Мой лучший товарищ, боюсь, был прав: я талмудист. Не знаю, что именно он имел в виду. Наверно, копание, копошение. Но я сейчас заподозрил нечто похуже. Я, боюсь, притягиваю для объяснения то, что меня устраивает. Я читал: у талмудистов большая честь – что-то объяснить в Торе, но объяснение принимается только такое, которое не противоречит вероисповеданию.

Вот, например, я только что узнал, что у Серова в его “Портрете Г.Л. Гиршман” (1907) есть его автопортрет:

"…в углу, внизу, едва заметное сквозь муть стекла, нам навстречу встает чье-то напряженное, рассеченное на лбу мучительной складкой мужское лицо. Узнаем: Серов!” (https://e-libra.ru/read/489378-profili.html).

Вероисповеданием в данном случае выступает то, что я много-много его картин истолковал как импрссионизм, понимаемый мною, может, для кого-то слишком заострённо: хвала абы какой жизни. Я очень много картин импрессионистов, признаваемых другими в таком качестве и вообще-то не признаваемых, истолковал именно так. И довольно непротиворечиво.

Трудность заключается в том, как быть с картиной – того же Серова – не поддающейся такой интерпретации. И портрет Гиршман как раз такой. Я признался, правда, в своём пролёте с ним (тут).

Но, чувствую, что с обнаружением для меня этого вот автопортрета, талмудическая моя сущность станет натягивать хвалу абы какой жизни и на эту вот, у Гиршман, жизнь в роскоши.

И первая мысль – тайная несчастливость этой Гиршман в браке, выраженная Серовым просто множественной чернотой.

Чернотой, замаскированной под роскошь.

Я для этого возьму, отвергну случайность, которая описана Екатериной Алленовой:

Он несколько раз принимался писать Генриетту Гиршман, но оставался недоволен набросками, считая, что вместо светской львицы получается какая-то "провинциальная барышня". Однажды Владимир Осипович, супруг Гиршман, известный коллекционер- антиквар, купил дорогой мебельный гарнитур из карельской березы, и Серов, увидев Гиршман в будуаре, обставленном этой мебелью, среди хрустальных флакончиков и безделушек, решил, что именно такая обстановка соответствует облику великосветской красавицы. Стены комнаты были затянуты серым холстом, что отчасти определило цветовую гамму портрета. Любовь к сдержанным серым и особенно черным тонам (Гиршман одета в черное) – примета alter stil'n… Гиршман изображена перед зеркалом, спиной к нему, но ее поза, выражение лица таковы, как если бы она, глядя в пространство зрителя, все же смотрелась именно в зеркало; сам мотив зеркального отражения, "игры с зеркалом" определяет драматургический сценарий портрета” (https://profilib.site/chtenie/120332/ekaterina-allenova-valentin-serov-7.php).

Именно цвет стен пригодился Серову для негативной характеристики жизни этой дамы.

"Об этом браке А.Н. Бенуа вспоминал: "Принято было недоумевать, как такая очаровательная женщина, такая красавица – 'самая красивая дама Москвы', как Генриетта Леопольдовна 'могла выносить' такого совсем неподходящего мужа. На самом же деле они являли собой образцовую, тесно связанную пару и как будто друг другом не тяготились вовсе"” (https://www.mmsk.ru/people/unit/?id=48452).

Вопрос исчерпан? – Не для меня. Женщины умеют притворяться. И самообманываться. Тем более, что муж – в частности коллекционировал живопись, а она училась рисовать.

“Серов был в неё влюблен” (https://www.proza.ru/2018/05/17/1585).

А влюблённому может иначе выглядеть лад в семье.

Самое неприятное – мне надо объяснить, зачем он ей дурил голову, где он нарисовал себя.

Там в самом деле видна тыльная сторона холста и некто перед холстом, как в “Менинах”.

Для понимания дальнейшего рассуждения, надо знать кое-что про эти “Менины”.

