В одном из обращений ко мне злобный-презлобный Лачин попросил меня не печататься с такой частотой (будто это я определяю), мотивируя тем, что я невежествен и занимаю место в журнале, на которое претендуют более достойные авторы.

И мне подумалось: как странно верно Лачин меня определил: невежествен.

В самом деле.

Я ведь как подхожу к предположительно художественному произведению?

Я ищу, есть ли в нём следы подсознательного идеала (по странностям недопонятностям, неожиданностям). То есть я предполагаю, что у автора разбираемого произведения есть подсознательный идеал, то есть не словесный. Он не дан сознанию автора, и у того проблема, как выразить то, что не имеет слов? Автор напропалую, в муках слова что-то пишет, ранее неведомое ему самому (поэзия – езда в незнаемое!). Получается какой-то свой язык. Присущий только этому произведению. Неведомый никому из людей.

Тем не менее, люди своим подсознанием улавливают, что им хотел сказать автор. Непонятно для самих себя взволновываются. Сказать словами, в чём дело не могут (как герой толстовской “Крейцеровой сонаты” от слушания этой сонаты). И на том дело кончается в большинстве случаев. Из-за чего им нужен критик-интерпретатор, смогущий объяснить, что им, восприемникам, автор сказал такое, что они так непонятно самим себе пережили.

Но критик-интерпретатор, прочтя то произведение, находится в точно таком же неведении, как и простой читатель. Язык-то – присущ только этому произведению. Его никто в человечестве не знает. Даже сам автор (ибо в его сознании не было того идеала, какой был в его подсознании. Почему и с осторожностью надо подходить к словами автора о своём произведении вне текста этого произведения. Они могут служить только вспомогательным средством понять, что он хотел сказать). То есть интерпретатор не только невежествен в языке данного произведения, но и нагл, надеясь его быстро-быстро постичь и перевести с него на обычный язык.

Лачин оказывается странно правым насчёт моей невежественности как литературоведа.

Но он же применяет невежественность как плохое качество. – Значит, сам он вежествен, и с такой точки зрения судит меня.

Так случилось, что мы оба написали статьи о рассказе Зуева “Парк Победы”. И оба пришли к похожему, в общем, выводу, что хотел сказать Зуев.

У меня (на моём сайте - http://art-otkrytie.narod.ru/zuev2.htm) резюме написано красным цветом вне статьи выше неё: “Идеал благого для всех сверхбудущего”.

У Лачина – аналогично, в эпиграфе. (Такова функция эпиграфа: образно и чужими словами сказать, о чём статья.) Если предположить, что Лачин тоже взялся сказать нам, что неявно сказал Зуев, то не исключено, что статья Лачина этому предположению соответствует. Вот этот эпиграф: “Чёрная овца пасётся на чёрном поле на чёрном снегу под небом чёрным у чёрного города, где я рыдаю, весь в красном. Марсело, сын Хуана Хельмана[2], в 12 лет”. Ссылка [2] такова: “Хельман Хуан (1930-2014) – известный аргентинский писатель, публицист, лауреат многих литературных премий. Этнически еврей. Публиковался с 11 лет, активист левого движения с 15 лет. Его сын Марсело похищен и убит спецслужбами Аргентины в 1976 г.”.

Тут видна разница в наших выводах о “Парке Победы”.

Мой отсылает в типу идеала маньеристскому.

А тот, по Аниксту о “Гамлете” Шекспира, связан "со смертью, гниением, разложением, болезнью” (http://mirpoezylit.ru/books/6123/117/). Потому, по-моему, такие ужасы у Зуева. Это идеал сверхисторического оптимизма (действующим лицам на сцене и зрителям в зале Гамлет указал лишь виновника смертей финала {король – всего лишь отравитель вина и острия одной шпаги; Горацио предстоит рассказать, мыслится, что король и отца Гамлета отравил}; а зрителям, видевшим и общую моральную грязь на сцене, предстояло проникнуться безнадёжностью её, похожую на наличествующую в их жизни, которую не искоренить у себя в жизни ни в настоящем, ни в будущем, и уповать можно лишь на сверхбудущее). Гамлет у Шекспира достаточно пассивен (знаменитые колебания того) ввиду невозможности ранее, чем в сверхбудущем достичь шекспировского идеала.

Герой Зуева ещё более пассивен. И очень-очень внутренне не приемлет наличную повсеместную грязь. Значит, тоже лишь на сверхбудущее уповает Зуев.

Лачин же намекает на огромную активность. Это – тип идеала, исторически всегда предшествующего маньеристскому типа идеалу: это – идеал трагического героизма (как у Высоцкого? Вот-вот и взойдёт).

Но надо не уйти от темы (начав разбираться, кто более прав в определении, что хотел сказать Зуев). Надо попробовать вникнуть, как свой разбор делает Лачин, думая, что он не невежествен. Как у него получилось, что совершенной**** пассивностью своего героя Зуев выразил идеал свой, связанный с огромной активностью-де.

