Мне на днях открылось такое… Всех касающееся. Что я аж в растерянности, с чего начать.

Начну с цитаты, - неоднократное прочтение подобного и привело меня к открытию, - чтоб всё-таки не вовлекать в чтение тех, кому такое всё же ну совсем-совсем не интересно. Тут, правда, сразу осложнение: автор так сложно выражается, что может отшить от дальнейшего чтения слишком многих. Но – рискну.

Не подчеркиваю безударных и третьего стиха, но звучат и они ("и", и "у" гораздо меньше зависят в своем звуке от ударения или его отсутствия, чем "о" или "а"), звучат, но смягченно, образуя переход к успокоенному четвертому ("Являться Муза стала мне") от тех двух стихов, взлетающих на своих “и”, как "на крыльях вдохновенья" и являющих нам этот имевший быть показанным отроческий взлет без применения затасканной уже и в те времена метафоры [“взлёт поэзии”]. Замечу, что в царскосельском саду, за отсутствием гор, никаких особенных долин, да еще таинственных, не было, и что лебединые клики раздавались там не столь уж беспрерывно, из чего можно заключить, что четыре “и”, в звучании этих слов, нужней были поэту, чем их беззвучные значения. И во всяком случае эти “и” здесь служат (как и пятое в слове "дни") не подчеркиванию отдельных словесных смыслов (таинственности, например, в соответствующем слове, что, с помощью интонации вполне могло бы осуществиться), а общему смыслу этих двух строк, не поверхностью их смысловой ткани открываемому, а тем что можно назвать звуковой ее подкладкой” (Вейдле. Эмбриология поэзии. https://profilib.com/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-49.php).

Я советую перечитывать цитату до тех пор, пока она не станет полностью понятной.

Я, может, сам её б никогда не понял, если б до того не прочёл много страниц об отличии значения от смысла. Значению-де, как канцеляристу, безразлично, как звучит (в воображении, если канцелярист читает, или явно, если ему кто-то стих декламирует). Звук же “у”, мол, для всех народов субъективно звучит гораздо ниже, чем звук “и”. Вот-де и получается, что помимо сказанного значениями слов в этом четверостишии звуками “и” выражены взлёт и опускание*. Что есть звукосмысл.

О смысле без звуко- я добавлю от себя. Зная, что эти стихи из начала 8-й главы “Евгения Онегина”, главы о возвращении героя после дуэли из путешествия в столицу на светский раут преображённым, - зная всё, я скажу, что эти взлёт и опускание, не касающиеся героя, есть образ, выражающий смысл всего произведения, что всё суета сует, но не без прелести жизни как таковой. Что и есть реализм в данном произведении.

Начиная писать я не знал, что меня так завернёт, а то б взял другую цитату…

Потому что этой цитатой я подчинил Вейдле себе. Тогда как открытие состоит не в подчинении, а в сопряжении.

Прежде, чем объясниться, и так как цитата оказалась несколько неудачной, я приведу ещё одну, на художественный смысл всего произведения не выводящую.

говорит бес (Мефистофель) и звуками подтверждает звук этого слова [бес] (всеми “е” – “весе” – всеми “с” этих двух стихов), так что мы смысл слышим в этом звуке” (Там же https://profilib.com/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-45.php).

То бишь Пушкину мало один раз сказать “бес”. Ему надо то же как-то повторить много раз, воспроизводя суету обольстителя и много-много других его свойств (невыразимых рационально), когда тот БЕСчЕСтно соблазняет Фауста.

Так в чём неподчинение мною Вейдле?

Надо знать, что такое я.

Я экстремистски исповедую, что художественно только то, что выражает единство всего произведения. Оно нецитируемо. Оно порождено подсознательным идеалом автора и воспринимается тоже подсознанием, а не сознанием читателя (слушателя). И только в последействии (а не в действии) искусства происходит осознание (озарение), что это за ЧТО-ТО вами владело, пока было собственно действие искусства.

То есть я – глобалист. Я – за дальнодействие, так сказать, элементов произведения.

А Вейдле – миниатюрист. Он – за их короткодействие.

