Начну откровенно субъективно.

Послушав Дворковича, помощника президента Медведева и заместителя председателя правительства, Медведева, я понял, почему Путин пошёл на такую сомнительность, как третий срок президентства.

Что сказал Дворкович?

"Мы не можем себе позволить одновременно иметь очень высокий уровень социальной защиты в системе, построенной на патерналистских принципах, одновременно очень большую армию и одновременно очень большой объем госсобственности, но еще и заодно очень низкие цены на энергоносители внутри страны”.

А миллиардеров – можем себе позволить.

Нет. И Путин агрессивно встрепенулся, когда ходил в народ перед своим третьим избранием, и какая-то женщина, в порыве обожания и откровенности, сказала ему, чтоб он отнял миллиарды у олигархов – слишком большое расслоение.

Но в отличие от Дворковича и Медведева, Путин хочет чуда в России: и олигархов, и патернализм, и независимость от США. Те – прагматики. А он – романтик. Тайный. Но народ его чувствует, и, оставаясь ещё всё же русским, а не уже окончательно вестернизированным, народ голосует за него в третий раз. Хоть это и неприлично по западным меркам. Народ хочет нового Сталина, который без страшнейших жертв сделает такое же чудо со страной, какое сделал Сталин.

Народ выбирает такого руководителя, которого достоин. Романтик – романтика. Менталитет личной материальной недостижительности – неистребим и после 20 лет с реставрации капитализма в России. Не только неистребим, но и подспудно требует реванша. Хоть, кажется, смириться б уже надо, наконец, после таких четырёх передряг за одно столетие… А особенно – при таком менталитете (с недостижительностью) в век, когда кто только ни стал демонстрировать свою конкурентоспособность и обгонять всех и вся. (Тот же крошечный Сингапур, например…)

Ан нет!

И Володарский, чуя это подспудное требование народа, берётся делать сценарий по произведению неромантика, который предчувствовал крах так называемого социализма и построенного на нём государства за треть века до краха. Берётся за сценарий по роману Гроссмана “Жизнь и судьба” (1959). Романа запрещённого в стране, по инерции ещё сколько-то приверженной было романтизму исключительности мессианского народа, первопроходца человечества на пути к коммунизму (а до революции – к царству Божьему на земле).

Художник всегда стихийно идёт по пути наибольшего сопротивления. Художник Володарский и должен был взяться за роман своего антагониста, чтоб его преодолеть и утвердить свою правду, полуосознаваемую.

- Сразу согласился, потому что я до того романа не читал. [Можно ж действовать по принципу: “Я не читал, но знаю!” - принципу, столь знаменитому, когда подвергался гонению Пастернак, воспевший Мещанство (с большой буквы; тут не описка; см. тут).] У меня уже была подобная история — давно, с “Проверкой на дорогах”.

- А я их выкинул. Там есть характеры. Березкин — командир полка — очень хороший такой русский характер... Но в остальном, я тебе скажу, хотя моя фамилия и стоит в титрах, это действительно гнилой писатель. Писатель, не любящий страну, в которой он родился и жил” (http://blogs.mail.ru/mail/zhukova.ol/7E18E607AA7E8E18.html).

- А можно ли верить слову писателя вне его произведения?

- Нельзя, вообще-то.

- То-то.

И вообще, я рискую… Начать обсуждать кино, не опираясь на кадры, на слова из фильма…

- Наступление Юго-Западного и Донского фронтов развивается успешно, товарищ Сталин. На Сталинградском фронте заканчивается артиллерийская подготовка [Наступление на севере началось на сутки раньше, чем на юге].

А вот об этом же у Гроссмана:

Позорная сцена.

А вот она же у Ерёменко ("Свою первую книгу о войне "Сталинград" он вчерне написал весной 1943 г., находясь на излечении в санатории” - http://nvo.ng.ru/history/2000-04-28/6_marshall_true.html - и оттуда Гроссман и узнал про задержку наступления из-за тумана):

Таким образом, начало контрнаступления Сталинградского фронта из-за тумана было отодвинуто на два часа” (http://militera.lib.ru/memo/russian/eremenko_ai2/15.html).

