вчера Тому, так она сказала, что приехала Иринка в Одессу на дней десять. Но я её ещё не видел.

У вас я бываю почти каждый день. У матери на следующий же день заболела нога и она дня 3 не была на работе (сейчас уже не болит), так я там починил матрас, заплатил за квартиру, ну там если хлеба надо было принести. В общем был каждый день почти. Ты написала матери? Она тоже так скучает без тебя.

Коле уже дали общежитие, а я ещё не забрал его документы у паспортистки и надо уже выписывать. Вот она будет ругаться, да?

На море я ещё ни разу не был и едва ли пойду. Погода сейчас вроде хорошая. Целыми днями солнышко светит, но всё время дует какой-то хитрый ветер. Днём он вроде и не мешает, т.к. солнышко светит, а вот ночью холодно с открытыми окнами, а мы их не закрываем никогда, т.к., в противном случае, мы бы задохнулись тут от курева (от дыма).

Сейчас половина Одессы усыпана тополиным пухом. Так интересно, прямо слой на земле, как-будто кто-то специально устлал ватой скверы и даже [нрзб.]. Удивительно и красиво. Мотается пух перед глазами и лезет в нос.

Одесса такая густая стала от деревьев, как-будто оделась от жары.

У меня тут такой красивый кусок неба в окне. Я каждый вечер смотрю как оно превращается из серенько-голубоватого в розовое, а потом в голубое и голубеет, голубеет до чернильной синевы, а потом появляются несиние звёзды (почему-то у меня в окне только несиние звёзды), а как погаснет свет, они сразу становятся ярче и небо становится каким-то [нрзб.]-синим.

Как гипноз притягивает взгляд и в конце концов я вижу тебя среди этой синевы.

А ночью, вернее, по ночам мне почему-то снится война, а один раз снилось, что мы с тобой были на Кодаре, а может и не на Кодаре, но мы ходили по болотам и до того они нам знакомые и родные, что мы никак не могли нарадоваться и я с сожалением проснулся, что так мало длился сон.

Я написал стихи.

Вот и всё. Тебя ещё не будет больше двух недель.

И опять тот же кусок неба и с теми же звёздами. А тебе там холодно спать, а ещё обещают переселить вас в палатки. Бр-р…

Бедняжка-Наташка моя. Хочешь я буду спать без одеяла в знак солидарности. Ты будешь знать об этом и будешь думать о том, что тебе ведь под ватным одеялом лучше, чем мне без одеяла и тебе будет теплее.

Но ведь ты должна быть счастливой, что попала в лагерь. Ты ж очень хотела. И в зиме поживёшь среди лета. Ведь это тоже очень здорово – никаких тебе забот, любуйся сказкой, получать удовольствие от гор и пой песни.

Да, кстати, я знаю уже несколько новых песен и среди них три Высоцкого про горы – поразительные песни. Жалко, что тебе нельзя их написать, вернее, мелодию их. Очень хорошенькие. Приезжай скорее – услышишь.

Натахка, а с фотоаппаратом видимо ничего не выходит. Вот завтра после зачётов я ещё прикину, может быть вышлю.

Если сдам завтра оба зачёта, значит в воскресенье пойду загорать. Поболей за меня, это мне поможет.

Уже [нрзб.] ночи, ты, наверное, давно спишь и тебе снится вершина, которую ты покоришь через неделю. Стоит себе красавица, сверкает ледниками и не подозревает, что ты на неё полезешь, получишь массу удовольствия и значёк "альпинист СССР". А ты её тоже видишь в [нрзб.] и не знаешь что это за гора такая хитрая и для чего она тебе снится, т.е. для чего ты на неё всё смотришь.

Что-то я разболтался, да? Наверное, надо уже кончать, а то тебе надоест читать и ты ещё не дочитаешь до конца.

Пиши, Наташенька, ладно? Мне так не хватает тебя и если ещё писем твоих не будет хватать, тогда я брошу эту чёртову сессию и поеду искать Домбайскую поляну.

Представляешь, вдруг бы я приехал сейчас в Домбай, а меня там не принимают и не дают даже покушать. Я бы ходил вокруг палаток с гитарой и пел бы "Милые братья…" всю ночь и мне бы порадовали по кусочку хлеба из каждой палатки и ложились бы опять под ватные одеяла, черти полосатые.

Ну, ладно, хватит.

До свидания. Целую, целую, целую…

Валерий.

Здравствуй, родная моя Наташка!

Вот я и получил от тебя ещё одно письмо, которое я так ждал. Иду сдавать зачёт по АРУ и думаю: если получу сейчас письмо от тебя, значит сдам, а я не дочитал половину, и точно – посмотрел в ящик, а там письмо, я, конечно, в конспект больше не заглядывал, а пошёл так и сдал.

Я тебя почему-то стал узнавать в прохожих. Иду и вдруг в груди молоток – раз! – Наташка, - но, увы, а молоток продолжает: раз. два, раз. два и т.д. От этого только тоскливее становится и некуда деться. Вот так и живу, вернее, существую.

Из зачётов у меня остался один – радиоизмерения. Завтра, т.е. 14.VI. мы доделаем уже свою схему, вернее, стенд, и Рима Михайловна должна поставить нам зачёт, а 17-го уже экзамен на ОПП – 2,5 дня на 40 лекций. Если получу письмо от тебя перед экзаменом значит сдам. Прошу поболеть.

Поход пока стоит на месте. Карту до сих пор не могу достать. В среду первый раз собираемся и начинаем интенсивно готовиться – вас жаждут.

Финансирование светит довольно тускло и всё время удаляясь. Я тебе писал, что переделали смету на соревнования, но это всё прогорело – ректор, вернее, Ладыгин сказал, чтобы писали письмо зам. Министра в Киев. Хорошо, составили новую смету, вплоть до поездки на слёты в Ленинград и на Карпаты на сумму более восьми тысяч. Составили такое внушительное письмо, дали Штайнеру и он пошёл к ректору за подписью. А я совсем забыл, что его надо было печатать на украинском языке, а наши не знали. Ректор даже не стал читать, - напишите, говорит, на украинском языке, а тогда приходите.

Ребята ожидали Штайнера у нас в клубе, а он забрал эти все бумаги и почему-то уехал на Бугаз. Никто не знает, зачем и почему, узнали только, что уехал на Бугаз. У всех приближается экзамен, а надо ехать на Бугаз за бумагами – не сочинять же новые.

Не знаю во что всё это выльется, но мы надеемся, конечно, на лучший исход дела, хотя Фенимор Купер писал, что надежда – самая обманчивая из всех человеческих страстей, стало быть, шансов на успех становится ещё меньше. Посмотрим.

Видел я, Наташа, Егорову. Такая толстенькая стала, как-будто сестра Дронова. Отнёс Томе письмо Дронова и гитару. Она взяла твой адрес и недовольна тем, что ты ей не написала.

Дронов мне до сих пор ещё не ответил. Приезжал в воскресенье в Одессу и не зашёл.

Наташка, мне скучно без тебя. Что ни делаю, всё мне кажется, что я должен был бы делать иначе. Всё не то, не то и не то.

Мне вспоминается Евпатория, когда мне так хотелось чтобы ты была, так тебя не хватало и я был бессилен – что-нибудь сделать. И сейчас то же самое. Но ведь тогда был всего один день, е сейчас месяц. Бесконечность.

Прошлую ночь я почти не спал, а здесь сын Иварка пришёл пьяный и уже целый час болтает без умолку. Что-то болит голова и пропало настроение.

Наташенька, извини, что мало написал.

До свидания.

Крепко целую, жду.

Валерий.

Здравствуй, Наташенька!

Не успел я получить твоё письмо до экзамена, ты видно плохо болела, но экзамен я, конечно, сдал. Теперь готовлюсь к следующему, а следующий - полупроводники. Янчевой, представляешь? У нас вообще-то должен был быть по ионным, но Яшина заболела и должна была бы принимать Янечева, так мы говорим: давай лучше полупроводники сдадим – и она согласилась.

