Плохая у меня память… Я помню, когда и где я обнаружил, что я слишком оригинальный, и что это плохо. Это было на первом курсе института. На выходе из зала, который наш Политех арендовал для занятий физкультурой. Я записался в лыжную секцию (всем надо было куда-то записаться). В зале мы переоделись в спортивную форму. А на улице нам предстояло бежать в неподалёку расположенную рощу и там бегать на большие дистанции, в группе, не на время, а просто на выносливость. – Вот, такие мелочи помню. А суть – нет. – И дальше мне пришлось таить свою оригинальность и притворяться таким, как все. В частности, я, учившийся на инженера и ставший им, после института вплотную занялся эстетическим самообразованием. И самообразовался до крайней самобытности. Она меня совратила на демонстрацию своих толкований произведений искусства – ор-р-ригинальнейших толкований – знакомым. Сперва. А потом я посягнул и на публикацию. И – стало крайне неудобно. Мне каждый раз надо наново объяснять свои принципы. Потому что иначе меня новый читатель просто не станет понимать.

Например, когда я в статье о скульпторе Жилинской читаю:

"В произведениях Жилинской середины 60-х — середины 80-х годов проступают черты экзистенциалистского мироотношения, во многом свойственного авангарду послевоенной волны” (http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/5522.php) -

то передо мной сразу две проблемы. Я считаю необходимым свести экзистенциализм к ницшеанству, а то для меня немыслимо как авангард. Плюс ницшеанство я понимаю как подсознательный (потому что необычнейший) тип идеала, заключающегося в метафизическом принципиально недостижимом иномирии, противостоящем христианскому тому свету, принципиально достижимому для покаявшихся, достижимому в сверхбудущем, в Царстве Божием на небе, в виде бесплотных душ. Это, получается, тип идеала крайнего индивидуализма. А авангард для меня относится к коллективизму. И для меня немыслимо называть произведение относящимся и к экзистенциализму, и к авангардизму.

Радует только то, что произведение, которое я буду толковать, называется “Поэзия Ахматовой”, которая для меня почти вся относится к акмеизму, который я тоже отношу к стилю, вдохновлённому идеалом ницшеанского типа. Правда, и тут не без задоринки: не все понимают, что акмеисткой Ахматова была практически всю жизнь. Плюс ницшеанство (над Добром и Злом) многие считают синонимом аморальности, и за любимую Ахматову могут крепко на меня обидеться.

Так что забот полон рот.

Похоже, что персонаж Жилинской держит в руках русскую бабу в платке, обнимающую ствол обломанного дерева, и печалится вместе с нею. То есть имеется в виду ахматовский “Реквием”. Я о нём писал (тут). Немного. Отвлекитесь ненадолго, прочтите. И это даст мне новое осложнение. Самовседозволенность, выведенная там как идеал ведь не иномирие, объявленное выше (я, когда то выводил, ещё до иномирия не додумывался). И как теперь быть? – Есть ещё у меня одна догма: ницшеанец пишет так, чтоб довести вас до предвзрыва, который, если его помыслить совершившимся взрывом, всё-всё-всё уничтожит, весь Этот ужасный мир. И я хочу оставить вам удовольствие помучиться от перечитывания ахматовского “Реквиема”, чтоб такого качества предвзрыв убедить вас увидеть вот в этих щепках, из которых сделана скульптура Жилинской.

Правда, они острые, эти щепки? Остро даже лицо Ахматовой, и её кокошник. И прямые мышцы бёдер. Даже и предплечья тоже. В пальцах и то какая-то острота. Не говоря уж об обломанном торце оглобли какой-то, что рядом с человеческой фигуркой. Ну и все эти торчащие перпендикулярно фигуре сучки. Вся – как ёж. И доски фона треснутые. – Ну последняя степень внутреннего неприятия всего внешнего.

Другие, как Окуджава, например, от комиссаров в пыльных шлемах отрезвился до “опасаюсь фанатиков веры”. Стал мудрым. А вот Жилинскую понесло во все тяжкие – до последнего предела, до противоположного фанатизма. В царство Абсурда, счастье которого лишь в том, что его можно мазохистски выразить, даже не осознав его абсурдности и принципиальной недостижимости.

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6165.html