Он сызмала очень много обещал. Что будет гроссмейстером, виртуозом пианистом, математиком. Но он в каждой области вдруг сам останавливал себя: переставал читать шахматную литературу, отказывался продолжать музыкальное образование, едва не вылетал из университета. Где-то в промежутке влюбился в самую красивую девочку в классе – она его проигнорировала. Когда-то потом – в другую, студентку, та – тоже. С работодателями – тоже. Он махнул на всё рукой. Зачем оно, всё, если нужно перенапрягаться… - И вот ему очень и очень нравится “Белая гвардия”, Зоя Ященко (слушать тут).

О чём песня, решительно не понятно. Но о многом говорит дата. – Перестройка в фазе, когда всё начинает ускоренно лететь в тартарары. Проклятое время перемен. 11 лет после смерти Галича, так и не вернувшегося на родину физически, но время, когда стали легальны его песни. И – шиш от этой легальности проку.

Хочется сравнить с другой, похоже непонятной песней, Высоцкого, “А у дельфина…”. 1967 год. Я не стану повторять (см. тут) её интерпретацию. Она мне удалась от озарения, что Высоцкий был движим идеалом подвигнуть людей, таких инертных, - всё-таки подвигнуть спасти, не смотря ни на что, - спасти социализм от извращения, в которое его превратила партия коммунистов. От нечеловеческого напряжения, мол, такая рваность текста.

И недавно я услышал, что догадка моя о таком психологическом обосновании этой рваности текста верна. Говорил отец девочки, которая заикалась. Он сделал устройство, избавившее её от заикания. Устройство запоминало звук, который начинала произносить девочка и с крошечной временной задержкой воспроизводило его в минидинамик, вставленный в одно ухо девочки. Та, желая дослушать, что она успела произнести, притормаживала свою речь и произносила её дальше только после конца отзвучавшего в минидинамике только что ею выговоренного фрагмента. Из-за этого речь приобретала плавность. Заикание исчезло. Без устройства оно происходило оттого, что девочка спешила произнести, и нарушалась микропоследовательность микродействий органов, вовлечённых в речевую функцию.

Вот как бы так же и в песне Высоцкого. Желание победить настолько сильно, что аж может повредить делу победы.

Так то было время инерции от хрущёвской оттепели. 1967 год. Казалось, что ещё можно повернуть не туда покатившееся колесо истории. Ещё усилие, ещё, и… Уже срывается речь. Но!.. Но!.. А вдруг!..

И прямо наоборот в песне Ященко.

Перегорело. Всё перегорело.

Зоя родилась после политического конца хрущёвской оттепели. Она была дитя реакции на её провал. И если оттепель была политически левой, то реакция, естественно – правой. Понятно, что кумиром Зои стал не официально ущемляемый Высоцкий, а впрямую изгнанный и нелегальный Галич. В начале гласности ей было 22 года. А через год после символического возвращения Галича на родину – песнями – всё в стране стало вообще рушиться. Вот почему так меланхолически звучат эти слова: "и нам бы узнать друг друга”.

И они не потеряли актуальности и впоследствии. Ибо после всё же наступившей победы так теперь называемой демократии вскоре пришло и её поражение. Как смешалось всё в перестройку – во внешнем и внутреннем мире – так и продолжает оставаться в дезориентированности. И Зоя, как заколдованная царевна заснула, оцепенела и вот всё не просыпается. Не находит её царевич.

Потому, в общем, взята такая отдалённая от неё на 70 лет тема – про революцию, про гражданскую войну, белых и красных. Ничего по большому счёту хорошего в той заварухе ей из заварушного для неё сегодня не видится. Нет, её не пугает возможность новой гражданской войны. Перегорело. Все устали. Лишь очень жаль, что всё так опять запуталось. Как и тогда. И теперь грядущая контрреволюция как-то сомнительно радует: "жребий давно и не нами брошен”.

Царевич-то, да, придёт, но… Что-то не то. Счастья-пробуждения не будет, хоть он "такой невозможный и такой желанный...”