А сейчас как раз начали готовиться к походу и очень много дел. Я себе беру только то, что они без меня не сделают и всё равно много. Уже была тренировка и теперь будет три раза в неделю и будет точно. В среду будем заниматься без карт, если они захотят принять защиту.

Тебя я пишу тоже в заявку. Ты там, наверное, уже точно решишь, пойдёшь со мной или нет, да?

С твоей практикой пока ещё ничего не изменилось. Толик говорил (я с ним как-то на днях разговаривал) что говорят будто сначала заполнят все места в Нальчике и т.д., а потом, мол, только Москву, но пока ещё ничего не изменилось.

А с нашей практикой тоже пока ничего не продвинулось. Только завтра обещают в парткоме решить это окончательно (там будет заседание секретарей партбюро факультетов). Партком отсекает положительный поход.

Сербинова уже завалила один экзамен но настроена бодро. У остальных всё в порядке.

Кобец как загорелся походом, так сдал все зачёты во время(!) и курсовой хорошо и первый экзамен хорошо. Молодец!

Мы, когда собирались, написали положение о посещаемости тренировок: опоздание на 15 минут карается рублём в общую кассу, а неявка – тремя рублями. Все согласились, подписались, получили задание к следующему разу с отчётом, получили должности и сейчас [нрзб.] как [нрзб.]альцы по всем местам, даже сухари пытаемся достать через Фреда. В общем, начало отличное. Все ждём тебя. Приедешь, срочно воспитаешь нас по альпинизму, нам это очень надо.

А больше всех жду тебя, конечно, я. Когда уже кончится, наконец, это заключение. Как тюрьма у меня комната, только без решёток. Как-будто меня сюда посадили специально для того, чтобы я не был с тобой, а мне этого уже никак не хочется Выхожу, а вне комнаты тебя тоже нет, надо опять возвращаться.

Услышу голос в окно и выглядываю. Мне всё кажется что ты меня должна скоро позвать, что неправда то, что ты на Кавказе и всё жду, что ты меня позовёшь. Или сижу у окна и смотрю когда ты появишься из-за общежития, или в дверь постучит кто-нибудь и я с волнением всегда смотрю кто входит.

Когда же ты приедешь?

Когда уже ты меня позовёшь, или постучишь в дверь, или покажешься из-за общежития, когда?

Как-будто ко времени привязали балласт и оно, вопреки всем законам Эйнштейна и пр. плетётся еле-еле и некому его подогнать или отпустить балласт этот, а я до него не могу добраться, я бессилен.

Приезжай поскорее, ладно?

Сейчас так красиво в Одессе. Такое чудесное море. А деревья, провода, столбы [нрзб.] - всё-всё в инее, как будто пауки всего мира опутывали их, так всё заволокло пухом тополиным, а он всё летит и летит и нет конца и края этому весеннему снегу. Всё как в сказке. Я ещё никогда не видел столько пуха, как нашествие, хоть бери собирай и шей себе одеяла, спальники и пр.

Можно было бы из пуха только одной ул. Гагарина пошить снаряжение на весь наш турклуб.

Наташа, я сегодня был у мамы твоей, так она опять два дня уже лежит дома больная, опять болит нога. У неё была т. Нина (она поставила ей кушать, т.к. врач сказал матери лежать) и ещё какие-то две женщины. Они помахали ей пальцем, сказали штобы она не вставала с постели и ушли на море.

Завтра опять пойду, может надо будет ей что-нибудь помочь, или купить и пр.

Мать выслала тебе 15 рублей – беспокоится, что тебе придётся ехать домой голодной и без денег.

Иринка Егорова уходит видимо числа 22, так что ты чуточку опаздываешь, а может быть она ещё и задержится.

Приехал к нам Кашенцов на три дня и завтра уже уезжает.

Он уже работает не в НОТе, а где-то на каком-то карьере. Я толком не слышал, но что-то вроде этого.

Я тебе уже, кажется, писал, что в Запорожье собирается 1-ый Всесоюзный слёт значк.-коллекционеров. Туда собирается Анна и Ваня. Ваня приехал в Одессу в увольнение сдавать экзамен и утрясти дело с этим слётом.

Финансы нам ещё не дали, но уже близок конец. Написали письмо зам. Министра на три тысячи девятьсот то ли восемьсот рублей (так сказал Ладыгин) и Витол сейчас с этим письмом в Киеве. Всё должно окончиться хорошо.

Я получил от Ланёва ещё одно письмо. Пишет что достал какие-то карты и что вышлет их на Аллу и ещё выслал два адреса – один – туриста из Воркуты, а другой – работника бюро погоды, тоже из Воркуты. Говорит, что они могут что-нибудь ценное сказать по маршруту. Я им написал два одинаковых письма и написал ещё на ст. Кожин-рудник. В книге пишется, что в этом посёлке есть магазины, баня, почта и клуб. Я написал на клуб, т.к. из магазина едва ли что напишут, а из бани и подавно.

В общем, осталось немногое – сдать сессию и получить финансы. И то и другое пока неизвестность.

Сегодня у меня небо почему-то тёмно-тёмно-синее в окне и комары всё время летят в комнату.

Внизу стоит красная вышка телестудии, белое зарево Аркадии и, справа, огромная-огромная белая луна, а на ней много всяких чёрточек, как в жаркий день в глазах бегают всякие узелочки на фоне голубого неба. Так здорово!

Все в комнате уже давно спят и Ваня у нас спит. А я люблю сидеть, когда все спят, как в армии в карауле – все спят, а ты сидишь и слушаешь как говорят во сне, ворочаются и спать совсем не хочется.

А тебя сейчас окружают со всех сторон горы. Я люблю ночью смотреть на горы, они очень красивые и такие молчаливые и задумчивые. Стоят себе под небеса и им нет дела до того, есть на них кто-нибудь или нет, да? Ночью они не кажутся такими суровыми как днём, а такие зачарованные, таинственные и вершина с луной набекрень, да?

Натахка, напиши мне о горах, ладно?

Мне очень хочется, чтобы ты пошла со мной на Урал, но. Одного моего желания очень и очень мало.

В общем, жду.

До свидания.

Целую.

Валерий.

Здравствуй, Натахка!

Ты знаешь, я сегодня как чумной хожу. Только сегодня до меня дошло, что значит, что ты не пошла со мной.

Ехали до Москвы ничего, встретила нас тётя Сергея, забрала к себе домой (между прочим, это недалеко от твоей т. Тани)

Поужинали, на ночлег расположились кто где. Я – на балконе в спальнике. Я дома довольно прилично намаялся за последние дни. В поезде спал всю ночь и после обеда ещё несколько часов, а вот здесь уже - хоть стреляй!..

Валялся я до часов 4-х-5ти, точно не помню, выкурил пачку сигарет и в конце концов уснул.

Ночью – кошмар. Такого со мной ещё никогда не было (я тебе когда-нибудь расскажу, что мне снилось)

Чувствую, что мне всё это снится, что надо проснуться, а проснуться никак не могу. Прокрутился я так пару часов и в конце концов проснулся кое-как.

И вот до сих пор не могу прийти в себя, честное слово, как будто всё продолжается ужас сна, такое ощущение.

Мне всё кажется, что я попал где-то в другой мир, где тебя даже и близко не существует и никаких радостей, только горесть воспоминаний о прошлом и непролазная тьма неизвестности и безнадёжности будущего.

Пишу сейчас и думаю: что для тебя всё это зачем я всё это пишу? Ведь тебе решительно всё равно, что я тебе напишу и самое страшное то, что я это понимаю.

