Начну издалека, с рассказа, как меня озадачил один кандидат филологических наук вскоре после того, как я с ним познакомился. Я ему всунул читать одну мою изданную на бумаге книгу, литературоведческую. Потом ждал, что он выскажет о ней мнение. Потом, не дождавшись, спросил о мнении. А он от ответа ушёл. Он-де не понимает, что такое художественный смысл.

Отпад.

И это не розыгрыш был, не шутка такая. Существует (это ощущается по статьям) манера среди литературоведов про художественный смысл говорить намёком. И даже не применять словосочетание “художественный смысл”.

Вот, например:

"Отдавший в молодости щедрую дань традиционным элегическим темам, Пушкин создает теперь своеобразный жанр антиэлегии, когда обращение к пережитым впечатлениям является не поводом для унылых медитаций о быстротечности жизни, но тем родником, который питает надежду на счастье. В воспоминаниях этих звучит не эхо юношеских дерзаний, а особая благодарность жизни, слитая с грустью утрат, — неповторимая мужественная “светлая печаль” Пушкина” (Фомичёв).

И через несколько строчек – стиховой пример: “Я вас любил…” (1929). (Это год, когда Пушкин посватался к Наталье Гончаровой, отказа не получил, но и согласия – тоже.)

Я только что не вою от восторга перед Фомичёвым.

И лишь чуть досадно, что он дал синтез без никакого предварительного анализа элементов стихотворения. Но досада тут же улетучивается от осознания, что всё укладывается в кривую изменения идеалов Пушкина, которая в данный год подошла к самому низу (если пушкинские идеалы располагать по синусоиде слева направо, где низ – индивидуализм), и принято в пушкинистике называть новый – идеалом Дома и Семьи. С большой буквы. Из пиетета, наверно, в Пушкину, тогда как это есть обычно самый презираемый из идеалов, называемый мещанским.

(Как некоторые могут обо всём сказать красиво…)

Так это – Пушкин. Жизнь которого известна едва ли не по минутам. И соотнесена с соответствующими произведениями. Это – пушкинистика, дошедшая в науке до степени фундаментальности.

А как быть с безвестным сегодняшним автором, про которого ничего не известно, кроме тех слов, что он, вот, написал?

Да даже и с каким-нибудь пушкинским стихотворением как?

Вот недавно я разобрал пушкинский “Зимний вечер” (1825). Свёл его художественный смысл к реализму, конкретнее, к утверждению, что как жизнь ни плоха, она плоха не абсолютно, и что-то в ней можно найти и хорошего. Реализм-де.

Гора родила мышь.

И родила его, не опираясь, например, на рифмы.

Я потому написал о рифмах, что наткнулся на автора монографии о рифмах, который меня чуть не счастливым сделал, когда я обнаружил у него слова с применением словосочетания “художественный смысл”:

"Необходимо, следовательно, попытаться понять, какова была функция, художественный смысл работы Державина с рифмой, по структуре своей противопоставленной канону” (Минералов. Современная русская рифма).

Надо ж: 1) знать канон рифмы до “Зимнего вечера”, 2) в чём отклонение от канона в “Зимнем вечере” и 3) тогда только соотнести это изменение с открытием Пушкиным реализма (происшедшим за год до “Зимнего вечера”). – Вот это был бы блеск.

Так канон для времени предшественников Державина (с его неканонической неточной рифмой) определили подсчётами (точной рифмы) "классицистов. А.П. Сумароков и его школа (М.М. Херасков, А.А. Ржевский, В.И. Майков и др.)” (Там же).

А где я возьму такой подсчёт (и не знаю ж, чего именно) для безвестного сегодняшнего автора?

Сам я чтения стихов обычно избегаю. Чутья, что новое, что старьё, у меня нет. Прочесть об истории той же, например, рифмы негде. Тем более об истории, доведённой до сегодняшнего дня. И Минералов это подтверждает. И что: откликаться на просьбу высказать мнение о стихотворении? – Это ж ужасно!

С помощью же Минералова я могу даже рифмы “Зимнего вечера” объяснить.

Приходя к реализму (в борьбе с романтизмом, занёсшимся зря, как оказалось) Пушкину нужно было искоренить неточные рифмы бунтаря-предромантика Державина.

Юный Пушкин, тоже буян, и боготворивший Державина, первого тогда поэта России, подражал ему как норме: златыЕ : РоссиЯ, отчизнЫ : жизнИ, стоглавОй : величавЫй, ноЧи : роЩи, вдохновеннЫй : воспламененнОй (Воспоминания в Царском Селе - 1814), Каломоны : воЛны, могуЩих : дремуЧих, стрежеТ : побеД, дальнЫй : печальнОй, Кроны : сонНы, брег : повеРг, дымитЬся : становится, волны : КолЬны, воздохнуТь : груДь, новЫм : покровОм, дрожащЕй : блестящИй (Кольна - 1814). За подражание, в частности, Пушкин получил от Державина благословение.

А в “Зимнем вечере” только одна неточная рифма: лачуЖка : старуШка.

Ну и что? Разве не опять гора родила мышь?

Или всё-таки набор такого рода мышей (примеры огромной смысловой значимости, пусть и такой же, как в соседних по времени создания произведениях, - примеры значимости лексики, вида рифм, ритмики, принципов поэтической "связи мыслей", метафорики, синтаксиса и мн. др., слышанного и неслыханного) как раз и составляет неповторимость конкретного произведения. И нечего мне себя грызть за мелочность объяснения какой-то крошки у Пушкина. Из бесконечного числа таких мелочей и складывается понимание гениальности Пушкина. Или понимание талантливости какого-то безвестного современного поэта. Но где взять такую массу подсобного материала для этого безвестного, какая есть при подходе к Пушкину?

И я пасую* перед стихами современника.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/347.html#347

*- Но вы спасовать должны и перед вашей излюбленной идеей, что только рождённое в подсознании есть настоящее искусство. Раз речь о Пушкине, то он он-то точно творил настоящее искусство. А по вашей статье получается, что он сознательно стал отталкиваться от всего державинского – от неточной рифмы заодно.

- У того же Минералова есть такие слова: