В "Евгении Онегине" четыре раза впрямую упоминается Баратынский, и это дает мне формальное право больше здесь говорить о Баратынском, чем о Пушкине, хоть Баратынский и не поставлен в данный сайт http://www.magister.msk.ru/library/, обсуждать художественные произведения которого я взялся.

Художественный смысл "Евгения Онегина" я считаю выявленным. (Пусть уточнение его будет происходить в принципе бесконечно, и пусть презрением или игнорированием прореагируют гм-гм на краткий, в нескольких словах выраженный этот художественный смысл.) Его, стесняясь и пряча, так обозначил великий Ю. М. Лотман, говоря о пушкинском художественном выводе <<неустроенности жизни и сомнения в возможности ее устроить>> (раз) [стр. 442]. И другой раз он пишет, что художественный результат Пушкиным <<осознается как вхождение... в подлинный, то есть простой и трагический мир действительной жизни>> [стр. 444]. (Страницы указаны по книге "Пушкин" С.-Пб., 1995. В Интернете ее нет.)

Я б только добавил (и это каждый читавший роман подтвердит), что при всем при том не чувствуется пессимизма от такого художественного смысла. (Который все интуитивно воспринимают. Потому и правы те, кто считает, что искусство – для народа, а не только для элиты.)

Так вот обращение к Баратынскому лишний раз подтверждает правоту того, что Пушкин своим романом хотел,- после разочарования в идее улучшить жизнь дворянской революцией,- что Пушкин хотел выразить то обстоятельство, что жизнь хоть и не поддается волюнтаризму, но все ж хороша. И чтоб легче это его читатели-современники поняли, ему удобно было, чтоб они незадолго до публикации всего романа читали бы нечто постдекабристски-романтическое, где б выражалось противоположное мнение. А именно, что жизнь плоха, ибо своенравна, непредсказуема и не поддается обустройству. И "Бал" (1828) Баратынского (http://www.litera.ru/stixiya/authors/baratynskij/gluxaya-polnoch-stroem.html) сгодился для такой альтернативы. И Пушкин, сочиняя роман свой, на Баратынского ориентировался. Даже о чем-то договаривался с ним.

Я об этом вычитал у Альфреда Баркова в книге "Прогулки с Евгением Онегиным" (http://pushkin-onegin.narod.ru/onegin-1998.htm).

Но Барков некоторые мысли не стал детализировать и объяснять. Так я это восполню. Поскольку работаю для не слишком сведущих людей. И, думаю, что и они бы Баркова не поняли. Демонстрирую эти мысли:

Мое первое впечатление было совсем не такое, как у Дельвига. Я не увидел никакого комического эффекта. Женщина кончает с собой от несчастной любви. Какой тут комический эффект? И даже думал Баркову пожаловаться, что он, в свою очередь, тоже не объяснил, в чем тут комизм.

А потом вдруг дошло и до меня (если ТО дошло).

Этим и исчерпалось сочувствие ей – неплохим рисунком на билете-известии. Так и то. Там же трафаретные элементы, "модой принятые". У рассказчика лишь строчка ушла на собственный комментарий: "Нет Нины! ну так что же? нет!" Формально отнеслись и многочисленные знакомые. А муж – тот вообще повел себя позорно:

Так для нормальных людей комично этакое бездушие. Нормальные это Дельвиг, "член преддекабристской организации "Священная артель"" (http://freemasonry.ru/Publications/bio.htm). Нормальные это Баратынский. "Он не был декабристом, но и его захватили идеи, которые получили воплощение в деятельности тайных обществ" (http://www.prazdniki.ru/person/1/919/). Нормальные, по-ихнему, это несгибаемые николаевщиной гражданские романтики, а не реалистические приспособленцы, живущие сегодняшним мигом. (На моей Синусоиде идеалов – см. "Акт 4-й" http://art-otkrytie.narod.ru/blake2.htm - эти нормальные на вылете вверх.) И один такой нормальный видит комизм в описании другим совершеннейшего по уродству бездушия: у знакомых, няни, мужа – к смерти ближнего своего. И этот другой не прочь, чтоб в его произведении люди, ему подобные, отгадали "настоящее намерение автора": вывести идеал – общественно высоконравственных граждан, чутких к горю ближних своих.

Для того Баратынский и в героини взял светскую шлюху:

Меньше всего, казалось бы, такая способна превратиться в идеал Баратынского, в воплощенный идеал верности и постоянства.

Да. Правда. Но крайности сходятся.

Что такое Нина? – Волюнтаристка-демоница.

По ницшеанской философии счастье мужчины - "я хочу", счастье женщины - "он хочет". (Ницше это сформулировал. Но было так всегда. В том числе и во времена Пушкина и Баратынского в годы написания ими рассматриваемых произведений. Разве что поменьше было таких удальцов именно тогда, в эпоху николаевской реакции.)