Во мне сейчас живёт два я. Одно – разума – говорит, что всё это ерунда, не то, не нужен никакой "ма-а-ленький сюрприз", всё забудется, затрётся жизнью и пройдёт, а другое – сердца – говорит, что иначе быть не может, что должен быть обязательно этот самый "ма-аленький сюрприз", что от этого никуда не денешься и никуда не убежишь, так, фатальная неизвестность и так будет во сто крат лучше, чем было бы иначе и это второе я оказывается, к сожалению, сильнее первого. Что я должен сделать?.. Как ты думаешь? [нрзб.] спрашиваю у тебя… А что ты мне можешь ответить, что? Да, ничего. Трудно мне теперь поверить в то, что ты мне можешь принести что-нибудь хорошее в жизни, ох, как трудно. А ты должна, слышишь, должна быть для меня тем, чего мне так не хватает. Ведь иначе быть не должно, не должно. Пойми, Наташка, что я тебя люблю. Ты об этом всегда знала, но я хочу чтобы ты это поняла, понимаешь ты меня, поняла.

Как, однако, нескладно устроен мир. Почему я должен кого-то любить (должен, потому что такова природа человека) и в то же время не имею права на чью-то любовь?..

["…ревность – всегдашний спутник любви… Ты не представляешь, каким инквизитором может стать женщина, когда хочет привязать к себе, как она специально мучит, отталкивает", - писала мне Наташа 2,5 года спустя.]

Почему-то всегда, когда человеку важно трудно, у него возникает тысяча безответных "почему" в то время, когда в нормальном состоянии всегда всё ясно, всё очень просто объясняется, а в другом случае эта ясность становится непреодолимой?

Натахка, я бы очень хотел получить от тебя письмо ещё до похода. Попробуй авиа – может успеет.

Пиши, Наташенька, как у тебя здоровье, как дела…

Ты извини, я, кажется, писал всё не то. Больше я тебе не буду писать о том, что мне тяжело и что я не могу без тебя. Буду писать о природе.

Передавай привет маме, Валерию, Вале и вообще всем соседям и знакомым.

До свидания.

Целую.

Валерий.

Здравствуй, Наташка!

Вот мы уже и в Кожине. Получил я твою телеграмму – большое спасибо.

Мы в Москве были целые сутки. Дозакупили всё что надо и ехали ещё часов 40. Сегодня, т.е. 12.VII в 2 ч 30 м дня приехали в Кожин.

Дорога здесь несколько отличается от той, когда мы ехали в Читу. Мы тогда ехали примерно в одной полосе, а здесь нет. Доехали почти до Полярного круга, понимаешь…

Здесь уже вместо русских берёз кучками и полян, кот были в прошлом году и здесь сразу за Москвой чаще была тайга, болота.

В общем, красота неописуемая ещё красивее, чем в прошлом году.

И ещё интересно очень то, что последней ночи у нас не было. Солнце скрылось, остался только багрянец, который за несколько часов пододвинулся к востоку и в к часам трём где-то появилось солнышко.

Представляешь, закат переходит в восход. Красотища. Мы всю ночь не спали. Стояли в тамбуре и пели песни, а когда солнышко немножко поднялося, пошли спать.

Видимо ночей здесь не будет как таковых. Есть предложение уже ходить ночью, а днём спать.

Потом в поезде встретили группу свердловчан, они ехали на Полярный Урал.

Руководитель их ходил в прошлом году по нашему маршруту. Он нам очень много рассказал ценного.

Была ещё группа одесситов из технологического, кажется две девчонки и два парня.

Ехали дикарями на Печёру. Хотят достать лодки и покататься по рекам.

Здесь, оказывается, очень много рыбы, а Шурик наш достал такие отличные крючки, лески и даже ярко-красные перья какого-то павлина, а может фазана, в общем, снасти мы себе сделали "люкс".

Чем ближе подъезжаем к Уралу, тем легче становилось на душе – никак не можем дождаться похода. А когда увидели горы за лесом со снеговиками, с облаками сразу закопошились, собрались и целый час почти стояли в странные далёкие [нрзб.]

Встретили в поезде ещё одного одессита, он уже шесть лет работает здесь на железной дороге, так он нам тоже много рассказал об этих краях.

Между прочим здесь страшно жарко, как в Одессе, даже хуже мне печёт, невозможно стоять на солнце.

Приехали мы в отличное время (в смысле погоды)

Посёлок Кожин мне напоминает Чару. Такие же деревянные домики по улицам, только вот собак почти вообще нету. Пока видели только одну.

Были уже в экспедиции. Узнали за самолёт с базы. Начальник говорит, что если будет погода, то оттуда улететь просто.

Мы хотели ещё иначе – улететь на базу и пройти маршрут в обратном порядке, но так не поучается т.к. туда самолёты и вертолёты ходят хоть очень часто но гружённые и улететь туда нет возможности.

Ну и ладно, пойдём так

Все жаждут быстрее уйти.

Группа, кажется, отличная. Панов всю дорогу смешит всяких бабок в поезде.

"Выступлений", подобных прошлогодним, даже близко нету.

Жалко, что тебя нет с нами. Ты бы не пожалела.

Я хочу сегодня отойти несколько км от [нрзб.] Проверим обувь, рюкзаки, да и на завтра останется [нрзб.] как запланированных.

Натахка, а тамбур остаётся тамбуром, но не тем.

Пиши, Наташа, мне письма, а я потом как получу сразу все сразу после похода, вот будет здорово.

Адрес правильный.

Передавай привет маме, Вале, Валерию и вообще всем знакомым.

Ухожу в горы.

После похода дам телеграмму в Москву.

До свидания.

Крепко целую.

Валерий.

Здравствуй, Натахка!

Вот я уже и в Одессе А тут такая жарища. страшно. Никак не могу пристроиться и ходить тяжело почему-то без рюказака.

Вчера вечером был у твоей мамы, побеседовали. Она, оказывается не очень была против того, чтобы ты приехала [зачёркнуто] в Одессу, она даже удивилась, когда увидела меня без тебя.

- Как, говорит, а Наташа не приехала?

- Нет, говорю, трусиха Ваша Наташа, боится всяких там начальников, которые в отпуске.

А она была уверена, что ты приедешь. Вот так вот. Надо было ехать. Одесса без тебя тут скучает. Такая серенькая, маленькая и душная-душная, как парная. Если бы ещё на улице хлыстали вениками берёзовыми, то и совсем не отличишь.

Коля мой поступает на ФЭМ, т.к. на ФАПЭ почему-то не пропустила какая-то мед. комиссия. 4-го сдаёт письменную математику, поболей. Конкурс в этом году в наш "политех" небольшой – 2-3 человека.

А сразу напугался за Колю. Приехал, рюкзак – в общежитие, а сам – в приёмную комиссию. Проверил все списки, а Коли нигде нет. Я уж было думал, что он вообще не поступает. Быстренько переоделся и к нему, а он сидит учит. С 13-го по 20-е ему дали отпуск. На ФЭМ конкурс, кажется, 2 человека. В общем если не завалит, то поступит.

Прошу поболеть за него.

Наташа, мать твоя беспокоится, что ты плохо устроилась на практике, что тебе не интересно. Я ей рассказал, всё, что мог. Натахка, знаешь что, я тебе не разрешаю ходить в походы всякие, даже на один день. Пока у тебя ещё не очень болит и сейчас достаточно времени, да и условия подходящие возьмись-ка ты серьёзно за лечение, иначе тебе когда-нибудь (может быть, что и очень скоро) придётся бросить туризм вообще до мелочей. А я хочу ещё ходить с тобой много-много. Ясно?

Будь умницей и не обижайся.

Я буду в Одессе до тех пор, пока Коля не сдаст экзамены, а потом смотаемся с ним домой.

Вот и всё.

Жду письма.

До свидания.

Целую

Валерий

P.S. Письмо заказное, т.к. не попалось другого конверта

Здравствуй, Наташа!

Вот мы и дожились, что не знаем как быть дальше.

Да, очень некстати мы так далеки друг от друга. Но чем я могу тебе сейчас помочь? Единственное, что было бы уместно сейчас, это ласковые, хорошие письма, но ты сама понимаешь, насколько это сейчас будет правдоподобно.

Надо встретиться, ты права, но я приехать не могу, по крайней мере, ближайшие 2-3 недели, т.к. у меня нету времени даже в кино сходить – практика, профбюро, туризм и пр.