Первое подозрение, что Лачин натянул свой собственный активизм, на то, чем вдохновлялся Зуев, живописуя грязь вне и практическую пассивность, внутреннюю жизнь героя. Подозрение тем более обоснованное, что парадокс “активизм от… пассивности” настолько неожидан, что открывающий нам ТАКОЕ Лачин есть не что иное как антиневежество по сравнению не ведавшими ТАКОЕ нами.

Проверяем подозрение.

Выделенных слов (выделение Лачина) в рассказе нет. Чем руководствовался Лачин? Тем, что “он”, зайдя "в душный павильон” за выпивкой, не присоединился, как принято, к выпивавшим там (а там было много, к кому присоединиться, раз "душный”, раз надышали, это не магазин, где покупают и выходят, а не надышивают)? – 0:1 против натяжки.

Я в своём разборе более точен: по тексту в этом месте ничего не понять на этот счёт – хаос, поданный с точки зрения персонажа, который не в себе. – 1:1 ничья насчёт натяжки.

Кладбище вводится Зуевым как случайность: оно оказалось по соседству с проспектом Победы, по которому “он” пошёл, выйдя из павильона с открытой бутылкой в кармане, плюс “он” вспомнил, что там на каждом шагу есть где присесть. – Лачин введение кладбища Зуевым объясняет ассоциацией героя: “таинственность” и женщин, и кладбища.

"…ему любая [женщина {он о женщине думал, то ли о той, что сделала его одиноким – "что оставила тебя”, то ли о том, что не было ни одной у него}] кажется таинственной, он белая ворона вдвойне, духовно и физически. К тому же парк соседствует с кладбищем, он и сам – обиталище духов".

Буквальное несовпадение Лачина с Зуевым можно опровергнуть тем, что совпадения, мол, и не надо требовать. Важна не буква, а дух. Автора. – 1¹/₂ : 1¹/₂ ничья.

Натяжкой ли на активизм является обнаружение (несколько раз упомянуто в рассказе, какое время показывали часы), - обнаружение Лачином у Зуева символизма чисел, обозначающего 1945 год, год Победы? – Вообще-то символизм относится к типу идеала сверхисторического оптимизма, а не к типу наивного оптимизма, характерного для “вот-вот и взойдёт”. – 2¹/₂ : 1¹/₂ в пользу наличия натяжки на “вот-вот и взойдёт”.

На самом деле: "…трое, один из которых был высоким, в спортивном костюме, с огромной лысой головой, а двое других – пониже, один – в военном кителе, второй – в милицейской фуражке, тащили…”.

Наиболее подозрителен "полицейский”. Он что: Остап Бендер, носивший для устрашения простецов "милицейскую фуражку с гербом города Киева”? Да и военный ли тот, кто в военном кителе? Так ходить уставы не разрешают. И спортсмен, если у него именно лысина, а не бритая голова, вряд ли спортсмен. – Это ряженные преступники*.

Я потому заедаюсь, что дальше у Лачина есть такое:

С объяснением у Лачина, почему красные: "красные (“бордовая куртка”)”. Такая была на женщине, которую тащили насиловать. А главный герой бездействует

Символизм-де. А на самом деле – 3¹/₂ : 1¹/₂ в пользу натягивания Лачином активизма на Зуева.

Мне надоело письменно копить доказательства моей угадки. Когда я писал статью об этом рассказе, я с отвращением прочёл всю рецензию Лачина до конца. Потому с отвращением, что очень уж откровенно он натягивает свои ценности на несчастного Зуева. Своеобразное насилование, которое непереносимо, как и буквальное, наверно (бог миловал, избавил от такого зрелища, ибо пришлось бы вмешиваться, а я плохо умею драться). И скучно письменно копить указанные доказательства. Потому я себе позволю остановиться и поздравить себя, что понял, откуда ноги растут у обвинения Лачином меня в невежественности: он очень уважает применяемые им методы разбора произведений.

А они, иные, какие-то чудовищные (натягивание себя на автора – обычное дело)…

Много за полвека я читывал литературоведения всякого. Но такого не встречал никогда.

Причём какая-то (исчезающее малая) доля правоты у Лачина есть.

Как писал Вейдле, есть два искусства у литературы: искусство слова и искусство вымысла. И искусство вымысла мало теряет от изменения слов. Но всё-таки… Посягать на текст автора… Пусть и в исследовательских целях…

О мелких ляпах можно тоже заикнуться.

Например, как можно за уши притягивать классицизм к повествованию о внутренней жизни пассивного героя:

Махнём рукой на то, что он к знаменитым трём единствам самостийно прицепил четвёртое. Но как он мог не заметить, что время-то плавает (как это и бывает во внутренней жизни – особенно, когда там хаос)?

Первая фраза рассказа:

То есть вчера. А действие (воспоминание/явь) затем происходит сегодня, в городе, сперва на улице ("Он шагал в сторону кладбища”), потом – обратно во времени – дома, где непереносимые телевизор и отец, потом – ближе к шаганию к кладбищу – на улицах, к нему не ведущих, и во двориках ("Он бродил по улицам, сворачивая в дворики, руководствуясь смутными воспоминаниями детства”), потом – ещё ближе к кладбищу – в павильоне, потом – вернулись к шаганию к кладбищу – мысленно – в обзор своей жизни, хаотическому и сбивающему читателя с толку.