Мужчина-демонист есть волюнтарист. Он хочет мир упорядочить так, чтоб быть на вершине мира и попирать остальных. В том числе и сонмы женщин. А женщине-демонице хочется чувствовать себя главной рабыней такого демона. Если она такого найдет.

А если не найдет?

В своем волюнтаризме она в николаевщину потерпела тоже крах, как и декабристы – в волюнтаризме своем. Жизнь оказалась непослушной мечтам. И тут уже таилась парадоксальная возможность схождения крайностей. (На Синусоиде идеалов это перескок с нижнего вылета вон на верхний вылет вон.)

И жизнь, богатая на случайности, предоставила, наконец, ей исключительную личность.

Речь об Арсении. Он уже много лет страдает от ветрености Ольги, его первой и единственной любви. Ольга увлеклась его другом, как только Арсений их познакомил. Из-за этого друзья стрелялись. Арсений был ранен. Выжил. Уехал в Италию, чтоб забыться. Ничего не вышло. Вернулся. И. Познакомился с Ниной. И нашла душа душу.

Это внешне комично, чтоб в лице Нины Клеопатра стала Дездемоной. Да и комично, что верный любви к Ольге Арсений полюбил Нину. Но ТАК хочется Баратынскому, чтоб хоть под его пером нашли друг друга родственные души.

Сердца глубину уважает Баратынский в Нине. То же – в Арсении. Как ни блестящ он был в жизни внешней,

Глубину же и персонажи нашли друг в друге.

Но не может быть счастья в николаевское время у людей с таким идеалом. Потому не может обретшая счастье пара миновать "рока".

Комично, что рок выступает как постоянство же. Рок водит рукою Арсения, и тот в присутствии Нины невольно набрасывает портрет… Ольги. Рок случайно заставляет Арсения встретить Ольгу, и - комедия – оказывается, что та все это время страдала по раненному, а потом выздоровевшему, но уехавшему Арсению. А их разлучника Ольга тут же выкинула из головы, как минутное наваждение. И анекдотически верные любовники соединились. И анекдотически быстро одним этим убили верную Нину. Комизм с этой верностью. На поверхности. А в глубине – не дано верности царствовать (что происходит с Арсением и Ольгой, Баратынский тишком замалчивает).

Ему трагедия важна. "Для веселия планета наша мало оборудована",- написал Маяковский уже совсем в другое время… (Тоже поэт с верхнего вылета вон с Синусоиды идеалов.)

А протрезвевшему от декабризма Пушкину трагедия не нужна. Поэтому у него главные герои от несчастной (да, несчастной, жизнь не спланируешь) – от несчастной любви у него не умирают. С ними внешне вообще ничего плохого не происходит. И это ведь не так уж мало – внешнее!

Что нужно было жизни подстроить демонистам, чтоб так их облагодетельствовать в столь неподходящее для волюнтаристов время?

Для Онегина – Пушкину достаточно оказалось сузить до женской, до жизни чувств, сферу его проявлений. Жизнь все в той сфере ему разрушила простым доведением до логического конца его демонического волюнтаризма: пресыщением, удачной дуэлью. Ну и хоть раз - неудовлетворенной любовью. Впрочем, при ней он уже не демонист. Так и то хорошо. Покончил бы с собой иначе. Все – не так, как у Арсения. У того ни пресыщения, ни удачной дуэли, ни несчастной любви в итоге. И в конце он исчез из поля зрения, счастливый. – Тоже в пику Онегину.

Для внешнего благополучия Татьяны – Пушкину оказалось достаточным сделать ее не активной, как Нина, а пассивной демонисткой.

Да, демонисткой.

А эта ее безумная смелость во сне…

И кульминация этого сна, как она отдается начальнику шайки домовых, Онегину…

В жизни самого Онегина Татьяна сочла не достойным демонизма, за то что он ею не овладел. И его книги ей это подтвердили:

И, наконец, даже оказавшись в центре светского общества, Татьяна не отрекается от своего пассивного демонизма:

той единственной, с кем она хоть что-то делила от своего крошечного мятежа против общепринятого.

Так вот, в пику Нине сделана Татьяна, хоть у той и у другой все – для себя. Масса фактических прелюбодеяний и – ни одного. Все у всех на виду и – все в себе. Предельная раскованность и – предельная сдержанность. И потому всего лишь драматична, но не трагична Татьянина судьба. Смертью - не кончается. И никакого нет ханжества этой ценой.

Потому и светлая печаль овевает вас при конце романа.

Каким бы упрямым ни был неустрой Жизни, она еще и хороша. Не зря Пушкин в конце последней главы романа написал "Жизнь" с большой буквы, уравняв ее с – тоже с большой буквы – Роком.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.magister.msk.ru/library/publicat/volozhin/pushkin1.htm