Наташа, неужели нельзя определить, что у тебя болит. Ведь это для тебя сейчас самое главное и ты должна приложить max усилий и желания, естественно. Если принять во внимание наш век и возможности нашей медицины, то очень трудно поверить в то, что нельзя установить диагноз. Стало быть, надо иметь желание

Мне очень неприятно, что всё так нескладно получается, но я не в силах что-либо изменить, да и ты едва ли что-нибудь можешь сделать, чтобы всё было хорошо. В общем – поживём – увидим.

Ты и матери уже успела нажаловаться на меня. Она ко мне относится сейчас как-то осторожно, что ли, в общем, не так и по-моему, она ничего не имела бы против, если бы мы уже наконец поссорились и не морочили голову друг, хотя она считает, что я тебе морочу голову в основном, т.е. я везде, во всём виноват.

Да, ладно, это всё ерунда!

Пару слов об Одессе.

Суховеи и Чумаченко В. Ездили в Киев на республиканский слёт по местам б/славы. Привезли 15 абалак. рюкзаков и какие-то дипломы, но, насколько я понял, ничего хорошего.

У нас все в колхозе, кроме 4-го курса. Да тебе Ланёв, наверное, всё рассказал – я имею в виду будни наши.

Наташа, плёнки я тебе вышлю завтра или послезавтра. Перепиши, что можешь.

Я договаривался с Ланёвым, чтобы он мне выслал вызов в институт на кафе. Хочу поехать в любом случае. Специально для этого не брею бороду. Думаю пробить деньги через профком. А пока должен работу профбюро поставить на должный уровень.

Хорошевский тянет меня с собой на Онегу зимой. Не знаю. Может поеду в Уфу и пойду с ними в поход, если у них будет хороший (мы договаривались).

Ну, пока.

Валерий.

Мой милый!

Скоро праздник Новый Год.

Я хочу подарить тебе этот домик, берёзу, две ёлочки, снег и телевизор. А если присмотришься, то увидишь, что это и так твоё – заснеженная Чара и наш деревянный домик, где мы когда-то были вместе.

Ты поверь в этот подарок и он тебя будет согревать, как верная, всегдашняя мечта.

Почему-то ты не пишешь.

Видно, зима нас разделила.

Ну, бог с тобой. Ты для меня – прошедшее.

Хочу, чтобы ты мечтал и был хорошим. Н.

Наташа, здравствуй!

Напрасно ты меня обвиняешь в каком-то притаившемся молчании. Я тебе написал ответ на твои письма и, естественно, ждал ответа. Но ты почему-то не ответила и ещё в чём-то меня обвиняешь.

В общем, это не важно.

Ты ждёшь другого.

Да, Наташа, я очень старался изжить тебя из своего сознания. В какой-то степени это получилось, во всяком случае, то, что мне с другой интересно и, когда я с ней, мне к тебе не хочется о чём-то говорит и ещё то, что у меня уже укоренилась в сознании мысль о том, что я не должен быть с тобой (ты знаешь почему и виновата в этом ты) достаточно для того, чтобы я согласился с тем, что я к тебе не вернусь. Ты сама меня оттолкнула.

Я не хочу, понимаешь, и никогда не захочу. Уже прошло немало времени и я себя уговорил

Вот и всё

Пока

Валерий.

Валеронька, родной мой

Вот и Новый год, новая веха, и я верю, что всё будет по-новому, лучше, чем было. Сегодня волшебная ночь, ночь исполнения заветных желаний. У меня одно желание – быть всегда рядом с тобой, быть нужной тебе и любимой тобой. Знаю, ты получишь это совсем в другой обстановке, в сухой, будничный день. И это покажется тебе резким и ненужным. Но сейчас новогодняя ночь и я говорю тебе то же, что шепчу богу: "Боженька, милый, сделай так, чтобы он взял меня в свою жизнь и был счастлив со мной. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу, мне больше не понадобится твоя помощь, если у меня будет он".

Мой славный, мой солнечный, я хочу жить для тебя. Я никому другому не доверила бы твою душу, твои руки и глаза Веришь мне? Ведь сегодня новогодняя ночь и я поставила тебя рядом со своим богом. Подскажи мне, что мне делать, как удержать тебя. Теперь бы я тебя удержала. Я уже знаю, каково это каждый час целый длинный год быть с тобой и без тебя, как разорванная наполовину. И я так рада, что этот проклятый год уже кончился. Поздравляю тебя и себя и хочу верить, что этот новый, хороший, милый год я буду провожать с сожалением и благодарностью. Целую тебя тысячу раз. Наташа.

Мне теперь понятно, что все стихи раздела "3.1. Блокнот", что в странице http://art-otkrytie.narod.ru/goihman.htm , дополнением к которому является данная страница, сочинены Валерием Полянским.

Заветное желание. У каждого бывает такое затаённое и вечное желание – заветное. Мне бы – если б бог спросил – чего тебе, мне бы помолчать с тобой с глазу на глаз и увидеть в твоих глазах ту же боль, ту же нежность и любовь и чтобы ты понял, как я, что мы родные навсегда и не разлепить нас, а только разорвать. Твои украинские песни, твоя гитара, твои письма – это моё самое заветное. Этого мало, но мне достаточно взглянуть на полку, где спрятана твоя фотография, и я уже не могу сдержать слёз Неужели ты можешь ещё с кем-то так делиться всем, как со мной. Милый мой, маленький, беленький Валерка. Тебе так нужно тепло и любовь, а я так хочу дать тебе это я теперь не смогу прийти к тебе. Раньше я не думала, ты гнал меня, а я всё не могла этого понять – ведь именно я была самым главным человеком для тебя так я была нужна тебе, ты тосковал, не знал, куда деть себя, узнавал меня во всех прохожих и не мог заснуть ночью, если у нас было неладно. Ты писал стихи, тебе было невозможно высказать в прозе своё одиночество и свою любовь Сколько раз ты повторял "Эх, если бы ты понимала меня" Я тебя не понимала, не хотела понимать, я не могла снизойти до того, чтобы понять тебя – ведь я была королева, а ты подчинённый, я брала твоей любви – сколько хотела, а излишки, которые утомляли меня, я возвращала обратно. Я тебя считала своей собственностью, как же я была поражена, когда мы расстались и ты не захотел вернуться. Как, разве ты можешь жить без меня? Оказалось, можешь, а это я не могу. Оказалось, что ты стряхнул меня, как паразита, и теперь уже не достучишься до тебя, не доплачешься. Мне нужна твоя любовь, она ведь моя, ты подарил её мне на веки вечные. Мне нужна она. И сам ты, ты весь мне нужнее всего Что ж, если бы даже я вцепилась в тебя на улице и кричала бы "Моё!", никому не отдам, не хочу! ты бы сбросил мои руки и сказал – "это сумасшедшая, уберите её. Человек не может никому принадлежать в нашей стране". А я бы кричала – Никто никому, а вот ты мне принадлежишь. Нет, я просто поддалась истерике. Я бы сробела, я не могу бороться за тебя, потому что всё время во мне живёт трезвый червь, которого ты заронил в меня А вдруг и правда всё относительно, вдруг у тебя новая жизнь, в которой мне нет места или где-то на задворках Валеронька, родной, откликнись, вспомни всё

Что я могу просить тебя – только одно слово – Вернись! Вернись. Если у тебя нет никого, то всё вернётся, как я хочу раскрыться тебе, ты увидишь, что я не такая уж плохая, может быть ты не пожалеешь, если поверишь мне.

Какое безумие, ерунда, действительно бред.

Ты сказал – никогда.

А ещё ты сказал – если будешь всё время говорить об этом, я вообще не приду к тебе

А я опять за своё. Это я стучусь в твоё сердце. А ты уже замёл мои следы – чужие юбки замели (прости за грубую метафору)

Может, они лечили тебя от меня, может, я была болью, а я тянула тебя назад, а эта женщина она ничего не требовала, только любила тебя и отогревала.