В испанской королевской семье была драма. Всё не рождался наследник. И задумались назначить наследницей дочку, как это ни было не принято. Чтоб смягчить реакцию придворных, решили пустить сперва пробный шар – поручить придворному художнику, Веласкесу, написать большую картину о назначении девочки наследницей престола.

Веласкес же – художник стиля барокко (соединение несоединимого) – рисуя последних людей в обществе, придавал им значимости, соответственно, благородным – низости. А королевскую чету в душе за совершенно пустых людей считал.

Его озарило, что задача выделить королевскую дочь, в принципе позволит ему выразить ничтожество её родителей. – Как? – Ну хоть нарисовать их на заднем плане, маленькими по сравнению с дочкой. Отражёнными в зеркале! Вообще не существующими на изображении в вещественном виде.

Задумано – сделано. На первом плане кого только нет. Даже собака. Сюжет – поднесение пажом инфанте знака наследной принцессы. А на дальней стене висит зеркало. В нём отражается королевская чета, пред которой разворачивается торжественное действо.

Веласкес уже кончал картину, когда королева всё же родила мальчика. – Всё. Заказ не только отменён, но и велено картину уничтожить, так она становилась опасной для жизни принцессы.

Веласкес просил разрешить ему картину не уничтожать, а дать ему время подумать, нельзя ли её спасти. И придумал. На месте пажа, несущего знак наследования престола (это слева), он нарисовал тыльную часть живописного холста, перед лицевой частью которого стоит он, Веласкес, рисующий королевскую чету, которая предполагается стоящей у зрителя за спиной, и которая отражается в далёком зеркале на стене зала.

Дураки-монархи насмешки не заметили, и картина продолжила существовать. А кто заметил, им не сказали, чтоб не попасть под горячую руку разгневанных королевских особ.

Серова пронзило, когда он увидел серые обои и зеркало, в котором отразился он сам. Он понял, что он сможет в своём духе изобразить роскошествующую даму в противоположном положении, в каком он мыслил её жизнь без любви, изобразив себя с соответствующим выражением лица, отражающимся в зеркале. А чтоб она не догадалась и не обиделась, сделать это отражение незаметным, в маленьком зеркальце. Однако, чтоб всё-таки намекнуть ей, что это – портрет с глубиной содержания, присущий такой особой женщине, как Генриетта Гиршман, он её обманул, что он-художник изображён отражённым вместе с полотном на подрамнике в большом зеркале.

А на самом деле изобразил там не себя, а её. В той же позе, что и на основном изображении, причём отражённую не со спины, а спереди, как на этом основном изображении. В той же одежде. С тем же наклоном головы. С тем же конусом причёски.

Пусть-де она расскажет всем, о его словах. Все обманутся: собственные слова художника! А она, женщина умная и образованная – для себя – может, поймёт. Что он таки нарисовал в зеркале её в роли Веласкеса, когда-то обманувшего высоких особ, будто художник настолько их уважает, что, даже нарисовав их дочь, он не преминул сделать знак, что рисовал-то он их великих. Как теперь в том зеркале нарисована она, обманывающая всех, как Веласкес короля и королеву, что она, Генриетта, хорошо живёт с нелюбимым мужем, своим семейным королём, обеспечивающим весь этот внешний шик. – Ну, мол, какая ни жизнь, а – жизнь.

Ещё одна боль моя: подсознательным ли является тут (да и у Веласкеса) идеал? Мне ведь при такой хитроумности трудно найти недопонятность, противоречивость… Разве что – неожиданность. Да и то – только в момент зарождения замысла.

Нет, в самом деле… ТАКОЕ – королевскую чету изобразить самыми мелкими, ибо в зеркале… Или ТАК роскошествующую – в чёрном и среди черноты дать, ибо так случилось мужу оббить стены и в зеркале случилось художнику отразиться при посещении этого будуара…

Впервые опубликовано по адресу

https://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6967.html