- Ох, грустно, грустно.

“Счастье – это когда тебя понимают”. Помнишь эту фразу? А мне счастье, если из непонимания меня рождается коррекция моей мысли, не уничтожающая первоначальную мою мысль. Как Эйнштейн Ньютона.

Так вот несчастье в том, что ты не дал мне нисколько своей правоты.

Клянусь, у меня не раз бывали случаи, когда меня сажали в галошу. И счастье было в том, что, оказывалось, что можно выбраться из нее. И объяснить тот элемент, который меня поначалу убивал.

То есть я, увы, должен себе сказать, что ты таки совершенно не понял.

А жаль-то как! Это у меня самая обоснованная статья. Самая.

Надо же.

Я понимаю, что ты думаешь. Ты думаешь, что во мне играет самолюбие. Чтоб его не раздражать, ты совершенно уничижительно отнесся к себе… Все понимаю.

Ну давай разбираться.

Сколько доводов у меня? – У меня ответы на вопросы:

1. зачем Антонов ввел невероятность (1 – простодушного отношения Наденьки к дарению трамвая, 2 – бездумного согласия Наденьки его вести, не умея). – Чтоб, находясь авторской речью в зоне сознания Наденьки, проиллюстрировать ЕЕ экстремизм.

Имеется в виду, что и вне зоны ее сознания, - т. е. выбирая такой сюжетный экстремум, как пригнать трамвай к дому Наденьки и там поставить, а также допустить, чтоб его не обнаружили за целый день, в том числе и при дневном заходе трамвая в депо,- автор поступает не как нереалист, а как реалист, для которого нужна экстремистская провокация для проявления экстремизма героини, идеал которой он не разделяет. Здесь у Антонова действительно отличие от реалиста Чехова. Чехов не применял “от себя” такого экстремизма. Экстремизм женщины, сказавшей безумные слова, дан в прямой речи, как я понимаю тебя. Кстати, эта женщина – тоже сверхчеловек. Такое сказать!.. И не надо говорить, что она умом чуть тронулась от горя. Нет,- говорю я, не читав рассказа,- это она от своеволия. Тронувшейся она кажется нам, не сверхчеловекам. А сверхчеловеки – всегда чуть тронувшиеся. Разница между Чеховым и Антоновым в их пафосе. <<У Чехова норма возможной, близкой по предчувствию жизни конструируется от обратного - в буднях и пессимизме>> (Бялый). Нет, не за сверхчеловеков Чехов болеет. Сверхчеловек ему здесь нужен как направление для обычных людей, достойных лучшей жизни. Темы Чехова – загубленные жизни. Это не мое наблюдение, а – забыл фамилию. Сверхчеловек здесь Чехову нужен, как большевикам анархисты поначалу: и те, и те против общего врага. А Антонову, свидетелю разгула вседозволенности, сверхчеловек нужен для дистанцирования. Пусть и достаточно мягкого. А реалисты – оба*.

2. Зачем Антонов ввел художника? – Чтоб развить экстремизм. Ибо человек свободной профессии ближе к богеме, анархизму, сверхчеловечеству и ницшеанству, чем человек другой профессии.
3. Зачем “от художника” введен элемент фатализма в его поведении днем? – Опять экстремизма ради.
4. Зачем у художника такая внешность? – Демонисту пристало быть красивым.
5. Зачем опытный? – То же.
6. Зачем Наденька сделана не думающей о дарителе? – Эгоистка, как и все сверхчеловеки.
7. Зачем она сделана упивающейся красотой рисунка? – Ее внутренние переживания есть главная ценность. Эгоистка. Супервумен.
8. Зачем холодный оттенок рисунка художника?

И можно еще кучу доводов набрать. Я ж не все написал в статье. Зачем выбрано время года – весна? – Это пора безумств, столь естественных для сверхчеловека.

А смотрим, сколько доводов у тебя.

1) зря ты объясняешь “нереальность”. – Моя функция – объяснять. Люди склонны не понимать и думать, что и так всё ясно.

2) сверхчеловек, а вместе с ней – и автор. – Я ж писал: “Не ради Наденькиного идеала и не ради идеала художника написал рассказик Антонов”.