Мне очень больно, милый, я очень долго была для тебя обузой. Уже в Петрозаводске [после зимней сессии в 1968 году] ты был так далёк от меня, ты мне не рассказал о ней, ты совсем не говорил со мной, а в твоей жизни уже произошли изменения. Ты ехал к ней от меня. Тогда ты от меня ушёл. Она позвала тебя. Теперь я тебя зову. Уйди от всех,

А ты, наверное, посмеиваешься – как бы не так, очень ты мне нужна.

Это главное – во мне нет никакой уверенности

Помнишь, я говорила тебе, что меня невозможно любить. Ты тогда подумал, что я кокетничаю, а ведь если честно, я всегда удивлялась, что ты во мне нашёл

Вот, кажется я поняла, почему мне так нужно было написать тебе. Я тебе этого не пошлю, я думаю, если я тебе была бы нужна, ты бы сам пришёл, ведь ты знаешь, что я жду тебя и у меня никого нет. Только бы передать тебе, что я тебя жду Всегда. Пусть тебя не смущает ни сомненье, ни гордость, если когда-нибудь тебе захочется увидеть меня, свистни, я приду сама.

А пока я буду молчать.

Только услышь, что я люблю и жду тебя и я буду спокойна, что я всё сделала И больше уже ничего не в моих силах

Только как ты это услышишь

Ну, что же ты, Валера, решил всё кончить по-мужскому, без всяких ненужных сентиментов? Только всё это совсем не пахнет мужеством, ты должен был сразу меня предупредить, что не будешь писать. А так это похоже на бегство, на предательство. Ты предал всё наше прошлое, значит, оно было ненужным, неправильным и ты стыдишься его.

А я не собираюсь забывать ни о чём; если я каждую ошибку буду вычёркивать из жизни, то в конце окажется, что я и не жила. Я ещё перед смертью буду вспоминать и наш Кодар и наши общие мечты, и твою мнимую любовь и твоё предательство

А ты – как хочешь, можешь забыть, если тебе так лучше.

Письма твои я тебе не верну, а фотография мне не нужна. Не всё ли равно, каким ты был, главное, что ты был. А мои можешь мне вернуть.

Ну, что тебе пожелать на прощание?

Научись смотреть на себя со стороны и лучше лишний раз себя обвини, чем оправдай.

Приглядывайся к людям, ведь недаром говорят, что в каждом есть свой особый мир, и каждый рождён, чтобы любить и быть любимым. Я хочу, чтобы у тебя было много друзей, одиночество накладывает плохой отпечаток. А тебя люди, в основном, любят (например, туристы), научись и ты их любить, бескорыстно, и тогда тебе будет хорошо.

Никогда не требуй доказательств любви – этому нет оправданья. И помни меня, помни, что из-за тебя мне стало сложнее жить и что ты меня предал и бросил в самый тяжёлый момент жизни Ещё знай, что я очень хотела, чтобы наши мечты родились на свет. Не знаю, любила ли я тебя, но я хотела, чтобы ты был моим плечом, мои другом, чтобы возле тебя я стала сильным человеком и ещё я хотела быть любимой и нужной тебе. Никогда не вспоминай обо мне как о лживой, нарисованной душе, ты жестоко ошибался, я заблуждалась, искала себя, но не притворялась. А впрочем, я всё равно не переубежу тебя. Мне хочется в последний раз говорить с тобой бесконечно, но ты прав, пора кончать.

Будь здоров. Н.

Здравствуй, Наташа!

Ты была права, когда говорила, чтобы мы расстались – я, мол, подумаю.

И вот я подумал. Подумал и решил написать тебе письмо, поскольку сказать тебе всё, что я думаю, я не смогу, т.к. ты меня никогда не хочешь слушать до конца, а если даже и слушаешь, то для тебя получается важнее ответить мне в тот момент что-нибудь, чем думать над тем, что я сказал.

Прежде всего ты была уверена в том, что я к тебе "прибегу" (как ты выразилась). А почему бы и нет, ведь, "прибегал"?..

А я тебе говорил, что давай договариваться сейчас, если ты меня любишь (когда мы поссорились и ты решила меня наказать), ибо я уйду и уже не приду никогда, я тебя спрашивал: не будешь ли ты жалеть о том, что разойдёмся(?), но ты это поняла как угрозу, потому что опять-таки была уверена в том, что я "прибегу".

Хватит, Наташенька, я уже "набегался"

Для тебя тогда было важнее не поссориться с Сёмой [Семён Лившин - журналист, писатель-сатирик, чемпион КВН 1967], т.е. не потерять ещё не установленный контакт с газетой, а со мной ты всегда успеешь помириться (я же ведь люблю тебя).

Ценой ссоры с человеком, которого любишь (если это так), установить связь с газетой. Не парадокс ли это?

Ты считаешь, что нет, значит грош цена тогда твоей любви.

Ты возмутилась тем, что я тебе сказал, а почему я не могу думать, что ты будешь с кем-то целоваться без меня, если ты без меня назначаешь свидание.

У меня есть право так думать. Ты мне весной говорила, что будешь целоваться только с тем, кого полюбишь.

Через неделю ты мне сообщаешь, что любишь другого, а ещё через неделю ты уже со мной целуешься. Так почему я не могу так думать? Когда со мной ты целовалась, ты знала хорошо, что меня не любишь.

Ты можешь обнажаться при мне с Гришкой в палатке и на глазах у всех и после этого доказывать, что это не плохо, т.к. он твой друг.

Ты пошла обнажаться со мной в палатке в Крыму, а ведь я тогда не был твоим другом.

Я тебя тогда, как-то ночью, поцеловал и ты не возмутилась (?!), а просто промолчала (не разрешая, конечно, себя целовать, рукой), а ведь я не был тогда твоим другом.

Ты доказываешь, что имеешь полное право без меня ходить с кем угодно в кино и что ты так и будешь делать. Ты говоришь, что тебе нужна полная свобода и независимость.

Так зачем тогда тебе я, если ты хочешь жить независимо от меня, своими делами, иметь связи, которые тебе нужны, не обращая внимания на то, как я буду ко всему этому относиться?

А я не хочу жить при тебе.

Для тебя важно сейчас то, с каким соотношением мы с тобой поженимся – кто кому сколько будет подчиняться.

Не чувства, а разум, разум и ещё раз разум.

А ведь главное не в том, кто кому сколько будет подчиняться, главное – наоборот: кто кому больше уделит внимания, заботы, ласки и пр. Без этого не может быть настоящей любви. Должны быть одни планы, стремления (а, следовательно, и связи и дела), должны жить друг другом, жить одной жизнью, а не разными.

По-моему, это не так трудно понять.

Хороший пример – Галка с Жоркой: она без него никуда, не то, что не хочет, - не может пойти, даже если он занят, то всё-равно она его забирает, потому что ей надо куда-то сходить. Также и он.

Я вначале не верил в то, что у нас будет настоящая любовь, а теперь вижу, что ошибся.

Мне от этого ещё обидней становится за свою любовь.

Понимаешь, Наташа, когда я думаю о том, что мы с тобой, когда поженимся, будем жить так же, как сейчас, мне становится страшно, честное слово, я боюсь думать об этом.

Если ты сейчас делаешь всё это только для того, чтобы "не подчиняться" моей воле (как ты говоришь), то это не страшно. Меня пугает другое: то, что если ты действительно с такими убеждениями и будешь всегда отстаивать право ходить без меня со своими друзьями в кино, назначать свидания с кем тебе хочется по своим делам и прочие подобные вещи, то я с этим никогда не смирюсь, понимаешь, никогда!

По-моему из наших отношений должны вытекать наши отношения к делам, должны складываться наши отношения. Ведь это яснее ясного.

А для тебя всё это выглядит почему-то иначе.

Понимаешь. Я хочу чистой, честной любви, а не такой, как у нас была до сих пор, любви, как у Э. Асадова:

Я действительно решил не приходить больше к тебе. А письмо пишу для того, чтобы сейчас уже ты подумала картинку, что, с этими импровизированными вопросами и ответами а наших разговорах, мы с тобой никогда ни до чего не договоримся.