Был в 20-х годах писатель-романтик Огнев. Он написал повесть с сюжетом таким, как и брезжащий вот здесь, в песне Ященко. Офицер царской армии, воевавший в Первую мировую войну на русско-турецком фронте, потом партизанил там на турецкой стороне против Антанты, нелегально возвращается из Турции в Советскую Россию, к невенчанной своей жене, а та его не узнала. Новой жизнью живёт с… его сослуживцем, бывшим офицером. Кошмар. А написано так ярко (см. тут), будто счастливый писал. Нашёл-таки радость автор – в себе.

А у Ященко и в себе, и не радость.

Почему в себе?

Во-первых, эта рваность текста.

На разных сайтах проставлена разная пунктуация. Но в сущности в большинстве можно точки или запятые заменить троеточиями. Синтаксические связи зыбкие. Вообще пропущены те или иные члены предложения. Где, например, сказуемое в первой фразе… Что это всё значит?

Романтизм считает, что "искусство призвано передавать лишь то… душевное волнение, те зыбкие оттенки настроений, которые составляют суть внутренней жизни… как единого потока, в котором нельзя отделить одной грани, не нарушив единства целого [поэтому текст должен быть… отрывками!]… ибо поток душевной жизни не имеет начал и концов, а течёт сплошь, переливаясь из одного сложного состояния в другое, и всякая попытка схватить, уловить мгновение этого текучего единства – это лишь отрывок того, что нельзя разрывать” (Гуковский. Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 47-48).

Для того и предложения (и стихи) такие длинные, чтоб нечётко было. Для того и это бесконечное повторение одних и тех же слов-тем, типа "белый”. Последние выделены "не синтаксически и логически, а… накоплением однотонных слов. Тем самым… тон, лирическая нота преодолевает логику, субъективное преодолевает объективное” (Там же. С. 57). То же и с преобладанием прилагательных. В первом куплете их 11, "Качественное слово… выдвигаясь вперёд, теряет свою прикреплённость к существительному… оно придаёт в своей самостоятельности тексту характер беспредметности, оторванности от реальной материальной наполненности, обращает текст к интроспекции” (Там же. С. 58). В общем, перед нами мир души.

И души совсем не радостной.

Небытие какое-то у "тебя любившей в прошлом”. Нет не небытие. Очень даже бытие. Гитарный наигрыш совсем даже живенький. Но слова… набор слов… "Белой рукой распахнуть окно, белого света в нем не видя”, “Сизые сумерки”, “робко крадутся по переулкам” “еле брезжит свет. Ноты истрепаны, звуки гулки. Тонкие пальцы срывают аккорд”, “в ночи”, “закат догорел в бокале”. И не нужно никакой логики, никакой связности, грамматики. Связаны ауры слов. Связаны бесчувственностью. Белое – это отсутствие цвета, ассоциируется с какой-то нежизнью. Красный, правда, совсем наоборот, казалось бы. Но это именно цвет, а не политические и кровавые ассоциации. Цвет трамвая, заката, закатного освещения деревьев, теней от них, отблеска в бокале. – Аполитично. Сама белая гвардия теряет военный и политический потенциал смысла, будучи поставлена в ряд других объективно белых объектов: снега, платья, света, вина. А белая музыка ассоциируется с белым шумом – ничего не выражающим набором звуковых колебаний всех частот. И – белая музыка революций становится нестрашным изображением бессмыслицы, хаоса.

Романтизм, вообще-то, пользуется поэтическими, антирациональными, алогичными средствами, чтоб чувство усилить. Но здесь задача противоположная – заглушить. Для этого посыл конфронтации белых и красных, заданный заглавием и первыми словами гасится неагрессивным смешиванием противостоящих ("в красную улицу в белом выйти”). Этакий живописный, эстетический подход. То же с белой музыкой революции. Революция-то с красным ассоциируется, с кровью, а не с белым. То же с красными лошадьми, символом революции, которых опустили в быт, принудили будить героиню поутру стуком в подоконник копытами. Красная заря, мол. Жизненное, историческое противостояние белых и красных смазано. Негатив результата революции тоже смазан. Он не чёрный, не резкий, не звучный, а сизый, сумеречный, робкий, гулкий – невнятный, слабый, в общем.

Вся песня как бы в полутонах, получувствах.

Что-то похожее, если можно так сказать, на буддизм: ничто не впечатляет.

Если слушать подряд много песен Зои Ященко и лёжа – можно задремать. Как бы заодно с этой спящей царевной.