3) чувство, что эта Наденька хочет счастья, мечты, романтики, и совершенно не знает, как его найти. – Т. е. вполне по Выготскому: раз фабула такая: счастье – несчастье – счастье, значит, катарсис – несчастье, не то, что превалирует. Да? Или проще – акцент на середине сюжета: “радостный” он недолго, поскольку Наденька скоро узнает, что трамвай угнанный.

4) какой сверхчеловек – даже не может догадаться, что так просто трамвай не достанешь. - А младенец еще больший сверхчеловек. Вот дай ему кушать, когда он хочет, и все тут. И плевать ему на весь белый свет. И орать будет, пока не накормишь. Отсутствие тормозов в эгоизме – это и есть сверхчеловек. А не высокий интеллект.

Ты понимаешь, что твои доводы не есть доводы.

Но есть и настоящие доводы:

1. безликость инструкторов, 2) малочисленность ликих – один, художник.

Так они, по-моему, парируются лаконичностью, краткостью рассказа.

По-моему твое чувство тебя обмануло. В рассказе действительно есть авторский пафос неприятия бездумного счастья. Вот тебе и показалось, что тут грусть, что нет счастья.

Если ж говорить мне о чувстве, то я чувствую, что Наденька хорошенькая, что у нее нет проблем с поклонниками, что она легкомысленная (что способствует счастью) и вообще еще безоблачная девочка.

Боже, до чего странно, что мы так по-разному чувствуем!

Вот задачка! – Почему это?

Возбужденный лег я спать в 2 часа ночи и стал думать.

И придумал.

Во-первых, на тебя влияет общая тенденция тысячелетнего господства аврамистских религий над душами миллиардов людей. В результате отказывается в статусе ценности мировосприятию сверхчеловеков: аристократов, бандитов, преступников, фашистов и т. п. и т. п. сверхэгоистов. А эти кадры среди ценностей своей исключительности имеют и ценность одиночества. Ценность. Это трудно принять большинству людей. И ты не исключение.

Ты Наденьку жалеешь за одиночество. А у нее в душе никто, кроме ее, дорогой, никто не царствует. И ей не одиноко, а вольно и свободно. И еще потому в рассказе мало людей.

Кроме того, имеет значение твой собственный неэкстремизм в области ценностей. Твой превалирующий идеал я б расположил на нижнем перегибе Синусоиды. Там идеалы – достижимые. На вылете субвниз – трудно достижимые. Тебе сразу же может стать жалко тех, у кого трудно достижимые. На перегибе – идеалы, разделяемые многими-многими людьми. На вылете – мало кем. Тебе сразу их жаль за одиночество.

Ты не смог вжиться в самовлюбленную Наденьку. (Хотя в такого же художника, выходит, смог, раз о нем молчал.)

Кроме того, я подозреваю, что в тебе еще теплятся угли нашего прежнего спора. Тебе подсознательно досадно, что центропупу хорошенькой интровертке Наденьке у меня очень логично противопоставилась дурнушка экстраверт из “Дома на песке” - совок, а морально победившая. Тебе подсознательно плохо, если хорошо – про совка. Значит – возражать. А раз возражать, то – видеть в Наденьке не то, что я увидел.

Но это, повторяю, подсознательно. И я, может, недипломатично поступаю, выдавая тебе и такую мысль про тебя.

- Нет, что ни говори, а приятно обсуждать пусть и не твое произведение, но с твоей подачи.

Я тоже перечитал рассказ, стараясь настроить себя на твое его восприятие.

Я даже нашел то место в рассказе, которое впрямую – за тебя: “или с кем-то таким же, как она, живущим рядом с ней и связанным с ней невидимыми нитями”. – А нет же его! Или это – художник, о чем она еще не догадывается? Т. е. началось охмурение. Да? Т. е. до того у нее не было того, с кем она связана была невидимыми нитями. Т. е. она была одинока. Да?

Хотя… Вот же она уже чувствует себя связанной невидимыми нитями. И от этого “она вновь почувствовала себя бесконечно счастливой ...” Т. е. она и была бесконечно счастливой. Не связанная – тоже! Т. е. это ее обычное состояние – бесконечное счастье. Счастье ее не в связи с кем-то, а в том, что “фиолетовые, неземной красоты цветы”. Искусство для искусства, жизнь – как в искусстве, внутренняя жизнь!