А ведь мы собирались с тобой расписаться.

Я не могу сейчас утверждать то, что ты меня не любишь, потому что, в таком случае, ты бы не разрешала бы многое, что можно разрешить только человеку, которого любишь, но в то же время, ты должна сама прекрасно понимать, что с твоими отношениями, как у нас были до сих пор, мы долго не проживём вместе – или нам до чего-нибудь договоримся, или – разойдёмся. Так давай сейчас во всём договоримся.

Я верю в то (если ты меня действительно любишь), что у нас может быть всё хорошо, но для этого надо окончить то, что было раньше.

Если ты тоже любишь, значит ты хочешь быть со мной, а если хочешь, значит у нас будет всё хорошо.

Я отнюдь не имею ввиду то, что ты должна стать другой, а я – нет. Мы оба должны стать другими.

Мне очень обидно, понимаешь, обидно за нашу любовь.

Неужели мы с тобой не можем жить хорошо, если мы друг друга любим?

А я хочу, чтобы между нами всё наладилось и было хорошо. Ведь у меня сейчас всё в жизни связано с тобой, всё.

Куда не повернусь, везде упираюсь в одно – как было бы хорошо, если бы мы сейчас были вместе.

Остался я наедине с курсовыми и лабораторными (будь они неладны!), всю жизнь буду ненавидеть лабораторки.

Мне очень тяжело и обидно

Я не могу никак вылезть из этих лабораторок и, если я смогу окончить этот семестр без тебя, то это будет величайшей победой в моей жизни.

Почему, почему у нас не может быть хорошо?

Почему Саша может приезжать с аэропорта (!) встречать Борьку в субботу после лабораторок?

Почему Лора не может жить без Марика, когда его долго нет дома?

Почему Галка может целыми днями сидеть с Жоркой в общежитии заниматься?

Да потому, что они любят – понимаешь? – любят друг друга.

А почему ты можешь поехать одна к Сёме, т.к. тебе тяжело заехать ко мне?

Почему тебя никогда не затащишь к нам в общежитие?

Почему ты можешь назначать Сёме свидание без меня и тут же говорить, что он тебе назначил!

Да потому, что ты не любишь меня. Вот что получается. А ведь ты столько говорила, что любишь – меня.

Где же тогда твоя любовь? Я ничего не могу понять. Если ты меня любишь, то зачем тогда всё это, а если не любишь, то, опять же, зачем тебе всё это?

Ты сама хоть понимаешь, что это всё ненормально?

Конечно, понимаешь.

Так давай сделаем так, что бы было всё или нормально, или вообще ничего не было. Ведь так не может быть всегда.

Мне кажется, что я это всё напрасно пишу. Ведь ты заявила тогда, что с Сёмой ты не будешь терять связи, ты только не добавила, что лучше поссоришься со мной (что ты и сделала). Получается, что установить контакт с газетой для тебя важнее, чем [нрзб.] потерять его с любимым человеком.

Если это так действительно, то значит мы с тобой не помиримся, а если ты меня всё-таки любишь, то у нас всё будет хорошо.

До свидания, Наташа.

(Может быть в последний раз)

Валерий.

В Милый мой

Моя песня бодрости – одно слово – "Верность"

Что будет с нами? Я боюсь, я не хочу верить, что мы с тобой не встретимся Ведь ты же должен любить только меня Ты это не знаешь, а я – как я тебе это скажу? Я не могу больше жить без тебя. Я не хочу. Зачем? Ведь это же страшно. Почему ты до сих пор не встретил меня? Я над Землёй кричу, от одной звезды к другой – где ты? Какая здесь гулкая, дикая пустота. Как мне крикнуть, чтобы ты услышал. Услышь меня – вот я кричу.

Любимый мой! Солнце Моё!

Так страшно. Подумай. Я могу без тебя привыкнуть. Я, кажется, уже привыкаю. Это значит, что я умираю. Ведь ты для меня не только любимый. Ты – моя любовь, ты – моя мечта, ты моя гордость, моя ярость, моя песня, моя революция

Всё. Казалось мне одну минуту, что ты слышишь меня, что ты меня так близко смотришь.

Теперь уже не кажется. Ты, наверное обернулся в другую сторону, не понимаешь, откуда сигналы к тебе. Думаешь, со звезды Бетельгейзе. Думаешь, я – Аэлита.

Не знаешь, что я совсем рядом, на одной Земле с тобой.

Нет, мне не нужно это. Мне так ещё больше одиноко.

Мне нужен ты живой и тёплый.

Чтобы ты говорил, смеялся. Чтобы у тебя были свои мысли, а не мои, свои песни, свои недостатки. Я хочу любить Тебя до мелочей, хочу, чтобы ты нуждался во мне, хочу о тебе заботиться.

Как тебя зовут, мальчик?

Если меня спросят что прекраснее всего в мире, я скажу любовь. Ты тоже так скажешь. Но ты ещё не знаешь любви. Хоть ты и взрослый, пусть мужчина – ты не знаешь любви, потому что ещё не встретились.

Я тоже не знаю, знаю только что она прекрасна. Те люди, которые знают её – живут, а другие – умирают и не знают, отчего. Их съедает тоска и привычка – съедает всё и от них ничего не остаётся, не остаётся памяти. Даже ветер забывает о них.

Ты как думаешь – все, которые написали о любви, знают её. Мне кажется, это редкостная пти синяя птица. О ней мечтают многие Это самые красивые мечты. А у кого она есть – синяя птица.

Её достанет самый ловкий и самый смелый?

Что за ерунда. Птица прилетит, к кому захочет – и он полюбит счастливо.

А сильные могут ломать руками Землю и вырывать деревья с корнями – они ничего не найдут.

Так что же, ждать, когда тебе повезёт?

Я хочу бороться за тебя, хочу сама тебя добиться. Как это делать? Кто мне скажет, как тебя найти?

Только я хочу не сдаться и быть верной тебе. Иногда невмоготу. Хочется любить любого. Но – верность! Верность – как клятва. Только настоящее. Не хочу и не надо менять любовь на флирт и привычку.

А Томик говорит – ну и пусть флирт.

Нет, не пусть. Не имеешь права по пути отдавать по поло другой то, что несёшь мне.

Не оскверняй Синюю Птицу. А не то донесёшь до меня – пшик. Придёшь и окажется, что ты разучился любить.

Я не знаю, зачем пишу тебе. Знаю, как ты к этому отнесёшься, но мне так хочется писать, что это сильнее меня. В нормальных условиях этого бы не было. Но это море уже четвёртые сутки, этот шторм, который я думала не переживу от страха. Я испытала всю мерзость морской болезни. Разве после этого я могу говорить, что люблю море. У меня сейчас самое сильное желание – лечь на землю и почувствовать, какая она надёжная и прочная. Может быть там станет всё на своё место и я снова пойму, что иначе быть не может, тогда я этого не пошлю. А сейчас мне кажется опять, что это ошибка, что мы сами должны участвовать в своей судьбе, что мы должны быть с тобой. Я понимаю, у тебя уже всё устоялось и ты ни за что не захочешь новых хлопот, новых "авось". Пусть всё немного не так сияющее, зато надёжно и спокойно. Да, конечно, ты меня не поймёшь. А я уже сейчас, в [зачёркнуто] проклятой жуткой болтанке, чувствую, как буду на той надёжной и спокойной земле тосковать за этой раскованностью чувств и природы, за этими горизонтами, у шквальным ветром, за непослушным румпелем, когда ты сама ведёшь судно – ( пусть это слишком громко, но чувствуешь себя мужчиной – т. е. настоящим человеком и гордишься, что вот это на тебя так злится море и всё-таки не может одолеть

Хочется рассказать тебе о моих мечтах – так это всё хорошо и свободно, но у нас разная почва под ногами и я уже жалею о своём порыве. Если бы там ты был здесь, побыл внутри меня, если бы смог стать раскованным и перестать уговаривать себя, ты бы захотел вернуться и вернулся бы. Я жду тебя и буду ждать ещё долго, даже если выйду замуж

Вот видишь, хотела бурно жить, мотаться по свету, почувствовать преимущество свободы, а почувствовала только своё одиночество и ещё – что не хватает у меня характера и желания вычеркнуть тебя из жизни

Милый мой, дорогой, хороший.

