Первые были от Пустогарова-автора (см. http://art-otkrytie.narod.ru/pustogarov.htm), теперь – от Пустогарова-переводчика. И те и те касаются Украины и Российской империи (в широком смысле - империи). Жаль, даты не ставят авторы… По-моему, дата создания является значимой частью произведения.

Впрочем, автор рассказа "Вотак" (http://www.codistics.com/sakansky/all/prohasco/taras01.htm), Тарас Прохасько (родившийся в 1968 году), судя по перечню его других произведений и датам их издания и по его собственному возрасту, явно в самостийной Украине начал свою писательскую деятельность. А Украина слабо политически эволюционировала за все время самостийности – плавно удалялась от России и ее имперских амбиций (вон из сферы российского влияния, если иначе).

И вот, - словами "Эту зимнюю эволюцию я буду использовать как метод", - Прохасько, мне кажется, заявляет, что будет завуалировано выражать свое, а не повествователя, отношение к эволюции страны - отношением к эволюции климата.

И горе мне, если я из всегда присущих художественному произведению противоречий элементов не выведу ничего большего, чем раздвоенность души повествователя.

Итак, климат.

Зимы становятся мягче. В детстве "я"-повествователю нравились зимы крепкие, и это случалось часто. С другой стороны, глядя из взрослости, можно думать, что дело было не в крепости зим, а в том, что жил "я" в горах, "где всегда все хорошо". В детстве, иными словами, всегда хорошо. А детство было советским, в империи протекало. Под эгидой "старшего брата". Есть плюсы в патернализме. Младшему спокойно. Но дети вырастают…

Имея в виду политическую символику рассказа, вполне можно счесть, что страхи были тоже политическими. Если проделать незаконную операцию и сложить… 1968+15=1983… Мы оказываемся накануне перестройки и последовавшего краха СССР. Если столь же незаконно вспомнить, что автор живет в Западной Украине, где относительно массово отчаянно сопротивлялись послевоенному приходу в край советской власти, то можно было б "протелепать" соответствующие и страхи – попасть под репрессии. "Я", грубо говоря, возможно есть потенциальный антисоветчик. И антиимпериалист. И потому так осторожно теперь относится к детскому "всегда все хорошо". Да и "понял красоту дырявой зимы" повествователь позже, не в детстве и тоже в горах. То есть, противоречия в оценке теплой зимы пока нет.

Крепкая зима при указанных незаконных операциях (впрочем, и без них, как видели) может сойти за символ тоталитаризма или сильно централизованного государства (как образно оттепелью, соответственно, называли начало хрущевской деятельности).

Если проделать еще одну незаконную операцию… 1968+20=1988… То становится очень даже понятна символика студенческих каникул "я", проведенных с отцом в горах, в доме умершего деда: "В те каникулы я лучше всего запомнил траву, что побывала под снегом, но теперь уже под ним не была".

Тут бы очень-очень хорошо знать время написания рассказа. Потому что в России-то точно случилась реакция на то, что назвало себя демократией и свергло тоталитаризм, угрожая распаду уже не СССР, а России на много государств. А мыслима ли такая реакция на Украине? Например, на угрозу распада страны при оранжевой революции…

Что-то такое мыслимо, ибо олигархический антинародный капитализм наступил и в России и на Украине, и зеленая трава демократии пожухла. Что-то явно выделено в рассказе это воспоминание о траве именно в качестве воспоминания. Значит, нет больше на Украине свежей зеленой травы, раз ТАК помнится когдатошняя. - Какая-то реакция явно есть. Наплевала называвшая себя демократической элита на интересы и народа Украины, и народов СССР. И "внезапно исчезли любые предпочтения".

Я оборвал цитату. Дальше там: "и стало хорошо всегда и везде".

Я могу это в символическом духе понять лишь как жизнь на автомате, когда атас. А что? Выживать стало возможно, лишь живя безответственно, как в детстве. Авось кривая вывезет. Кончилось плановое хозяйство – кончилось жизненное планирование.

Стало понятно, что нет абсолютного минуса ни в каком строе: "Сейчас чувства смешанные – я знаю, что зимой должно быть холодно, но втайне радуюсь, если она оказывается теплой".

Впрочем, один минус точно появился - "измельчания" новых для нас человеков с, широко говоря, достижительной этикой, либеральных.