Я стал писать о фильме после того, как увидел вот эту сцену начала наступления под Сталинградом. На 8 минут задержал комкор Новиков введение танков в атаку. По его просьбе была продлена артподготовка. Ибо не были подавлены все противотанковые батареи на линии прорыва танками. Как ему это могло быть известно, не известно. Зато ясно, что это потребовалось Гроссману. Зачем? Ведь такой момент! Исторический. Начало поражения немцев в войне… И в такую бочку мёду… В торжество государственного начала… Гроссман, видно, был против приоритета государственности. Для того и ввёл в самый звёздный момент крошечку самодеятельности, увенчавшейся блистательно. Ни одной машины не было потеряно в тот день Новиковым. Комиссар целует его и обещает медаль Героя Советского Союза. И… Тут же, через секунду после отъезда счастливчика, говорит, что будет писать рапорт, что Новиковым была на 8 минут задержана танковая атака. Заставил волноваться самого Сталина.

Если-де кто думает, что победа в войне далась героизмом, самопожетрвованием и, главное, инициативой солдат в бою, то он ошибается, ибо победил гений централизма, почти абсолютного подчинения приказам командиров – таково официальное мнение, олицетворённое иудой, поцеловавшим Новикова и донёсшим на него.

Кошмар!

Я вижу в таком нюансе сцены прозрение Гроссманом в 1959 году, через три года после развенчания культа личности Сталина, - я вижу прозрение судьбы СССР: “Ну что толку в том, что свалили всё на Сталина? Централизованная система управления экономикой не выдержит соревнования с капитализмом, ставящим на частную инициативу. Не выдержит и рухнет”. Ни чем другим, как экономикой, не мог вдохновляться Гроссман, когда ТАК писал свою эпопею в 1950-1959 годах. Это было то, что называется художественным открытием. Художественным открытием в стиле реализма. Как художественным открытием в стиле реализма было сто лет до того открытие Тургеневым типа нигилиста. И Гроссман и Тургенев были первые, кто обнаружил социальную истину*. В том и страсть реализма.

Для открытия Гроссману потребовалось действительность деформировать.

Драма насчёт восьмиминутной затяжки введения в действие танков Новикова в романе 1959 года имеет своей первопричиной не только раздражённый голос Сталина, но и холопство всей военной бюрократии. Один, мол, Сталин не наделал бы столько зла, сколько получилось.

Надеющийся в 2012 году на нового Сталина Володарский Сталина из сцены и вовсе убрал.

Или.

Прототипом романного дома № 6, является знаменитый “Дом Павлова”.

"…к нему, прорыли небольшую траншею, по которой поддерживалась связь с командованием, доставлялось продовольствие, боеприпасы. Позднее, в подвале дома был установлен полевой телефон (позывной “Маяк”). Дом стал неприступной крепостью!” (http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2060).

А по Гроссману, связи с домом почти не было, снабжения – тоже. Почти. Командовавший там Греков, которого называли не по званию, а Управдомом, нарочно прерывал радиосеансы, чтоб не слышать приказов командира предоставлять отчёты по известной бюрократической форме. Из-за партизанщины, по Гроссману, туда аж был направлен комиссар Крымов с предписанием взять, если понадобится, командование на себя, отстранив Грекова.

Начальство, по Грекову да и по Гроссману (раз он так деформировал действительность), больше мешает воевать, чем помогает. И народ, без начальства, способен на чудеса.

В сущности, Гроссман марксовскому, государственному социализму противопоставил идеал социализма-самоуправления, прудоновский и бакунинский, единственно возможный, как это видится теперь (когда снят фильм), после краха марксовского. Только самоуправление во имя общего блага, основы частного блага, конкурентоспособно с частной инициативой во имя частного же блага.

