Авось, сама трудность задачи сотворит чудо, и я смогу… Ну чего уж мелочиться? – Смогу увидеть у Полозковой в подсознательном идеале – только не плюйтесь – ницшеанское метафизическое принципиально недостижимое иномирие.

А что? Ей нравится, Ахмадулина, Бродский, Введенский – все ницшеанцы… Правда, когда я тех так определял, я ещё не был такого экстремистского мнения о ницшеанцах, какое вы, читатель, прочли в предыдущем абзаце. Но… Авось…

Начну с личной ассоциации словам Полозковой "Губы плавя в такой ухмылке”.

Я не помню, в связи с чем, мне раз приснился поцелуй, в котором я ощущал вполне существующими только мои и её губы, и чем дальше от них – тем как бы нечто всё менее и менее существующее.

Спустя жизнь меня тянет объяснить сон в соответствии с картиной Корреджо (см. тут), которую я увидел – не помню – до этого сна или после. И объяснить хочется в связи с тем, как я впоследствии воспользовался этим сном: для соблазнения женщины.

Стыдно вспоминать, но надо, раз взялся копаться в глубинах сознания, а может, и подсознания. Я надеюсь, искренность не даст мне сбиться в искусствоведческом поиске.

Она была официанткой в ресторане. В Ялте. Мы с товарищем охотились на женщин. Нас обслуживала одна пухленькая, хорошенькая. Я с ней стал заигрывать, она – клевать, как говорится. Меня в ней привлекала профессия (здоровье работников общепита, должно быть, проверяли, и меньше был риск заразиться). Я дождался закрытия ресторана и пошёл её провожать. Прощаясь у её садовой калитки, я рассказал ей о своём сне. До или после поцелуя с нею, не помню. Но понял, что рассказ её пронял, и она согласилась на свидание завтра вечером. Соглашаясь, она рисковала. Её бывший муж (она с ребёнком ушла от него обратно в мамин дом, возле которого мы и прощались) был каким-то милицейским начальником и продолжал её преследовать, буквально посылая подчинённых за нею следить и отчитываться ему. Она мне показала, и я действительно увидел неподалёку не очень-то и прятавшегося типа. Мой рассказ про сон, думаю, не мой поцелуй, так её впечатлил, что она рискнула, наконец, раз попробовать обмануть слежку.

Сон и меня, полагаю теперь, впечатлил своим контрастом с тем образом жизни – ловеласа – который я вёл. Это был образ гармонии низкого и высокого. А именно таким идеалом (Гармонии), и вдохновлялось Высокое Возрождение (представителем которого был и Корреджо), борясь с Ранним Возрождением, вдохновлявшимся вседозволенностью и развратом после долгого средневекового воздержания.

Не такое же ли чувство гармонии переживала и лирическая героиня стихотворения Полозковой?

Тут будущее время всюду. А я почему-то чувствую, что имеется тут и образ автора, и он рассматривает сцену признания “я” в любви как бывшую с прототипом этого “я”, с образом автора, в изрядном прошлом этого образа автора. И потому этому образу автора известно, чем закончилось признание “я” – соблазнением, бросанием девушки соблазнителем и её позором в глазах мещанского окружения. Это не предвидение соблазняемой, знающей по книгам, кино и рассказам знакомых, как это всё бывает в итоге, - думается мне. – Почему мне так думается?

Потому что “я” в момент признания, в момент ТАКОГО опьянения своим королём, не могла “его” видеть настолько со стороны: как гурмана, смакующего “её”-еду.

Я вспоминаю ту официантку. Она подумала: уж больно необычен этот ухажёр. А я ж таки красивая. Я ему могу необычно для него самого нравиться, раз он ТАК говорит. И тогда, – кто знает? – может, я с ним устрою новую жизнь. (Я не предполагаю. Я это вывожу из той пощёчины, что получил от неё при встрече назавтра после того, как она мне отдалась, - вывожу из пощёчины за то, что я признался, что, идя к ней, я заглянул на минутку на танцы.) Целуясь со мной в первый вечер и слушая ТАКИЕ речи, её понесло. Критицизм отказал.

Как и лирической героине стихотворения в тот момент, когда "Губы плавя в такой… [улыбке]/ Что на зависть и королю…”. "Ухмылке” - это уже взгляд со стороны. И если это совмещено, то зачем-то! Что хотела этим сказать Полозкова? Не образ автора, а Полозкова?