Твое ощущение не шутка. Оно – факт. И я верю, что это не из-за нашего былого спора. А теперь думаю, что и не из-за неприятия массами – в осознанном виде – ценностей сверхчеловеков. Нет.

Ты в чем-то прав. А может, и просто прав. Жалко обычным людям человека необычного. Тот – одинок, в сущности. Антонов, обычный человек, не только не приемлет сверхчеловеков, а – по доброте души – где-то и жалеет их (со своей точки зрения). Ты это учуял и выпятил.

Я выпятил – что не приемлет, ты – что жалеет.

Выходит, мы оба правы.

Так что ли?

Наша точка схождения такая: есть, ЕСТЬ дистанция между автором и героем.

- О, как ты прав!

У меня некий надрыв в “Актах”. Я уже так устал от неприятия моих принципов, что стал позволять себе, притворяться, что ли, что они уже приняты.

Как чокнутый.

И у меня потерялась свежесть восприятия. Мне очень трудно помнить, в какие свои принципы я уже читателя ввел, а в какие – нет. И повторяться ж не хочется… Не то что – перед читателем. Перед самим собой – тоже.

Загнал себя в угол. Веду себя с читателем, как со своим. И пишу и пишу новые вещи в значительной мере для себя: решить – для себя – более или менее трудную задачку.

Возможно, подсознательно влияет специфика Интернета: безответственность. Не нетленку ж делаю, а нечто виртуальное.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Сколько помню, психоанализ опирается на оговорки, описки. Обопрусь, попробую, на твои ошибки, возникшие от черезсекундного забывания прочитанного у меня.

Итак.

Я пишу: “Не ради Наденькиного идеала и не ради идеала художника написал рассказик Антонов”. Ты это тут же забываешь. Ты пережил,- думая, что вместе с Наденькой,- чувство одиночества. Ты получил эстетическое наслаждение. Ты благодарен Антонову. Ты думаешь, что он ей сочувствует. Но ты не чувствуешь, что Наденька сверхчеловек. А я говорю, что Антонов это “сказал”. Сверхчеловек – это нечто нехорошее. А ты испытал нечто хорошее – эстетическое наслаждение. Значит, я не прав. Насчет и Наденьки, и автора. И пишешь: “не согласен я, что Наденька – сверхчеловек – а вместе с ней и автор”. Как ты мог забыть, что я и впрямую написал, что Антонов и Наденька имеют разные идеалы, и всю логику рассказа вел, указывая на дистанцию между автором и ею? Потому что признай ты, что Антонов,- хоть он и не Брехт с его остранением,- отстраняется от Наденьки (можно и без брехтовского остранения отстраняться…

Как будто нам уж невозможно

Писать поэмы о другом,

Как только о себе самом.)

то за что же его благодарить? Тогда выйдет, что, чтоб его благодарить, надо перечувствовать Наденьку. Нет! Проще сказать, что я извратил Антонова, превратив его в сверхчеловека, которому ты б не сочувствовал, будь он сверхчеловек.

А вот не назови я Наденьку сверхчеловеком, обрати внимание лишь на то, что автор наводит жалость по ней, бедняжке, столь невключенной в жизнь, что ей лишь необычным фиолетовым цветам остается радоваться в жизни… этого дня – смягчи я этак, и ты б со мной согласился б. Да? Чуть ужесточи я, скажи, что наведение жалости, т. е. негативной эмоции, есть, по Гуковскому <<…эмоция в искусстве – тоже идея, ибо эмоция дана не как самоцель, а как ценность: положительная или отрицательная,- как эмоция, подлежащая культивированию или, наоборот, подлежащая вытеснению. Тем самым произведение содержит оценку эмоций, а значит и идею эмоций>>. И наденькину невключенность надо, по Антонову, вытеснять. И… я уже не знаю, не насторожился ли б ты: “А кто виноват, что она невключенная?” И если б я еще чуть нажал, и сказал бы, что поветрие такое на дворе (как Макаревич поет про кошку, которая гуляет сама по себе…

Если сто бегунов, как один бегун,

Это можно назвать так и сяк.

У лошадей это будет табун,

У рыб это будет косяк.

Лишь в стаде баран доверяет судьбе,

За что он и признан скотом.

