Как тут:

Хоть я должен признать, что первое впечатление от той картины действительно весёленькое.

Но это – от замыленности глаза. Очень уж популярен Ван Гог. Все его как бы знают. Вошёл в массовую культуру. Кругом полно репродукций его картин. Его шокирующая – дикие мазки – техника больше не шокирует. Отчаянный крик его души – уже всем не крик. А крик Стоуна от имени Ван Гога: “Наш мир, видимо, создан в спешке, в один из тех черных дней, когда у творца был помрачен разум”, не вспоминает даже тот, кто Стоуна читал. И – мы слепы, что небо с облаками нагло нарисовано… серо-синими окологоризонтальными дрожащими чёрточками на жёлто-зелёном фоне. Дальние холмы – нагло тёмно-зелёными, но не дрожащими, чёрточками на почти таком же фоне. Дым – нагло полуколечками белого и голубого. Средней дальности деревья – зелёными околовертикальными линиями на бледно-зелёном фоне. И вообще кругом эти линии, линии и линии. Мол, шифер на крышах, мол, грядки на огородах. Чем “ближе”, тем с большей сластью художник длил мазки. Будто он получал удовольствие в первую очередь непосредственно от двигания рукой, а уж потом – от того, что получалось. Как он удержался, чтоб стены так не рисовать? А уж больше всего он оттянулся на длинноте мазка на мокрой грунтовой дороге.

Всё – противоестественно. Начиная с того, что не могло быть такой высокой точки зрения в плоской Голландии в 1890 году. Не со средневекового ж собора художник смотрит на эту сельскую местность. Тот же Ван Гог в том же году рисовал и церковь в Овере, но она не могла ж стоять за городом, как тут мы видим, среди огородов.

Так вот противоественность, иномирие какое-то, не христианское, и есть тот идеал, который двигал кистью художника, отчаявшегося жить в Этом мире.

И есть как бы некое оскорбление памяти художника вспоминать его картину по весёлому поводу.

А хоть бы и не по весёлому:

"…И вот, наконец, уже XIX век, Ван Гог, который уже… Совершенно другого рода живопись. И что перед нами? Земля. Так и надо понимать: она вся рас-чер-чена. Чем она расчерчена? Человеческим трудом. Её пересекает – опять-таки – дорога жизни. Река. Она под дождём откровенно на реку похожа. Ещё движение этой коляски вполне изображает метафору… эту вещь-метафору жизненного пути. Вот куда-то он приведёт? – Не то, чтоб Ваг Гог говорит об этом. Но так он чувствует. Надо проникнуть. Что в мире… мир пронизан трудом… Труд является каким-то центрирующим смыслы жизни началом. Понимаете? А не какое-то бессмысленное, значит, это… протестанты там… букет цветов, понимаете ли… И наконец. Первый раз в европейской живописи изображён паровоз. Он изображён там на заднем плане. До этого, для всего академизма, воспитанного на классической традиции, изображение индустриального объекта – это то же самое какое-то понижение такого в своём идеальном значении, как бельё в голландском пейзаже. Энергетику покорения природы, энергетику труда. Это опять-таки ипостась новая жреческая трудового служения. Начиная с Ван Гога начинают видеть красоту индустрии. Она входит в живопись как новый и совершенно невозможный до этого мотив” (Михаил Иванов. Временная метка 1:23:01 https://www.youtube.com/watch?v=g6JtU8vYRsI).

Я уж не говорю про “Поезд в пути” Левитана, помеченный тем же 1890 годом в https://commons.wikimedia.org/wiki/File:%D0%9B%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%BD_%D0%9F%D0%BE%D0%B5%D0%B7%D0%B4_%D0%B2_%D0%BF%D1%83%D1%82%D0%B8.jpg . Но главное – и Левитан (см. тут), и Ван Гог, будучи ницшеанцами, оба отвергают Этот мир ради иномирия.

И тем паче не говорю про “Железопрокатный завод” (1872-75) Менцеля, в котором он “открыл, как и Маркс, что рабочему нечего терять, кроме своих цепей эксплуатации” (тут).

Впервые опубликовано по адресу

https://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6780.html