Нет. Формально и в СССР гражданская ответственность масс была в чести. Но только формально. А по сути, она гнобилась властью. Хуже того, народу без неё было сподручнее. По крайней мере – в мирное время, как виделось и Гроссману, и Высоцкому. Но Высоцкий впадал в ярость неприятия этого в окружающих, жить бы которым, казалось бы, можно уже раскованно после разоблачения культа личности Сталина, ан нет. И оттого он так рвал глотку в военных песнях: хотел устыдить нас, послевоенных, примером войны. (От границы мы Землю вертели назад, / Было дело сначала. / Но обратно её закрутил наш комбат, / Оттолкнувшись ногой от Урала.) Высоцкий хотел устыдить и надеялся на нас. А Гроссман о нас был гораздо худшего мнения. Поэтому не ярился. Ну что: какими были холуями, такими и остались. Поэтому Гроссман не ярился. И, взяв темой победу, написал о грядущем поражении. Так бывает с эпосом. Древние греки, ахейцы, чуть не сметенные с лица земли нашествием дорийцев, спаслись, в частности тем, что воспели свою победу над более слабыми, троянцами. Гроссман же своей эпопеей поставил крест на этом строе и стране.

Романтические (как принято называть) приверженцы строя-первопроходца и страны-пионера, естественно, а официоз – лживо или самообманно – стали за такой крест считать роман Гроссмана гнилым. А западно-ориентированные – наоборот, вдохновляющим на “революцию”, на реставрацию капитализма, спутав у Гроссмана самодеятельность в общественных целях с частной инициативой в целях частных же.

Реакция же в России на так называемую демократию, причинившую при реставрации капитализма неисчислимые несчастья народу, естественно побудила прозрение Гроссмана прочесть по-своему, наоборот. И Володарский откликнулся на этот социальный заказ. И – эпического спокойствия – как не бывало. И – вернулась вера Высоцкого в народ. В истинно социалистический по менталитету народ (когда социализм – это ответственная самодеятельность).

В слове “ответственная” - отзвук общественного приоритета. В слове “самодеятельность” - приоритет личности. Итого – гармония личного и общественного. То, что и бывает перед и во время общественного подъёма. Идеал высоковозрожденческого типа. То, что говорит Проханов о нынешней путинской России: страна в преддверии рывка.

У Высоцкого был идеал трагического героизма (Вот-вот и взойдёт). Но Высоцкий был всё же свидетелем фактической инертности народа, и – рвал глотку. А у Володарского – поспокойнее. Эпичность Гроссмана ему пригодилась.

Но Володарский очень ошибался насчёт себя.

- В плохом, в ужасном, куда зрители не ходят. А по сути кто главный? Режиссер, худрук, который по-человечески может быть последней сволочью и загубить кучу жизней. В армии демократии не бывает, сама понимаешь. А на заводе? Попробуй вякни что-нибудь против директора. На корабле слово капитана — закон… Получается, что человеческое общество состоит из институтов, в которых демократии нет. О чем мы тогда говорим?” (http://blogs.mail.ru/mail/zhukova.ol/7E18E607AA7E8E18.html).

Нельзя верить художнику на слово вне текста его художественного произведения.

Под маской жажды авторитаризма, помня об ужасе демократии 90-х годов, Володарским его гармоничный идеал переживался с аберрацией.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/119.html#119

P.S.

Что-то тревожит. Не наврал ли я? Не натянул ли себя на Гроссмана и Володарского? Умом.

Чувством - так точно: не взволновало кино. Ни на секунду.

Почему?

Мой товарищ, всегда в штыки принимающий мой акцент на разделение искусства на искусство прикладное (для совершенно определённой и осознанной цели предназначенное) и на искусство идеологическое** (предназначенное для выражения подсознательного, которое “в лоб” и выразить-то невозможно и оттого – противоречия, то есть, художественность), - этот мой товарищ для данного кино принял этот мой акцент вместе с отрицательным отношением к искусству прикладному. Принял. Кино отверг, как иллюстрацию заранее известной мысли. И после первого вечера его больше не смотрел.

Я смотрел. Но не взволновало.