Образу автора велено создать словом образ общих врагов этой паре, “я” и “ему”: тех, кто "запишут”.

Причём ясно, что ни “я”, ни “он”, ни образ автора с теми мещанами не заодно. Не в пример моей официантке, закатившей пощёчину, не в пример и мне (я устыдился самого себя, счёл пощёчину заслуженной и исчез во имя корреджиевской гармонии низкого и высокого для себя будущего).

Спрашивается, зачем тогда было раздваивать точку зрения в этом стихотворении? Все ж трое едины по мировоззрению: бери от жизни всё, что можешь. Даёшь вседозволенность! – Обычное недоницшеанство. Потому недо-, что идеал достижим. А не принципиально недостижим, как у настоящего ницшеанца (см. выше про метафизическое иномирие, как цель бегства из плохого-преплохого, скучного-прескучного Этого мира).

Не потому ли раздвоенность, что она есть образ третьего, нецитируемого, чего-то совсем необычного?

"Часто летает в Индию, где набирается вдохновения” (https://rustih.ru/vera-polozkova/).

А в Индии – пробуддизм, пассивный демонизм в пару активному, ницшеанскому, с иномирием. Нирвана – вид иномирия. Бесчувственность. Которую как иначе выразить художественно, как не через наоборот, живописуя лаву чувств.

Надо проверить на каком-то другом стихотворении.

Тут пробуддизм уже можно процитировать (он в виде образа): "жить без драм”, “живи один”, “молчать”, “темнота и тишь”.

Отказ от заглавных букв тоже говорит о запредельной странности идеала автора (осознаваемой им; ибо писать без заглавных можно в черновике, а не чистовике; про Полозкову же я прочёл, что она сочинённое почти не чёркает). И пробуддизм же как раз и есть такая запредельная странность (как и ницшеанство).

Возразите: Бог с заглавной буквы.

Я, атеист, тоже решил после падения советской власти, когда привычно было (а введено было до нас – по политическим соображениям) писать бог с маленькой буквы и не в междометиях типа “боже мой!”, а и имея в виду именно христианского Бога, - я тоже решил писать Бог с заглавной буквы – из уважения к гениальности христианского изобретения. Так буддизм – такое же гениальное изобретение человеческого духа, как и христианство. Почему б Полозковой, осознавая нечто подобное, не отдать должное христианству (мироотношению известному), тем самым призывая к ответному приятию и буддизма с его Бесчувствием, образом чего незаглавные буквы тоже естественно являются. Мы ж не индусы. Для нас буддизм – исключительное.

Жаль, дат нет. Вообще-то меня всегда поражало, что подсознательный идеал, вылившись в текст пусть и нецитируемо, не переходит из подсознания в сознание, а остаётся в подсознании и заставляет продолжать и продолжать сочинять в том же духе. Если б у первого стихотворения была дата создания более ранняя, чем у второго, я б не удивился: совершился переход из подсознания в сознание.

Мне даже пришлось себе нарисовать такого непостоянного психотипа, у которого идеал то в сознании, то в подсознании. Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…

Должен признаться. Мне пришлось пропустить несколько стихотворений. Не годились для доказательства пробуддизма. Как с этим быть? – Надо объяснить невеликостью дарования, наверно. У Пушкина мне пришлось только одно стихотворение назначить рождённым без подсознательного идеала – “Ответ митрополиту Филарету”. Ну а у Полозковой – больше. И то, что вне подсознательного идеала, оно ж может быть вообще, о чём угодно: сознание назначило – сочиняешь. Может быть любая конъюнктурщина. Рифмоплётство.

У Полозковой даже и не конъюнктурщина. Смотрите. В ницшеанство и в буддизм бегут же от крайнего-наикрайнего разочарования в действительности (дальше, чем романтики бегут {всего лишь во внутреннюю жизнь своей распрекрасной души}). Вот Полозкова и честит действительность напропалую.

Как Д. Быков написал:

Вопрос, насколько сознательно -- или бессознательно -- Вера Полозкова погружается сейчас в весь этот ужас, не так уж и важен…” (https://maccolit.livejournal.com/851172.html?thread=17341924#t17341924).

А по-моему, важен. Сознательно погружается. А за сознанием прячется подсознательный буддизм.

Впервые опубликовано по адресу

http://ruszhizn.ruspole.info/node/11778