Анекдот лишь в том, что, вопреки вечным упрекам отцов детям, тут, у Прохасько, - некая смычка "я"-отца с сыном: "Мой сын об этом [раздвоенности отцовской] не знает и радуется, что только мы вдвоем – он и я любим настоящую зиму, переполненную снегами и обессиленную морозом".

Приехали, как говорится. К чему? К осознанию ценности империи? (Российской, отличавшейся от западных в идеале уважительным отношением "старшего брата" к "младшим"… В восточных империях вообще, - кроме китайских, - сколько я знаю, покоренные народы не бывали так отделены от покорителей, как в западных империях.)

К сравнению империй дело идет и в рассказе.

Хуже всех оценена Польская империя.

Да была такая. И лишь литовцы в ней были равноправными с поляками. А украинцы, белорусы, латыши и русские – отнюдь. И сейчас польский империализм еще актуален: "Многие современные поляки мечтают не только о польских Львове и Вильно [1], но даже и польских Минске и Киеве. Многие считают идеалом независимую Польшу в федерации с Литвой, Украиной и Белоруссией. Иными словами, альтернативой российскому империализму может быть только польский империализм, и так было всегда" (http://hierarchy.ru/print.php?sid=60).

Надо ли цитировать рассказ?

Там, в Словакии, в селеньице Яблонков, жил дед повествователя, чех Роберт Прахазка, учитель.

Чего доброго, и она не была украинкой, раз и она отправлена польской властью в школу.

Казалось бы, довольно привилегированные люди в Польше были дед и бабушка повествователя. Однако ироническая антипольская аура процитированного тоже чего-то стоит.

На что намекает "я" в случае, "когда я сам был почти что на войне"?

Если применить незаконную операцию с годом рождения автора (1968-м), а также вспомнить, что "В армии у меня под началом был броневик. И я мог бы съездить на нем в Яблонков. Двигался бы к Татрам, подстраивая свои радиоантенны так, чтоб принимающие сигнал в Закарпатье не замечали изменения расстояния. И постепенно отступал бы к городку своих снов", то повествователь был в армии независимой Украины, а не в советской. И то ли участвовал в совместных с НАТО учениях, то ли оказался привлеченным к помощи населению, пострадавшему от, скажем, наводнения, оползня или землетрясения, может, и в Словакии. Тогда "неприятельский офицер", вербовавший его, видно, в шпионы, был все же не россиянин, а кто-то с Запада. Что "вытерпели все мои от его армии, организации, наверное, даже от одного только их вида и запаха", сказать трудно. В украинской армии язык команд, кажется, до сих пор русский. Да и советских офицеров в ней оказалось предостаточно. Может, они-то и есть те "мои", что терпят структуры НАТО на Украине.

А есть мнение, что первая глобализация, мол, называлась Пан Македония. Вторая – Пан Британика. И во второй, мол, просто сейчас происходит смена титульной нации (на Америку), как в первой тоже, мол, не раз были смены титульной нации (с эллинов на римлян, византийцев, арабов, турок) без перемены сущности глобализации. Первая – дотехническая, вторая – техническая.

Так что в каком-то смысле это уже сравнение со второй империей империи Российской мы проходим в рассказе.

Третьей империей оказывается Австро-Венгрия.

Учителя Роберта Прахазку, образованного все же, вполне могли призвать в армию в качестве офицера. И тогда его жене, бабушке повествователя, оказавшейся в присоединенной к СССР Западной Украине, совсем не имело смысла афишировать, кто был ее муж. Поэтому внуку только в перестройку рассказал отец, что его отец на самом деле отчим, гуцул (потому и появился в семье "еще один диалект украинского"), познакомившийся с его, отца, мамой в эвакуации в азиатской части СССР и там же женившийся на ней. Тогда понятно, что отчим (псевдодед повествователя) мог быть где-то тех же лет, что и бабушка, которой в 1938 году "было тридцать восемь". И тогда понятно, почему "Однажды [до смерти псевдодеда в – позволим себе еще раз незаконность – 1988 году] к деду пришли приятели. Они хлопнули по стопке и перестали ориентироваться во времени. Старики хотели, чтобы я помог им вспомнить итальянский фронт". Итальянский фронт для этих почти девяностолетних стариков из Карпат был австро-венгерским фронтом 1-й мировой войны.