Похоже, и вправду слишком много осознанности у автора. То есть слишком мало противоречий. И, действительно, откуда ж тогда взяться катарсису у зрителя. Остаётся только заражение. Горем войны… Несправедливостью тоталитаризма…

Кто сам не пережил войны, не заразится. Кто сам не пострадал от тоталитаризма, тому тоже до лампочки беда давно минувших дней. А у кого хороший вкус, тот за малохудожественность (за отсутствие противоречий) не смотрит дольше первого вечера.

Володарский виноват? Тем, что выхолостил Гроссмана?

У Гроссмана противоречия были?

Противоречий, которые жгут наше общество (по крайней мере часть его) и по сей день” (Радзиховский. http://echo.msk.ru/blog/radzihovski/940895-echo/).

Противоречий – полно.

Но это – противоречия жизни.

А искусство – не жизнь. Оно – испытание сокровенного мироотношения. Испытывать нужно как бы сгибанием в одну и другую сторону. То есть ценностно нужно ввергать душу читателя или зрителя в приятие того, что в жизни для него неприемлемо. И потом – в возвращение к тому, что приемлемо. При испытаниях механизмов иногда их доводят до поломки, до катастрофы. Слово “катарсис” имеет странную созвучность со словом “катастрофа”. И неуравновешенные люди могут испытания не выдержать. Например, по Европе прокатилась серия самоубийств после опубликования гётевского “Вертера”. Но искусство рассчитано всё же на людей здоровых. И те переживают третье состояние от столкновения двух противо-чувствий – катарсис. (Я думаю – должно бы быть переживание обречённости госсоциализма от чтения романа Гроссмана.) А вот есть ли в романе то из противоречий, для которого Радзиховский по отношению к тоталитаризму подметил в жизни отношение такое – "с восторгом”?

Испытываете вы восторг от гроссмановского: "Сталин внятно выругался матерными словами и положил трубку”?

Или вглядимся в отрывок о Гетманове, том комиссаре, что написал донос о 8 минутах задержки Новиковым наступления:

Инстинкт художника заставляет-таки Гроссмана выбрать несколько позитивных слов для этого персонифицированного воплощения тоталитаризма: "великое значение”, “доверяла”, “высший смысл”, “близкое и дорогое”, “близко и дорого”. Но скольким негативным словам о том же тоталитаризме они противостоят: "ни великих книг”, “ни знаменитых открытий”, “ни выигранных сражений”, “напряженным”, “бессонным”, “как ни трудно”, “отказаться”, “ни склонностей”, “ни симпатий”? 5 : 9 в пользу негативных. Этак мы, читатели, не станем хоть на миг приверженцами тоталитаризма. И – в итоге – катарсис с нами не случится.

То есть нас гнут в сторону тоталитаризма с негативным пристрастием к нему. Это не такое полноценное приятие, как результат самодеятельной задержки Новиковым наступления на 8 минут: "Корпус двигался почти без потерь”.

То есть, по крайней мере, касательного этого эпизода не виден тот "накал непримиримых внутренних противоречий”, какой видится Радзиховскому. Всё для себя Гроссман уже решил, перед тем, как написал.

Я оборвал троеточием цитату "Пришел час его силы” (места было жалко). А там 2 абзаца безусловных достижений тоталитаризма и… 5 его безусловных ужасностей…

Радзиховский просто не прав. Тех противоречий, какие кажутся ему существующими у Гроссмана, у Гроссмана нет в 1959 году, когда он кончал писать роман.

Сочувствие тоталитаризму, вызванное позитивной аурой слов о нём – это условное сочувствие. Из-за того художник в принципе вправе вызвать такое сочувствие, чтоб оно действовало с наибольшей силой. Хоть это и аморально с гуманной точки зрения.

Вставление такого было б не актом жизни, а актом искусства. (У искусства сложные отношения с моралью.) Нужно быть художником, чтоб это себе позволять. И позволение это происходит не из-за жизненных колебаний (за тоталитаризм или против него) и не из-за поочередного отражения их обоих, а из-за невозможности выразить подсознательное третье (которое не за тоталитаризм и не против него).

А всё дело в том, что тоталитаризм тоталитаризму рознь (вопреки Радзиховскому и навязываемому им мировоззрению Гроссмана).