И только кошка гуляет сама по себе

И лишь по весне – с котом) – то ты б уже о-о-о-о! Не знаю, согласился б ли. Ты б, наверно, сказал, что вот – весна, а Наденька – без кота гуляет, и ей плохо. Что Антонов и высвечивает и приводит к сопереживанию одиночества.

Кстати, сообщаю, если не знаешь (а откуда тебе знать? Ты ж Россией больше не интересуешься, чем наоборот): Макаревич вполне заслуженно (за успешную пропаганду индивидуализма) награжден из рук президента орденом и для юбилейного (50-летие) своего концерта получил кремлевский зал для съездов.

А Антонов – не Макаревич.

То, что я, обсуждая его, не зря сразу заговорил о сверхчеловеках, говорит хотя б факт, что они (и я не думаю, что ты это станешь отрицать), они - только не активные, а пассивные сверхчеловеки - валом повалили в других рассказах. Но где уж тебе – реалии искусства! - Тебе – политику. А как же иначе, когда я в противовес наденькиной невключенности в мысли об ухажере, ВОН что выкинувшем, извлек прямо противоположный тип – совка из “Дома на песке”, где совок – морально победил. Нееее! Такое не спускают. И вон: целые трактаты за здравие американского образа жизни льешь и льешь. Никак не прикрыть этот твой фонтан.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Ты меня опять удивил.

Я-то думал, что применение слова сверхчеловек к фашисту это банальность. Вот не могу ж я сказать, от кого я узнал, например, что такое яма. Или любое другое слово. Слово “сверхчеловек” я, конечно, узнал не в детстве. Но как можно (кому? – тебе!) не знать, что сверхчеловеки это фашисты?! (Это как мне пришлось полгода бороться, чтоб ты признал, наконец, существование в природе коллектива коллективистов. Помнишь еще, как ты говорил, что не видел такого и не знаешь такое? Наверно уже забыл. А я стер старые письма.) Вот кликаю, что под руку попадет - энциклопедию: “Ницше, (Nietzsche), Фридрих, знаменитый немецкий философ. 1844-1900. Философские воззрения Н. отличаются крайней смелостью мысли. Его идеал - мощная, сильная своей волей, духовная личность, для которой все позволено, независимо от нынешних понятий добра и зла. Это - "сверхчеловек" (Uebermensch), подчиняющийся другой, высшей морали, а не обычной морали рабов. Христианство, проповедующее равенство всех людей, самоуничижение, сострадание к низшим,- величайшее зло; дурно все, что вытекает из слабости, хорошо же все, что возвышает чувство мощи в человеке; необходимо самое полное беспредельное развитие своего "я". Всякое знание и мышление условно. В учении Н. мы видим яркое выражение умствен. течений конца XIX в.: индивидуализма, эстетизма, жажды личной свободы. Влияние Н. на изящную литературу и умствен. движение последн. 20 лет огромно”.

Продолжать? О связи фашизма с Ницше…

Да и прав ты отчасти: я горожу теорию, не давая себе труда изложить ее последовательно. (Я хоть и не исключение в таких безобразиях, но… Достаточно неприятная манера.)

А часть теории состоит в том, что - я самостийно дошел – я использую оппозиции, в силовом поле которых помещенный элемент произведения оказывается более приспособленным для интерпретации произведения. Жаль, я сослаться на авторитет не могу. Проворонил… Когда прочел – изумился, что оказался в такой именитой компании. И потом никак не мог найти, где прочел.

И, если мне правильно помнится, то и корреляция между членами парных оппозиций тоже у того авторитета присутствует. Так, в оппозициях “порядок - свобода” и “человек-средство – человек-цель” коррелируют друг с другом первые члены оппозиций, соответственно – и вторые. И коррелирующих ценностей много набирается, если хорошо вдуматься.

Это как Горький: от хулиганства до фашизма один шаг.

Так если наращивать корреляцию, то там и вседозволенность, и разнузданность, и суперэгоизм, и асоциальность, и нехватка торможения в мозгу. А отсюда уже шаг до младенца и семейного деспота. (Но это, конечно, если хотеть понимать, а не хотеть все оспаривать: “далеко не уверен, что дети - фашисты”.)

А душевная черствость к людям, парадоксальная холодность, недумание о ближних коррелирует (если хотеть понимать) все с теми же членами оппозиций, среди которых и фашизм.