Дай бог, чтобы ты этого не получил. Мне не стыдно, а просто знаю, как ты к этому отнесёшься. Но мне хочется писать, писать тебе. Хотела себя уверить, что так лучше – чище и свободнее, хотела мотаться, не помня себя,

[это не в сексуальном плане, потому что, когда - в будущем - она дала полную волю моим рукам, она, не помня себя, бубнила в сторону в ошеломлении от себя: "Второй! Второй!"! Кстати, значит, то, что было у неё до него: "с пустыми объятиями", было с какими-то пуританскими объятиями.]

а всё равно – всё помню, ничего не могу выбросить и всё время чувствую, как я одинока без тебя. Буду надеяться, что не получишь, ведь ты наверное, имеешь адрес и не обязательно тебе бегать на почту. А я – как будто ты уехал на время – буду писать, обманывать себя. Одного боюсь – получить от тебя ответ.

Твоё последнее письмо я всё время ношу с собой в сумке. До сих пор оно меня сдерживало, - Как будто напоминало – не забывайся, вот что тебе будет за несдержанность. Боюсь я этого письма, а выбросить не могу. Ой, что-то не то пишу. Просто буду о себе говорить с тобой. Прости, тебе, наверное, очень досадно читать это, зачем, к чему, а я пишу – как будто ты не увидишь этого, ну, и не обращай внимания. Вот Томка молодец. Сказала Витьке не пиши – и точка. Может, так и больнее и хуже, но не могу я тебя зачеркнуть, не хочу

Всё мне кажется – ошибка, и ничего. Нет, не думай, я головой понимаю, можно приказать себе, можно любить и забыть, но начинаю вспоминать и перестаю понимать – как будто сын ушёл от матери сказал – ты ошиблась, мы с тобой чужие. Иногда дико становится – ведь ты же мой, как же так.

А иногда всё понятно (но не сейчас)( - и чужой ты и взрослый и женщины у тебя и защищаться тебе не от кого. Как ты там, милый. Всё время представляю тебя в разных компаниях, с разными женщинами, а может и с одной, но не получается, что ты чужой.

Слушай, ну почему это плохо, ведь мне больше всего хочется писать, ведь ты же говорил, чтобы я была открытой, почему же я должна прятаться. Не осуждай меня. Ведь я могла бы тебя тоже осудить, верно? Чем больше мы рассуждаем, тем хуже выходит. Впрочем, у меня всегда плохо. Когда не нужно было – я рассуждала слишком много, а теперь нужно, но не хочу. Не слать, а? Вот, если бы ты смог заглянуть в меня или приснился бы мне в вещем сне и сказал – не шли, я отнесусь к этому письму брезгливо и накатаю такой ответ, что за год не отплачешься. Ну ладно, всё равно. Буду твоим спецкором. Я только что вернулась из морского похода. Знаешь – походные дневники и походные мысли, когда ни за что не заставишь себя молчать, я поэтому так расписалась. Писала там стихи и письма. Знаешь, я писала хорошие письма тебе – те, которые я тебе когда-то обещала. Во всём опоздала. Так вот, мне поход не очень понравился. Два раза был шторм, было довольно жутко, я лежала пластом, зелёная, как змея и там мечтала о твёрдой плоскости под ногами. Тогда я и подумала, что обязательно напишу тебе (у попа была собака – только начну что-нибудь рассказывать и опять скатываюсь на свою борозду). А потом трое суток был штиль, а это ещё хуже. Такая нудота, хоть локти кусай, представляешь, сиди, как остолоп и не принадлежи себе – жди в море погоды. Нет, лучше гор ничего нет. Да, ты не знаешь, ведь мы на май ездили в Тернополь в пещеры. Мне так понравилось, я даже не ожидала. Знаешь – это сплошное скалолазание – то, что я так люблю. И потом пещеры очень красивые, стены все в узорах, в цветах. Ещё там был слёт. Я там была во всех жюри и вообще всем показалось, что я важная персона, рассказывала, как устраиваются всЁ – союзные слёты, ведь они там тёмные. Мы очень здорово показали себя – как ни на одном слёте. Такой коллектив – железный. Лагерь так убрали, у всех форма, эмблема. На конкурсе песен так спели, честно, просто здорово. И вообще – чувствовалось, что одесситы – жизнерадостный народ. А знаешь, как мы назывлись – ЖЛОБ – женский лагерный одесский батальон (16 девочек и 3-е мальчиков). Вот. А теперь я работаю.

Довольно скучно. Не могу усидеть на месте 8 часов. Проектный институт. Это вообще гроб. Нужно или НИИ или на завод. Всё, что ли. Кажется всё. Чтобы не продолжить нытьё, кончаю. Чуть не написала в конце пиши. Не пиши. (Т. е. конечно я лицемерю, хотелось бы от тебя получить что-нибудь, если бы только не гавкал, не пытался меня уверить, что это ни к чему, что дальше ничего не будет, (а я это и сама знаю). В общем, если хочешь – напиши. Наташа.

У вас там холодно, не повезло тебе. Ну ничего, ещё будет тепло.

Рассказать тебе, как Томка мне рассказала одно печальное событие.

Иду, говорит, по Дерибасовской, а навстречу пара – разнаряженная – Валера с девушкой (наших лет) Валера в каком-то вишнёвом пуловере, причёсанный и так важно шествует с ней под руку, как в деревне на больших гуляниях. И о ней немного рассказала. И говорит Валера так нагло (так почему-то она сказала) "Здра-асте!" - и улыбается. Видно, говорит, что полностью доволен жизнью. Обидно мне было – как это ты гуляешь с девушкой и доволен жизнью, когда я не довольна.

Не пойму я – и хочется мне, чтобы ты был счастлив, честно, очень хочется, и ревную тебя к твоему счастью. А ты всё же будь, постарайся. Но только никого больше не обижай, а то не сможешь быть счастливым.

Ну вот, всё. Пока. Скоро ещё напишу.

А теперь я напишу письмо для себя.

Слушай, ты! Ведь ты не любишь его. Не доверяешь глубине его чувства, а он, скорее всего, вложил в него всю душу. (Но быстро же он эту душу вернул.)

Умом – не люблю, не верю в его глубину как человека. Он кажется мне несколько пустым и плоским.

Мы никогда не находим, о чём говорить, мучительно думаем – это ужас, это гибель не только чувства – вообще всякой близости.

Но удивительное дело – ведь и с Котловым мы расстались на той же почве – мы не находили тем для разговоров. Помню жалкое и нелепое чувство отвращения к себе, когда я начала говорить вдруг о достоинствах и недостатках героев "Молодой Гвардии", а он так важно одобрил меня – ну видишь, мол, вот и поговорили.

А теперь. Валерка возмущался и действительно, стоит нам встретиться и мы можем, кажется, болтать целыми днями.

Может (скорее всего так) это потому, что мы освободились от связывающей неестественности нашего положения – без чувств обязательные ежедневные встречи у моря – и обычные разговоры здесь не идут вроде. А потом у меня была любовь? Или тоска. Длительная, ноющая, воющая тоска, больше около 2х лет. [То есть "сейчас" весна 1968-го?]Я не хочу теперь того же. Той же любви с пустыми объятиями. Когда он был мой, он был мне вроде не очень нужен, а теперь… И теперь это Ну я не живу сейчас. Я не ищу даже в себе силы встряхнуться – полнейшая апатия и тоска. А надо встряхнуться.