Применим другое слово, не такое страшное – “коллективизм”.

Есть коллективизм индивидуалистов (фашизм) и коллективизм коллективистов (коммунизм). Мещанские массы примыкают и к первому, и ко второму. Но достижение второго мыслимо двумя способами. "Существуют два социализма… Один хочет добиться счастья для всех, другой хочет каждому доставить возможность быть по-своему счастливым” (Такер. Государственный социализм и анархизм).

Второму сам Гроссман был подсознательно привержен с молодости, но сознанием примкнувших мещан презирал. "Контраст между революционерами и “обывателями” <…> был подчеркнут Гроссманом в повести “Четыре дня” (1935), Здесь три комиссара скрываются от поляков в квартире доктора. И несмотря на то, что доктор рискует жизнью, пряча у себя старинного знакомого и его коллег, несмотря на то, что один из комиссаров был начальником ЧК и немало порасстреливал “невинных по темницам”, все осуждение автора падает на голову доктора — обывателя, пошляка, мещанина, из дома которого комиссары убегают без слова признательности, как из тюрьмы” (http://litmisto.org.ua/?p=1459). По мере роста преступлений второго подсознательно же набирал в душе силу анархизм. Он был очень затуркан общественным мнением в качестве хаоса. Тогда как на самом деле это просто безначалие. Порядок без начальства. Как у “Управдома” в Сталинградском доме № 6, как у Новикова в те 8 минут. Война позитив анархизма проявила. Но имевшийся строй показал, что он не способен анархизм принять ни в какой дозе, даже в самой позитивной.

Вот где у Гроссмана настоящее ценностное столкновение противоречий! "Туман стал гуще от голубого дыма, воздух загудел от рева моторов, корпус вошел в прорыв” (и этого не могло б быть без губительной для миллионов коллективизации ради индустриализации). Это – с одной стороны. А с другой: "- Ох и силен наш отец! - сказал с искренним восхищением Гетманов [глядя на опять медлящего Новикова]". Между социализмами столкновение. И его подсознание породило мрак предчувствия относительно того, что именовалось социализмом. В победе Этого его подсознанию “увиделось” поражение Этого. Всё же социализма. Коллективизма коллективистов. Очень ценного!

Оттого такой мрак у Гроссмана.

Володарский не мог его полностью преодолеть. Оттого впечатление, что фильм взялся заразить отрицательными эмоциями.

А заражение не даёт эстетического наслаждения. И потому – не волнует произведение, как этого от произведения ждёшь. И – если без натяжки – не хочется его смотреть после просмотра начала. Что и случилось. 20% телезрителей в России его смотрели в первый вечер и гораздо меньше – во второй и далее.

Мне кажется, что вообще нужно иметь непредвзятое отношение к анархизму, чтоб Гроссман пронял адекватно, а не – как Радзиховского.

P.P.S.1

- Признаюсь, в самое слабое место попал. Признаюсь, я и роман-то не читал. Я позволил себе о нём судить из общих соображений. Одно из них – образно – достаточно капли, чтоб почувствовать солёность, не надо всё море выпивать. Другое – коммунистическая ориентация раннего Гроссмана.

Ведь коммунизм больше с анархизмом имеет общего, чем с социализмом. Ведь и коммунисты-марксисты считают, что государство при коммунизме отомрёт. Что оно – ПОКА. То есть главное в коммунисте не ПОКА, а то, что будет поле ПОКА. То есть анархизм. То есть анархизм всё время присутствует как отдушина при неуютном ПОКА. Как в том американском фильме про страшную депрессию, когда устроен был многочасовый танцевальный марафон. И вот пара, главные герои, танцуют и тянутся взглядом за закатывающимся солнцем. Аж на цыпочки становятся. – Помните? Видели? – Вот такое же заходящее солнце – самодеятельность, самоуправление, ускользавшие всё больше по мере хода времени от октября 1917 года.

Как факт: этот самостоятельно воюющий Греков, Новиков, этот сам решающий кадровые вопросы Штрум.