Ни один человек до меня не называл фашистом… младенца! Понимаю. Но мы с тем, забытым, показали, что такие парадоксальные именования очень активизируют сознание интерпретатора и его читателя.

(О! Вспомнил, кажется, как теория называлась. “Теория интерпретации”.)

Во мне, во всяком случае, даже недруги мои признавали такое достоинство, как умение заставить думать. (Им, правда, не приходило в голову таким ужом виться, как ты. Просто плевать на меня хотели и все.)

Демонист ЖИЗНЬ лучше чувствует на грани смерти! Это ж сласть!!! Демонист!

Пушкин в жизни был таким… (Не в творчестве.) Он Татьяну Ларину сделал демонисткой. Только – пассивной. Она самого Онегина сочла слабаком, раз не овладел ею.

О, как взвились мои пушкинисты, когда я что-то подобное заявил…

А ты не можешь увидеть в Наденьке зародыш демонистки…

- Я понимаю, что фашисты пытались быть uebermensh – что у них не получилось. Uebermensh мне понятен как философский идеал, но фашисты-то до него не добрались. Мама рассказывала, как охранники (эсесовцы – элита!) в её лагере спивались – не выдерживали, бедняги своего “сверхчеловечества”. А в конце войны 14-летние uebermenshi рыдали, как девочки, когда русские солдаты давали им ногой под зад. Я читал, что пленные эсесовцы обычно отказывались отвечать на вопросы. Но как только им прикладывали пистолет к виску, сразу раскалывались. Я уж не говорю о фашистских руководителях, которые в большинстве оказались трусами. Когда ты говоришь: “фашист - сверхчеловек” - я не согласен!

- Отрицать связь между ницшеанством и фашизмом!.. Пусть и примерами… Пусть и десятками примеров… Пусть и сотнями, и тысячами…

Неееее. Ты не прав.

- Раз ты демонстрируешь желание продолжать обсуждать Антонова, предлагаю тебе такой ответ на твой вопрос “почему Наденька - сверхчеловек???”: если у тебя еще не стерты хотя бы последние мои письма, то к смелости взяться кататься на трамвае, не умея его водить (то, чему ты придаешь иную окраску: “решила, бедняга, покататься на подаренном трамвае”), возьми и припиши, процитируй, мои доводы. Это тебе и будет ответом.

Если писем не осталось… Подумаем. Может, я тебе их перечислю еще раз. Их, помнится, много-много.

А ты мне тоже ответь. Вот это насмешливое “бедняга”… Это ты, вышучивая слегка свое жаление о ее одиночестве, больше вышучиваешь, как она пострадала от моей деформации толковательской? Или,- чего не бывает?- может, ты всерьез считаешь, что ее решение вызвано тем, что она бедняга, одинокая и оттого решила покататься? Некий акт отчаяния?

Нет, серьезно?

- Пацаны – сорвиголовы. Это привычно. А вот чтоб сорвиголовой была девушка… Рифеншталь – была (я читал). Так она зато и впала в фашизм. Повлияла, конечно, обстановка. Наташа была сорвиголовой. И сорвалась раз в трещину в леднике. Другой раз втроем с двумя парнями на яхте поплыла в Новороссийск, и они потерялись. И тоже повлияла обстановка. В Германии Рифеншталь затащило в коллектив, бравший в свои руки судьбу страны. В СССР Наташу затащило в коллектив, закусивший губы от отчаяния, куда катится страна. Обоих затянуло в экстремизм. Обе так или сяк затормозили свои жизни вдали от того, что они считали настоящей жизнью. А Наденька, надо понимать, некая современница автора. Автор – современник бандитского (первичного, по Марксу) капитализма в России. Понимай, куда веет на сорвиголову Наденьку.

А почему она сорвиголова? Да потому что необычность-то какая! И – она ж не пацан! Девушкам не свойственна безоглядность. А гляди ж.

Было б полным абсурдом вводить автомобиль вместо трамвая. Не сюрреализм же здесь, а реализм. А трамвай убивает нескольких зайцев. И из ряда вон, что само есть манна для экстремиста, и не ерундистика полная.