Значит, умом я его не люблю, а сердцем – люблю. Нет, я просто дура. Он дорог мне и я даже не соображала, насколько. Он мне стал родным человеком. Вот. Это то самое. Какой он ни есть, даже эгоист (а это есть) и жестокий, и иногда несправедливый человек, у него нет душевной чуткости и доброты и он умеет очень здорово ранить и не думает об этом, не раскаивается. И, кроме того, он не любит меня так, какой я представляла любовь. Нет никакого беспокойства никогда, нет заботы о моём душевном покое и радости. Вот сейчас это всё его плохое у меня перед глазами. И, может, мне с ним было бы очень плохо жить. (Мама чувствует это). Но это всё не может убить во мне неудержимое желание ласкать его и заботиться о нём и если я буду любить его всегда, это и будет для меня источником радости, да ещё какой. Всегда его руки, всегда его привычки, его глаза, его – всё его. А всегда спать с ним – пусть это грубо. Но сколько в этом радости. Впрочем, я увлекаюсь. Если он будет относиться ко мне брезгливо, не любить, снисходить, это будет не радость, а боль. Палка о двух концах.

Теперь в области душевных отношений.

Опять же – нужна только любовь. Валеронька опять был прав. Вот сейчас я с таким хорошим чувством вспоминаю его рассказы, особенно об армии, когда он стоял в карауле (почему-то всё время это представляю), а кругом ни души. Не кто-нибудь стоял, а мой родной Валерка. Я бы тогда бы подбежала к нему, ведь кругом ни души, целовала бы его без счёта, бегали бы с ним, ведь кругом ни души, как дети. Как было бы мне хорошо.

И мне его рассказы кажутся такими поэтичными. Нет, тогда они тоже мне такими казались. Он напрасно говорил, что я не умею его слушать. Иначе бы они так не запали мне в душу. И до сих пор он кажется мне маленьким белоголовым мальчишкой, как когда он пас коров и лежал на лугу и смотрел в небо. Только я всегда представляла рядом с ним себя. Тоже мне, неотделимая частица. Ведь он не маленький мальчик, как хочется, а очень взрослый мужчина. Вот захотел, пошёл к женщине и не верится, что там были одни разговоры. А вот сейчас посмотрел телевизор и конечно, мирно спит, а, может, строчит ей письмо и пишет "Целую твой Валерий", а я тут размечталась.

Ну и что, ведь я же пишу письмо себе. А я одна у себя осталась. С кем мне ещё поболтать. Только ты меня можешь выслушивать без конца о нём и тебе не надоест.

Наташка, а может, это просто бабская натура. Да, мне было очень много хорошо с ним. Я хочу это хорошее повторить, продолжить на всю жизнь. Но ведь было и очень много плохого, гадкого, какое нельзя забыть, заставить себя не забывать, хоть и хочется.

Нет, наверное, нам не нужно быть вместе. Нет, он никогда не виновен. Он не взвешивает свои слова, не представляет, да ему всё равно – как мне будет от них.

Но ведь он был зол. Я теперь понимаю злость от бессилия вернуть любимого. Если он будет любить и будет уверен в моей любви, то это исключается.

Не знаю. Не хочу пустить всё на самотёк, за счастье нужно бороться. Но за что и с кем бороться мне? С ним или с собой?

Он мне не друг. Сказал, что даже мог бы бросить меня в таком положении. Я знаю, что мой Борька [Борька и не знал, что его двоюродные сёстры боготворили его как МУЖчину], например, сдох бы, а не бросил. Если бы и не любил, и даже если бы любил другую, не бросил бы. У него в душе есть какое-то "табу" на это. Вот Витька – ещё не был женат, любил Тому, по-моему, действительно, любил, а не бросил Людку, потому что был связан, только то, что и у нас. И Тома поняла, не осудила, иначе он не мог. А Валера может, потому что ему так лучше.

Почему Витька женился? А у нас об этом и речи нет. Ну ладно, он, конечно, не должен. Я не хочу, не желаю ему, чтобы он когда-нибудь должен был жениться. (Хотя он, кажется, и не сделает этого никогда) Но только потому ему не желаю, что он всё-таки "мой", родной и мне хочется, чтобы ему было хорошо. А по отношению ко всем другим парням я бы считала их подлецами последними, особенно если как Танька. Ведь нельзя считаться только с собой. и совершенно не считаться с человеком, который с тобой физически связан, т. е. очень близкий тебе человек, особенно, если это мать твоего, болван, ребёнка.

Дико мне об этом думать. У него есть какая-то "своя" порядочность и безусловно, ему можно верить больше, чем мне, например, но у него совсем отсутствует чувство долга.

Всё. Разобрала его по косточкам.

Наверное, теперь икает во сне.

Спокойной ночи, Валеронька. И пусть тебе приснится вещий сон, что мы снова вместе и счастливы.

4. С чего начался весь сыр-бор: песня "Я не права была".

И напомнить мелодию (см. тут).

Сделав (см. тут, в конце страницы "тут") сноску на "слова", я мог натолкнуть читателя той страницы на мысль (и сам тогда так предполагал, ибо ничего ж не знал, кроме имени прототипа "ты" и общего понятия о всесторонней его замечательности), что разрыв был из-за того, что он был за дела – жить на Востоке, а она переборщила со словами. В результате, он ей не поверил и, женившись на другой, совсем мещанке, он в гражданских делах не продвинулся. И главные герои остались всесторонне несчастны. – Образный, понимай, крах шестидесятничества. Крах, который мог быть изменён лишь невероятным "случайно".

Ведь тут такая "просто бабская натура" прёт!.. Мещанство во всей красе и силе.

*- Впоследствии я и идеологическое отнёс к прикладному, если идея явная. От головы, а не от подсознательного идеала.

Первое пользуется простым психологическим механизмом – заражением: усыпить колыбельной, взбодрить маршем, изжить горе, усилить радость, любую эмоцию утрировать. Второе, от вдохновения, охватывающего всего человека, вместе с подсознанием и даже преимущественно подсознание, второе пользуется сложным психологическим механизмом: сочувствием, противочувствием и результатом их взаимного столкновения – возвышением чувств, катарсисом. Который принципиально не процитируешь даже и если осознаешь. И который, осознанный, всегда есть не то, что написано словами, "в лоб". Так что если в песне, являющейся художественным произведением (т.е. выражающим больше, чем осознаёт автор), написано "я не права была", то катарсис, художественный смысл, то, что хотел "сказать" автор, неосознающий себя от вдохновения, будет – по линии наибольшего сопротивления: "была права".)

Она кругом сдалась. "Слова", символ высокого, "наши общие мечты": замах тихо изменить коммуной потребительский строй или законсервировать для будущего страны немещанскую нравственность как антиидеал личной пользы, живя в глуши нравственной Чары, как они когда-то, в любовную ночь согласия ("Я чую") поклялись ("ты моя революция") – это всё она отвергает во имя неугадывания им, что это всё было "правда".

Она смирилась с тем, что он забыл то достигнутое было согласие, "кто кому сколько будет подчиняться", тогда, на Чаре, когда "в тишине уснул камыш".

Она признаёт, что новая жена, "разнаряженная", застила ему свет в окошке, и вот он на Дерибасовской "с ней под руку, как в деревне на больших гуляниях" и "доволен жизнью", а только где-то в подсознании его спряталось, что "теперь и жизнь не радость и весна". И она готова ждать всегда: "даже если выйду замуж". И даже если "случайно завернёшь", и не останешься.

Брак сорвался и там и там. Но Лида уже лишена возможности изменить. А "Я" песни Наташи - "Когда случайно" её любимый к ней завернёт - готова.

А в песне Наташи "случайно" в принципе мыслимо. Зато тут не гимн, а умиротворённая песня.

Что если В ПЕСНЕ возвращается в ранг идеала - высокое? - "слова", пребывающие в качестве меры глубины определённого сорта любви: гармоничной. Тогда художественным смыслом песни является правота насчёт "слов", как ведущей составляющей в идеале гармонии высокого и низкого, этики долга и этики счастья, коллективизма и индивидуализма. То есть "Я" это не Наташа Гойхман. И то, что "Я" изъясняет словами, не есть то, что выражает песня.