P.P.S.2

А мне идут письма, что я всё же загнул насчёт анархизма. И в доказательство тычут мне в глаза разговор в концлагере коммуниста с фашистом. Из него, мол, видно гроссмановское озарение, что социализм и фашизм – одно и то же. Как, считают Радзиховский и Солженицын.

Я прочёл эту сцену.

Да. К Радзиховскому и Солженицыну присоединятся в романе этот собеседник-фашист Лисс. Собственно, наоборот: то, что сочинил для Лиса Гроссман, просто повторено Солженицыным и Радзиховским.

То есть, в данном случае, Солженицыну, который всё же художник в какой-то степени (то есть, практиковавший, например, в “Одном дне Ивана Денисовича” писать об ужасе не “в лоб”: почти сплошные удачи у Ивана Денисовича в описываемом дне пребывания в лагере), - в данном случае Солженицыну художественный вкус отказал, раз он думает, что Гроссман “в лоб” отдал свои сокровенные мысли Лиссу.

О художественном вкусе Радзиховского умолчу.

Но если предположить, что Гроссман – художник таки…

Художник стихийно идёт путём наибольшего сопротивления. То есть, если его подсознание хочет попранной государственным социализмом анархии спеть осанну, то он должен описывать её моральное поражение. Что он и делает с коммунистом Мостовским. Намёком: "Казалось, иголка кольнула в сердце”. Мол, фашист прав: что мы, что они – одно и то же.

Но я посмею предположить, что Гроссман далеко не гениальный художник. (То, как он не посмел нам дать полную позитивую силу совтоталитаризма комиссара Гетманова, сам отрицая совтоталитаризм, шепчет мне, что Гроссман не дотянул как художник. Это вам не Шекспир, который неревнивого от природы Отелло привёл аж к убийству из-за ревности, и тем воспел доверие в любви.). То же и с Мостовским. Гроссман не дал ему потерпеть поражение перед фашистским отождествлением сталинизма и гитлеризма: "Ведь сомнения его, быть может, не были знаком слабости, бессилия, грязной раздвоенности, усталости, неверия. Может быть, эти сомнения, изредка то робко, то зло вдруг охватывавшие его, и были самым честным, самым чистым, что жило в нем. А он давил их, отталкивал, ненавидел. Может быть, в них-то и есть зерно революционной правды? В них динамит свободы!”.

А что такое свобода в социализме? – Анархизм.

О крахе его, то есть социализма-самоуправления-ПОКА-государственничества, Гроссман, - как всё-таки художник, - и спел своим мрачным эпосом, описывая, наоборот, военную победу под Сталинградом и брезжащую научно-техническую победу над атомом.

P.P.S.3

Ещё две мысли об извращении Радзиховским и Солженицыным художественного смысла эпопеи Гроссмана, мол, приравнивает он социализм и фашизм.

Одна – об одной обмолвке Лиса, другая – об одной обмолвке Сталина.

Лисс: "Разве для вас [как и для нас, по контексту, фашистов] мир не есть ваша воля, разве вас можно поколебать, остановить?”.

Это ж определение солипсизма. Философской основы романтизма, родившегося в мир как искусство лишенцев. “Раз мир так плох к нам, то мы его, объективный, отвергнем вообще. Мир это то, что воздействует на наши ощущения. А наши ощущения – это НАШ, внутренний мир. И уж над НАШИМ-то внутренним миром мы полностью властны? – Полностью. И он – единственно прекрасен”.

Ницше вывел романтизм из лишенства, и его приверженцы стали сверхчеловеками. Фашисты взяли эту философию себе. Ницше для этого нужно было восстать против христианства, религии слабых, утешения. И фашисты мастерили собственную религию, что-то заимствуя из Тибета. Магию. А что такое магия относительно религии? Это, наоборот, проявление силы, а не слабости. Шаманы ж всесильны по самоощущению.

Переживание всесилия произошло ещё у долюдей, от изготавливавния каменных орудий. Уж что-что, а заострить камень – просто. Пусть даже и уйдёт в брак часть заготовок. Иное дело, когда перешли к охоте оружием. Можно и неудачно поохотиться, не попасть в животное, скажем. А магия, - если поверить, например, что плевок на остриё копья помогает, - приводит и в самом деле к большей частоте удачи: не промажешь, швыряя копьё в зверя. И магия – хронологически первая форма возникновения религии.