Знаешь, хоть ты и написал, как ты молниеносно и точно действовал, когда с машиной летел в пропасть, мне все же кажется, что мы с тобой не того поля ягоды, что сорвиголовы. А они особые люди. Некоторые. Холодная голова в любых обстоятельствах. Сверхчеловеки. Знаешь, нам и понять-то их трудновато. Вообще трудно понимать человека по нему, а не по себе… Только я вот с этим своим императивом толковать и не просто сопереживать, а отдавать словесный отчет, и обязательно – отказываясь от себя, - я наловчился худо-бедно вживаться. Во всяком случае мне кажется, что наловчился. А ты бессознательно отдаешься чтению. На тебя твое бессознательное, по-моему, в принципе больше действует, чем на меня. А бессознательное с неизбежностью влечет предвзятость в какой-то мере. Силен художник или его толкователь – поборет твое бессознательное, если оно – против задумки автора. Не силен – мы видим, что выходит.

Или вот еще психологический нюанс. Сверхчеловеки – люди с сильным типом нервной системы. Плюс слабой нервной системы, что она по малым раздражителям уже ориентируется и может избежать чрезмерного для себя. А плюс сильной нервной системы, что она может перенести чрезмерность. Для этого у нее порог чувствительности высокий. То, что для слабого – ого, для сильного даже и не заметно.

“Наденька и не знала, что она умеет управлять трамваем”.

Первая фраза рассказа.

Не согласишься ли, что здесь сильна нота умения, предполагающая малое волнение. Холодная голова… В необычнейших обстоятельствах. Как… холодный оттенок цветов в самом конце рассказа. И – тоже в необычнейших условиях; “вновь почувствовала себя бесконечно счастливой ...” Вновь! То есть счастье было и сначала рассказа. Или счастье было ДО рассказа. Корень “счаст” применен во всем рассказе только два раза. В самом конце, я процитировал. И в середине: “Теперь она чувствовала себя несчастной”, когда уяснила, что подарок оказался неким издевательством да и способен принести еще неприятность. – Опять очень сильное воздействие.

Так если первоначальное счастье было не ДО рассказа, а в результате утренней необычности (а похоже, что именно последнее и было: “нравилось”, “весна”, “ручьи”, “ярко светило солнце, отражаясь в лужах и стеклах трамвая, и мир казался таким большим и прекрасным !!! Трамвай ей подарили”), то холодность переживания довольно сильного воздействия присутствовала и в начале.

Наденька – человек с сильным типом нервной системы. Ей очень многое до лампочки. Начинающаяся супервумен.

Могу предложить мне же и возражение. N*. У него слабый тип нервной системы. “Слабые люди инстинктивно притормаживают свои реакции, боясь надорваться”.

Но я же и выпутаюсь. Он искусственно превратил себя в сильного. Он бесчувствен, не задумывается, как Дориан Грей (этот-то точно супермен!) не стареет лицом, не впускает в себя “лишние” ощущения, как Наденька: безответственно ведет себе трамвай и ни о чем (и ни о КОМ) не думает. Когда я понял, что могу снять поддерживающие два колеса его четырехколесного велосипеда, и он впервые поехал на двух колесах (N*и не знал, что он умеет управлять двухколесным велосипедом), а я остался стоять, - у меня сердце сжалось: “Вот так! Ставишь их на крыло. Они улетают. И даже не оглядываются…” Он и не оглядывался. Он притормаживал свои реакции. А уверен, нечто от счастья он чувствовал. Он был с квазисильной нервной системой. Вел себя как квазисупермен – холодное счастье! Как Наденька.

- Что я думаю… Я, собственно, ни в чем с твоим последним письмом не расхожусь. Конечно, глупая, наивная, сдерживающие центры слабы.

Так это и есть то, что коррелирует со сверхчеловеком.

Мне, наверно, надо теперь убедить тебя согласиться на широту корреляции.

Ты пишешь: “сверхчеловек понимает опасность – и сознательно на неё идёт”. Совершенно согласен.

Но это – ядро корреляции. А оно ж окружено облаком более и менее похожего.

Конечно, наденьки, бывает, умнеют и обретают опыт. Но в кого они вероятнее разовьются при соответствующих обстоятельствах? Сдерживающие реакции будут крепнуть, но шансов у наденек стать молодыми осторожными стариками (с чем всю жизнь боролся я в себе – вспомни семилетнего меня и Матросова) у них больше, чем у таких, как я? Или меньше? По-моему, меньше.