Кем могли быть карпатские гуцулы в австро-венгерской армии? Конечно лишь солдатами. А каково было солдатам в той бессмысленной для них войне – ясно. Тем не менее в контексте их воспоминаний повествователь применяет слова "легенды, легендарные фразы". Отсюда я делаю вывод о героике солдат-гуцулов. Выходцы из патриархального общества всегда были отличными солдатами. Потому именно горцев-швейцарцев когда-то набирали в гвардию европейских монархов. Что патриархальность тут к месту вспомнилась, говорит и следующая фраза: "Я любил и люблю все, что связано с моим родом".

Такая ассоциация, однако, ведет к дальнейшей ассоциации - к полной индифферентности стариков из рассказа к Австро-Венгерской империи.

С другой стороны, зная об открытии Ахиезером (http://www.ecsocman.edu.ru/db/msg/176833.html) более чем тысячелетней приверженности славян Руси и России к локализму (конгломерату обществ, где все знают друг друга в лицо), как к одной из сторон идеала вечевой соборности (что тормозит и теперь Россию и Украину в деле демократизации), можно предположить, что отношение повествователя к Российской империи в ее нынешнем изводе (собиранию стран СНГ вокруг России) получше, чем к вышеназванным империям. Для того, думается, в рассказе и выведена такая мешанина крови: чехи, украинцы, гуцулы. Все – укоренены в этой земле. И все обретают национальную идентичность вне зависимости от крови. В случае с повествователем исчез чех (по языку), зато он превратился в гуцула, не слился с украинцами. А мог сохраниться и чехом. От случая зависело, а не от национальной политики. Никого насильно не украинизируют. Все – свои в этой тяготеющей в конечном итоге к России национально-пестрой земле: "ареалы обязательно должны расширяться". – Куда? Неужели в Западную Европу? В Америку? Австралию? Разве там не плавильные котлы для славян? Не лучше ли в противоположном направлении?

"Лучше", - похоже, думает Пустогаров, судя по тому выводу о нем из предыдущего моего разбора (http://www.codistics.com/sakansky/paper/volojin/solomon05.htm) и оттого взявшегося переводить такого украинского писателя, который близок ему по имперскому духу).

А не безобразие ли – произвести столь занудный разбор, в разы превышающий по объему разбираемый рассказ?

Меня подвигло к нему нешуточное сомнение: художественное ли произведение написал Тарас Прохасько? Ведь после проявления всех намеков оказалось, что нет в этом рассказе почти никаких противоречивых элементов (как того требует психологическая теория художественности Выготского).

Ведь итоговый внутренний раскол повествователя в отношении оттепели-демократии есть противоречие психологическое, присущее герою произведения, но не структуре всего произведения. А решительность названия – "Вотак" (в смысле "вот так: расширять ареал, но не терять национальную идентичность гуцула, - и никак иначе"), - решительность названия таки противоречит внутреннему раздраю героя структурно, но этого ж мало.

Все остальное сориентировано на одну точку, как в извергнутой лаве намагниченные земным магнитным полем кусочки железа поворачиваются и застывают в руде, навеки указывая на магнитный полюс Земли. Железо и железо. Никакого противоречия. И нет в нас противочувствий. И нет катарсиса от их столкновения.

Выготский пишет: "В нашей речи всегда есть задняя мысль, скрытый подтекст" (Психология развития человека. М., 2004. С. 1012). ВСЕГДА! То есть Тарас Прохасько ничем не отличился. "При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточным понимание только одних слов, но не мысли собеседника. Но и понимание мысли собеседника без понимания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание" (С. 10014). ВСЕГДА!

Что если погодные ассоциации всего лишь намек на скрытое фэ самостийной Украине? Мало ли кто и где выражается намеками! Неужели применение такого средства художественной выразительности, как развернутое сравнение, автоматически ставит изложение в ряд художественных явлений?

Или все же хватает и того, что автор сумел в нас заронить и уверенность повествователя в завтрашнем дне и его дезориентированность в сегодняшнем, от чего нас охватывает смута и неуютность, какая бывает, когда держишь хорошую мину при плохой игре.

И чего ж тогда еще надо?

Впервые опубликовано по адресу

http://www.codistics.com/sakansky/paper/volojin/solomon07.htm

Перепечатывая через 2 года эту заметку к себе на сайт, я должен признаться, что в неё затесалась ошибка. Ошибки неизбежны. Может, они тоже учат. Демонстрируют, КАК приблизиться к истине. Потому я заметку всё же помещаю. Исправление ошибки см. по адресу http://art-otkrytie.narod.ru/prohasko2.htm