Вот я и дочитал до конца книгу Шаргунова “Свои” (2018).

Последний рассказ – о Катаеве времени после написания им романа “Алмазный мой венец”. Ницшеанского (см. тут). И сам этот шаргуновский рассказ – какой-то ницшеанский. Впечатление, что Шаргунов пропитался ницшеанством Катаева и позволил себе, наконец, отдаться тому же. Потому “наконец”, что только первый рассказ сборника – явно ницшеанский. А остальные – какие-то христианские, что ли. А ведь это мироотношения антагонисты. – Как может такое быть искренне?

В одном случае: если первый и последний рассказы были от, так сказать, подсознательного идеала, а что в середине – от сознательного.

Смогу ли передать ещё не читавшему ту неуловимость какую-то, которою вдохновлён Шаргунов в последнем рассказе, “Валентин Петрович”?..

Мыль изреченная есть ложь…

Благо хоть то, что я должен высказывать собственную мысль, а не перевыражать Шаргунова…

Хотя… Мне нужно именно перевыразить Шаргунова, потому, что – смею думать – он-то выражал незнаемое его сознанием. А я – в порядке приближения к тому незнаемому – должен написать словами мною понимаемое как ницшеанство вообще и шаргуновское в частности.

Поражаюсь на собственную наглость… Кто? – я! – смею выражать подсознательный идеал Шаргунова…

А он, конечно же, автором не осознавался.

Почему я уверен?

Ну, например, из-за недопонятности мне при первом чтении того, что описано после первой пробельной строки.

Выше этой первой пробельной описан утренний скандал через запертую дверь, - помочился на неё, - который Катаеву закатил {за оскорблённых в “Алмазном…” знаменитостей} уже (!) пьяный артист, живущий у соседа по переделкинской даче, прогнанный сорвавшейся с цепи собакой.

А ниже пробельной строки описан сон-кошмар старого Катаева, порывающегося вести себя, как молодой, да неудачно.

Первое описано, казалось бы, объективно, а второе – с использованием приёма, называемого персонализмом (с точки зрения персонажа-Катаева).

Естественно, что читатель не замечает смены приёма. Получается недопонятность. "…сегодня тоже уже бегал…” оказалось игрой автора с читателем. Во сне его персонаж бегал. И когда автор игру затеял (процитированными 4-мя словам), он уже знал, что перейдёт на описание с точки зрения персонажа или не знал? Я сомневаюсь, что знал. Строго говоря, и всё перед пробельной строкой можно понимать данным с той же точки зрения Катаева-персонажа. Ведь оскорбитель-артист сначала обезличен.

Уши Катаева-персонажа слышат. Его воображение представляет "Чей-то палец”, “чья-то нога”.

Как читатель узнаёт, кто дебоширит? – По тому, как персонаж-Катаев проинтерпретировал своё обонятельное ощущение (видно ему не было, стекло в двери было "толстым узорчатым витражом”):

И так – далее. Всё – от имени персонажа-Катаева.

Только перед пробельной строкой – наяву, после неё – во сне. И всё – как бы безразлично. Безразлично не только убежавшему от плохой-преплохой действительности персонажу-Катаеву, но и ВООБЩЕ в Этой жизни так оно всё. Раз видения да видения автор описывает.

После очередной пробельной строки опять же что? – Видения. Сны наяву:

А на самом деле это ж не жизнь: плохое "совсем не трогало”. То есть Эта жизнь совсем плоха.

Может, творчество что-то меняет? Но описан-то день совсем без творчества. Описана ни жизнь, ни смерть.

В смысле – не живу.

И есть только одна сладость – переживание недостижимости… счастья. Которое есть и то, что было б с ним и Зоей, если б не имели место "Мировая, потом Гражданская войны”, и не то… В общем, не знаешь, что.

Я-то по должности критика знаю: это образ сладко-принципиально недостижимого метафизического антихристианского иномирия. А вот судя по тому, как мало это о ницшеанстве усвоено критикой, я могу думать, что и Шаргуновым это не усвоено, и ницшеанство он исповедует подсознательно, а не осознанно. И сам персонализм как метод применил стихийно. Он и литературоведением-то едва осознан (в 2009 вышла книга Меерсон с соответствующим названием; бахтинский полифонизм – часть персонализма).

Хотя, понятие подсознательный идеал настолько не принято, что его проще мутью назвать, чем вникать в попытки доказать наличие его следов.

Вообще трудно понимается, как может быть сладка принципиальная недостижимость…

Но ощутить можно. Достаточно медленно и не отрываясь прочесть рассказ “Валентин Петрович”. Вы почувствуете ЧТО-ТО, словами невыразимое. Впрочем, такое чувство от любого воистину художественного произведения, вдохновлённого любым, но обязательно подсознательным, идеалом.

Впервые опубликовано по адресу

http://ruszhizn.ruspole.info/node/9944