Отнюдь не глупые фашисты, в отвергании христианства, естественно пришли к исторически первой её фазе. Плевать на обстоятельства. Всё зависит от нас. "Мир… есть… наша воля”.

Идеализм. Субъективный идеализм.

И противоположен ему материализм. И государственный социализм. Он действует по обстоятельствам. – А если действие аморально по отношению к личности? – Плевать на личность и мораль! – А совесть? – Задушить! – То есть тоже “всё зависит от нас”? – Нет. Всё зависит от нас-минус-совесть. Совесть это внешнее, проникшее во внутренний мир (во внутреннем прекрасном мире романтика и фашиста нет внешнего и совести).

И посмотрим на чувство-мысль, обмолвку Сталина, которою снабдил его Гроссман:

А кто ещё?

Совесть.

То есть совесть у гроссмановского Сталина есть. Она просто обычно задавлена Сталиным рациональности ради: чтоб победить в будущей войне машин, нужна индустриализация, а чтоб была индустриализация, нужна коллективизация, то есть миллионы жертв.

Да, на странице осуждения Гроссманом Сталина он не позволил себе написать слово “совесть”. Но он его описал образно.

И тем положил ещё крепче грань отличия госсоциализма от фашизма.

Остаётся два слова сказать о применении слова “романтизм” к Путину.

Я внутренне морщился, его там применяя. Просто нет слова для такой ориентации, но не по отношению к себе, к личности, а по отношению к общественному. Я-то его предложил – монтизм (от слова Лермонтов: красиво и созвучно романтизму, своему антагонисту). Но общественность его всё не принимает и не принимает. Вот мне там, о Путине, и пришлось…

P.P.S.5

И ещё четверть-мысли. О Путине.

ЦРС работает честно. Перебежавший в противники Путина Кудрин заказал ЦРС исследование, и они признали, что “вооруженный мятеж маловероятен” (http://www.bbc.co.uk/russian/russia/2012/10/121024_rus_press.shtml).

Зачем понадобился такой запрос? – Затем, что в сознании народа революция есть кровь, даже если это оранжевая революция. Пусть штурм грузинского парламента был с розами в руках, но это был штурм. Не может быть, - думает народ, - чтоб при этом не пролилось ни капли крови, хоть из чьего-нибудь разбитого носа. На марше миллионов покалеченные уже были явно. А тут ещё этот дурак Удальцов. – Надо отделаться от дурака, - думает бизес. И навязать мысль народу, что оранжевая революция это без силы, это благо… увеличить пенсионный возраст и развалить ТС, хоть он и не смог помешать вступить в ВТО…

Бизнес тихой сапой хочет потеснить народ (как это во всём мире пошло: в Греции… США - акция “захвати Уолл-стрит”), а Путин мешает.

Что-то подобное (тихая борьба), наверно, и в телевидении. Оно жмёт на развлечения. И… перпендикулярно этому… вдруг заказало Урсуляку экранизировать Гроссмана. Наверно, заставили. Против воли.

Идёт тихая война бояр против царя. Боярам выгодно назвать политику царя сваливающейся в фашизм. И - их голос – Радзиховский – убеждает, что голос фашиста Лисса включает в себя голос Гроссмана, а Володарский с Урсуляком, мол, оскопили роман Гроссмана. – Зачем они? - Понимай, с целью поддержать народ в поддержке авторитаризма Путина.

Да вот только то, что сделано целиком осознанно, оказывается нехудожественным. В результате фильм не волнует.

* - Это ошибки. И Тургенев (см. тут), и Гроссман (см. тут) не реалисты.

** - Я теперь вынужден уточнить: идеологическое искусство – тоже прикладное, приложено к идее, которой вдохновлено… сознание, без подсознательного идеала. Поэтому противоположностью прикладного искусства является не идеологическое, а неприкладное.