Вот о том и рассказ Антонова. Потому-то он настолько неакцентировано дистанцируется от нее (не по Брехту), что ты на какой-то момент их смешал. На момент! Но смешал.

Антонов погружается в самый зародыш того явления, которому он враг. Что, по-моему, подтверждается его другими рассказами и тем, в какое время – теперешнее, бандитское в России, да и вседозволяющее себе во всем мире (психоделическая революция, сексуальная революция, постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм) – в какое время он творит.

Слабость сдерживающих центров акмеисты 100 лет назад возвели в ценность: ““мир страстей” … культивировалась как признак душевного богатства не защита от страстей, а беззащитность перед ними … Не о сложности человеческих ситуаций речь, а только о безграничном праве неповторимых личностей на самовыражение и самоутверждение. А это само вело к необходимости такой личностью быть, во всяком случае претендовать на силу чувств, при которой “все дозволено”. В поэзии эти претензии проявились невероятной “поэтичностью” (разными видами внешней экспрессии) и утонченностью (форсированной тонкостью)... Были люди - самоубийством кончали, если выяснялось, что не выдерживают экзамен на исключительность.

В сущности, это “ницшеанство”, печать времени...”

Это я процитировал Коржавина.

Вот фиолетовые цветы и были форсированной тонкостью. Той дорогой, через которую Наденьке естественней всего будет,- в обществе демониста-художника (с чем ты согласен),- войти в супервуменство. Девушки быстро взрослеют.

Ты, может, возразишь, что какая ж тут холодность в голове перед лицом опасности…

Впрочем, что я буду гадать?.. В Интернете ты ж не за горами.

- … твой анализ, где ты обращаешь внимание на нужные тебе детали и отбрасываешь другие (по-видимому, бессознательно), которые не укладываются в твою схему, как это, по-моему, произошло в случае рассказа Антонова о фиолетовых цветах. И, конечно, я такую интерпретацию не приму.

- Вот ты, чтоб сделать вид, что коснулся конкретики, вспомнил “В фиолетовых тонах”. – Так ведь все мои когдатошние подсчеты, как много элементов объяснил я и как мало – ты, пошли насмарку. Я даже для ТЕБЯ – находил довод. А у тебя – только одно: я так чув-ствую. Вот одиночество у девушки и все. Хоть хорошенькая, хоть бездумная, хоть неум-ная (что уменьшает минор в жизни). Вот грустила – факт? Факт! – Все: одиночество!

Так это Я возвращаюсь в былую конкретику, не ты.

Конкретика тебя б убила.

NN* купается в море вседозволенности, богемы. Ты писал, как он был шокирован, войдя в класс и обнаружив такой перформанс, понимаешь ли, как голую соученицу, возлежащую на парте среди бела дня и при народе. Его учителя, вероятнее всего (телепаю!) постструктуралисты, деконструктивисты. Это – вседозволенность!

Вседозволенность – квинтэссенция эгоизма и индивидуализма. Америки! Запада! Ты это чувствуешь и загоняешь в подсознание. А я – вытаскиваю. Потому “В фиолетовых тонах”, где еще нет никакого коллективизма (Антонов совсем не коллективист), ты готов был (факт: “сверхчеловек – а вместе с ней и автор”) упрекнуть меня, что я Антонова в сверхчеловеки записал, что уж определенно выводило тебя на правоту.

Чует кошка, чье мясо съела…

Но ты опять выкрутишься. – Как? – Уйдешь в общие рассуждения или в политику.

А мне конкретику элементов художественного произведения разбирать интересно. А разговоры, где искусству отдается 1, а политике – 10000 мне не интересны.

* Спустя пять лет я уже не думаю, что реалисты оба. Чехов не реалист (см. тут). Я судил о нём, не вникая. О рассказе – не читая. Оба, Чехов и Антонов, да, отстраняются от своих героев. Но у Антонова только два персонажа. Оба – демонисты. И Антонов от них, получается, дистанцируется. Значит, сам – не демонист.

Характерна забывчивость моего прокапиталистического оппонента: родила незаконного ребёнка. – Так ребёнок Липы был как раз законным. И стал наследником, в обход Аксиньи, Бутёкино. За что та его и обварила кипятком.

К объекту переписки: файлу Антонов. В фиолетовых тонах