И оба применяем одно слово “художественность” для обозначения таких разных вещей.

Общее у нас то, что смысл и по Вейдле порождается всем человеком и воздействует на всего человека (включая подсознательное). Только у меня это подсознательное – идеал. А у Вейдле – абы что. Например, бесконечность смысла слова “бес”, когда он обольщает: и суета, и мелочность, и быстрота, и подобострастие – не перечесть.

Я думал, что моя позиция – истинна. На ней сходились три теории: психолога Выготского, палеопсихолога Поршнева и философа Атанаса Натева. По Выготскому неприкладное искусство занимается дразнением чувств, чему соответствует исключительность (больше ни у чего нет) испытательной, по Натеву, функции неприкладного искусства. А по Поршневу искусство и человек произошли одновременно, когда люди (в отличие от животных) перестали получать невроз от противоречивых раздражений (вспомните дразнение). Разрядка нервного напряжения стала происходить в специальном месте мозга (во вторичной сигнальной системе). Это “место” – подсознательный катарсис по Выготскому, происходящий от столкновения противочувствий из-за противоположных элементов “текста” произведения.

Я полагал, что новообразовавшийся человек испытывает особое наслаждение от избегания невроза, от испытания – эстетическое переживание. Помимо осознания себя отличающимся от животных. Художественный смысл первого произведения искусства (бус из ракушек, произведённых коллективно), мол: мы – люди; мы супернеординарностью (бусами, которые ж есть противоречие ординарности просто ракушек, с их неординарностью, соединённостью жилкой через отверстия) повергли в ступор внушателей, отнимавших у внушаемых ребёнка для съедения стадом, и ребёнка спасли.

Так открытием является догадка, что от бус есть добавочное к переживанию себя людьми – переживание спасения жизни.

Человеческая ценность со временем эволюционировала в разнообразные идеалы. А ценность жизни осталась таковой навсегда и присутствует по любому поводу. Как брызги шампанского. Шампанским наслаждаются за вкус, за то, что пьянит. А брызги ещё и видом радуют. Мефистофель всеми своими отрицательными качествами радует… за само наличие жизни у Фауста. Что и выражено многократным (“е” и “с”) эхом слова “бес”. В других сточках та же радость окажется выраженной иначе. Всегда по-разному одно и то же. И так во всех произведениях всех художников.

Что резко отличается от выраженности идеала, который историчен и изменчив.

Надо бы заодно здесь привести идеал “Сцен из “Фауста”” (1825)… Но я лучше отошлю вас, читатель (см. тут). Вы не захотите туда лезть. И я спасусь от вашего скепсиса. Потому что это произведение опять оказалось произведением Пушкина-реалиста, т.е. выражающего трезвость, учитывающую и горечь жизни, и её радость. А радость, скажете, это ж то, что вы переоткрыли вслед за молчавшим об этом Вейдле… И цитата опять окажется негодной.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/485.html#485

*- Если правда про международную значимость высоты звучания “и” и “у”, то должен тот же звукосмысл получиться и при переводе на украинский язык.

- По Вейдле – нет:

"Иногда он [замысел перевода] и не ищет ничего другого, как того, чтобы воспроизвести смысловой костяк стихотворения, разве что присовокупив к этому обобщенное указание на его метрическую и строфическую форму. Такие переводы подводят нас к подлиннику, дают нам сведения о нем и бывают особенно полезны тем, кто знаком, но лишь поверхностно знаком с его языком, отчего их нередко и печатают параллельно с подлинным текстом. В других случаях переводчик задается целью дать эквивалент переводимого стихотворения, т. е. создать на своем языке нечто вполне подобное ему и столь же как оно живое. Только этого рода переводчики и ставят вопрос во всем его объеме; только они и имеют дело с непереводимым; только их переводы и подводят нас к нему вплотную. Но применительно к таким переводам, раньше, чем спрашивать о их близости к подлиннику, следует знать, принадлежат ли они вообще поэзии, не остаются ли в преддверии ее или совсем за ее порогом” (https://profilib.net/chtenie/103548/v-veydle-embriologiya-poezii-78.php).