Как спит сейчас Россия: "Я … говорил о русском безумии, национальной склонности мыслить ярко, безудержно. Сегодня этого русского безумия я не вижу. С 1991 года мы живем свободно – но назовите мне хоть одну яркую мысль… Ничего, что можно делать со страной, не придумано. Я называю эту ситуацию равновесием на низком уровне. Вот пример. Я бываю в Италии и в Англии. В Италии потрясающий кофе. А в Англии очень плохой кофе. Спрашивается, почему в Лондоне плохой кофе? Никаких причин для этого нет. Из 60 миллионов итальянцев добрая четверть прекрасно готовит кофе. Казалось бы, нанять – и нету никаких вопросов. В чем же дело? А в том, что нет спроса. А нет спроса, потому что “и так годится”. Ситуацию можно изменить, если затратить на кофе некоторое общественное внимание. Например, королева посетит хорошее кафе и заявит – вот такой кофе надо пить. И это будет воспринято как образец. Это даст толчок к выяснению, тот ли мы кофе пьем. Ну тогда, возможно, что-то изменится. А так – нет спроса. Поэтому нет и предложения. Где-то и в Лондоне есть хорошие кофейни, но это надо идти, искать… Зачем? И так нормально.

То же самое у нас. Правовая система? И так сойдет. Дороги – и так нормально. Что такое наши дороги? Это то место, где ты не отвечаешь за качество и можешь воровать. Тебе дали построить – значит, получил шанс в жизни: закопал, раскопал, никто не знает, сколько ты там положил. Соответственно, и рабочие, и инженеры такие. … Вот вы говорите про модернизацию, а кто платить за это будет и сколько, кто будет страдать. Раз большая задача, значит, вся страна должна страдать. Сколково делают – страна не страдает. Значит, реформы не идут” (Виталий Найшуль http://www.polit.ru/country/2011/02/14/nayshul.html).

А если б идеей была не модернизация, а пока-модернизация?.. Призыв ко всему миру рассчитывать, как квоты по Киотскому протоколу, насколько каждая инновация глобально-экологически вредна. Как подымающее голову христианство создало Евангелие от Иоанна, где в подробностях расписаны знамения приближения конца света. – Вон, на сколько веков хватило запала считать, что не хлебом единым жив человек – на тысячу лет, аж до Возрождения.

Россия, наверно, больше всех в 20-м столетии настрадалась от внутренних и внешних раздоров, так не ей ли быть заводилой договорённости народов по поводу ожидающейся опасности сотворить прогрессом конец света из-за совмещения сразу нескольких глобальных катастроф (нехватки воды, еды, безвредной среды).

Если нет сил отказаться от прогресса сразу, надо модернизироваться и тут же всемирно каяться. И объявлять о готовности делиться с отставшими в модернизации, если подключатся к дележу совсем передовые. Ради равенства и последующего прекращения перепотребления и перенаселения планеты.

Надо стать России опять впереди человечества с мессианской идеей коммунизма, только опирающегося в итоге, - ПОТОМ, а не ПОКА, - не на материальный прогресс, а на принцип “каждому по РАЗУМНЫМ потребностям”, для чего прогресса-то и не нужно.

Не является ли не умирающий в мире традиционализм, менталитет недостижительности, идеал отрешённости от мира сего в мировых религиях тем предвестием, что спасёт человечество? Той, как пишет Найшуль, зимней обувью, про которую летом забывают. Так если близится зима развития человечества… Не элементы ли прошлого спасут нас в будущем? Не является ли бесстрастность некоторых маяком для нас, остальных?

- Но они такие расслабленные. Как они могут стать маяками?

- А потенциал, что слышится, например, у Ященко в мелодии второй гитары “Белой гвардии”? – Там же скрытое напряжение.

Он всё время готов действовать. Рациональность его бог. Пока не было случая, чтоб он не решил задачу, которую его как программиста по знакомству просили решить…

"Он лучше будет играть в преферанс, нежели хлопотать о невозможном <…> Кто не сидел сложа руки и тогда, как нечего было делать, тот сумеет действовать, когда настанет для этого время” (Белинский).

Впервые опубликовано по адресу

http://made-in-irkutsk.ru/rubr.php?rubr=addcomment&type=article&parentid=621