Или это у Лачина принципиальная разнузданность во всём? Тогда хорошо, что я заикнулся и о мелочи. Принципиальность же до мелочей доходит.

И можно продолжить.

Классицистскому триединству (лачинскому четыреединству).

Но как о реалистичности можно говорить, когда в сюжете есть "дух – белый старик в мундире, обвешанном орденами”?!. То самое новеллистическое "с неожиданной концовкой”. – Уж что может быть неожиданнее?

Мне уже и в мелочах Лачина письменно копаться стало противно.

Общее в них есть – упомянутая разнузданность.

Лет 15 тому назад я разобрал несколько рассказиков Лачина и дал, как обычно у себя на сайте, над статьёй резюме из одного слова: “Демонизм”.

В рассказах, надо признать, разнузданность вполне уместна. Но не в критических разборах.

А в гарыканиях в форуме “Новой литературы”?

Наверно, тоже уместна. Интернет это Свобода-от.

Но серьёзно я отнёсся к Лачину-форумчанину зря.

Ну, однако, не выбрасывать же этот труд всё-таки. Может, он даже поучительным для кого-то окажется.

19 марта 2020 г.

Впервые опубликовано с сокращением последнего слова в названии по адресу

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6434.html

*- Если некто в полиц. фуражке - так видать, полицейский. В военной форме - военный. Если это редкое исключение, тогда автор это уточнит.

- Автор не зря “военного” оставил только "в военном кителе”, а “милиционера” - "в милицейской фуражке”. Это 90- годы (милиция превращена в полицию в 2011)**, когда государство ушло почти ото всюду: из армии, из милиции, из спорта. Соответственны – увольнения, деклассирование. Полуодевание автором этих персонажей в форму и говорит, что это те, кто пошёл в преступники. У автора претензия к народу, а не к власти, ибо власть такова, какой народ. А если автор оставил одного "в спортивном костюме”, то потому что "Вообще в Ярославле [по некоторым сведениям прототипом места действия является Ярославль] в 90-х*** бандитизм был достаточно мощным. Кооператоры помнят, как братки в спортивных костюмах приходили и собирали дань” (Временная метка 3:28 Лихие 90-е по-ярославски - https://openyar.ru/istoriya/item/2053-90e.html).

** - Как признался сам Зуев в обсуждении, это намеренный архаизм.

- Я придерживаюсь того принципа, что слова автора вне текста произведения, вообще-то, во внимание не принимаются, если произведение признаётся художественным, т.е. имеющим следы подсознательного идеала. Я произведение признал художественным. Автор же тем самым признан пишущим, будучи в изменённом психическом состоянии. То есть за то, что у него в тексте от сознания, он таки в принципе мог бы отвечать адекватно вне текста. Но и это – сомнительно. Тогда – было вдохновение, теперь – совсем не то.

***- Что вы прицепились к 90-м?! Они были лучше - было меньше цензуры, например? Меньше поповщины? Пенсионный возраст был ниже? Малограмотных с дипломов о высшем образовании было меньше? Многое было лучше.

- Моё дело как критика-интерпретатора не актуальностью заниматься. То была бы бахтинщина.

"Этот порок есть порок самого так называемого исторического воззрения. На дне этого воззрения, в какие бы формы оно ни облекалось, лежит совершенное равнодушие, совершенное безразличие нравственных понятий. Таковое сопряжено необходимо с мыслию о безграничном развитии, развитии безначальном, ибо историческое воззрение всякое начало от себя скрывает, и бесконечном, ибо идеал постоянно находится в будущем (im Wеrdеn). Безотраднейшее из созерцаний, в котором всякая минута мировой жизни является переходною формою к другой, переходной же форме; бездонная пропасть, в которую стремглав летит мысль, без малейшей надежды за что-либо ухватиться, в чем-либо найти точку опоры” (http://www.philol.msu.ru/~istlit/books/Zhuravleva_byloe/Grigoryev.pdf).

Я вообще пониматель. И есть соответствующий жанр критики. Я выбрал – его.

- Пассивность, если и обусловленная, то внутренним состоянием духа, заставляющим действовать неадекватно. Максимум неадекватности – последний абзац рассказа: спутанный ход мыслей. А начало неадекватности – в начале рассказа: решение отметить день рождения не с отцом, а в одиночестве на кладбищенской скамейке. Продолжение неадекватности – решение отложить выпивку и пойти за какой-то женщиной. То он в распивочном павильоне не хочет выпивать, то готов приставать к незнакомой женщине. Следующая неадекватность – он не звонит, видя, что с приставанием его опередили трое, а женщина отчаянно сопротивляется. Хотя возможна и такая неадекватность, как дикая мысль воспользоваться предприимчивостью бандитов (как это описано в знаменитом рассказе Леонида Андреева “Бездна”: обездвиженный на время насилования его девушки кавалер после того, как её изнасиловали бандитские парни, подошёл к ней и тоже её изнасиловал). Следующая неадекватность такая: