Вера Матвеева. Полонская. Киплинг. На дороге в Мандалей. Художественный смысл

Художественный смысл – место на Синусоиде идеалов

С. Воложин.

Вера Матвеева. Полонская. Киплинг.

На дороге в Мандалей. Художественный смысл.

Романтика зечастую нужна шестидесятникам для её развоплощения и тем выражения гринантики. От слова “Грин”. Александр Грин.

 

Вера

 

Прошлое… оказалось призмой, сквозь которую можно рассматривать неустойчивое настоящее и смутное будущее. Найденная… логика исторического процесса сулит… верное понимание дня сегодняшнего, помогает кому-то управлять историей, а кому-то – выживать на её ветру… Так, тоскуя по утраченной альтернативе, можно предполагать возможность её возрождения на новом историческом витке и исполниться духом надежды…

А. Немзер

А ну – брошусь в ловушку.

Она внешне выглядит такой записью: “[Матвеева] На дороге в Мандалей (ст. Р. Киплинга в пер. Е. Полонской)”.

Ловушка в том, что по моим понятиям политически левый, скажем так, бард (каковым я полагаю Веру Матвееву) не должен был вдохновиться стихами империалиста Киплинга. Она же вдохновилась, сочинила музыку и поёт.

А почему я счёл её левой? – Спутал, оказывается, с Адой Якушевой. Обе – женщины… А у той такая есть песня (слушать тут):

 

Вечер бродит по лесным дорожкам,

Ты, ведь вроде любишь вечера,

Подожди тогда еще немножко,

Посидим с товарищами у костра.

Подожди тогда еще немножко,

Посидим с товарищами у костра.

Что волшебней задушевной песни,

И молчанья в отблесках огня,

Нет на свете глаз твоих чудесней,

Что глядят задумчиво так на меня.

Нет на свете глаз твоих чудесней,

Что глядят задумчиво так на меня.

Вижу целый мир в глазах тревожных

В этот час на берегу крутом.

Не смотри ты так неосторожно,

Я могу подумать что-нибудь не то.

Не смотри ты так неосторожно,

Я могу подумать что-нибудь не то.

 

Вслед за песней позовут ребята

В неизвестные еще края,

И тогда над крыльями заката

Вспыхнет яркой звездочкой мечта моя.

И тогда над крыльями заката

Вспыхнет яркой звездочкой мечта моя.

1960 (?)

Точно, как в моей жизни было (см. тут). В походе, в трудном походе, надеялась меня полюбить уж совсем, всею душой, моя будущая жена. Ибо я должен был бы там стать героем в её глазах, да и объективно, волею обстоятельств, стал бы. Я и повод дал так надеяться: не спасовал, в малом походе, перед метром обвалившейся тропы на круче. И сбудься её мечта, можно было б каждый год убегать со мною от негероической, удобной, мещанской жизни в городе. А может, даже и переехать со мною навсегда в какое-нибудь трудное для быта место, освоение которого нужно стране.

Вот так, не о меньшем, мечтала моя любимая.

Чем не левачка была она? И кем, как не левыми, были поначалу шестидесятники, желая – пусть, большинство, и неосознанно - спасти от мещанства и приспособленчества социализм, построенный, увы, в качестве нечестном: без самоуправления.

Вряд ли я в принципе ошибся насчёт Веры Матвеевой. Все ж, такие, были одним миром мазаны. Проверим.

Так и есть* (слушать тут):

 

Я так хочу весну, она мне снится по ночам,

она похожа на печаль и на веселье.

Я так хочу весну, чтобы себя умчать

надежд ручьями в океан везенья.

Я так хочу весну, чтобы себя умчать

надежд ручьями в океан везенья.

Я буду плыть и плыть, и где-то синева небес

окрасит мои годы весенним цветом.

Я буду плыть и плыть в тот океан чудес,

который где-то есть за краем света.

Я буду плыть и плыть в тот океан чудес,

который где-то есть за краем света.

И стану я рекой, и во мне утонет ночь,

и покачнется радостно мирозданье.

И стану я рекой, чтобы умчаться прочь

от горя, бед и разочарованья.

И стану я рекой, чтобы умчаться прочь

от горя, бед и разочарованья.

Ну что же ты молчишь? Ты поплывешь со мной

или проводишь равнодушным взглядом?

Наверно, ты молчишь, потому что все равно -

прольюсь водою я, иль буду рядом.

Наверно, ты молчишь, потому что все равно -

прольюсь водою я, иль буду рядом.

Но я хочу весну, она мне снится по ночам,

она похожа на печаль и на веселье.

Я так хочу весну, чтобы себя умчать

надежд ручьями в океан везенья.

Я так хочу весну, чтобы себя умчать

надежд ручьями в океан везенья.

1971

В моей жизни мы так и не поплыли вместе. У меня не хватило духу броситься. И моя любимая сдалась мне. Но не душою. Душою она, как и лирическое “я” Веры Матвеевой, несмотря на поведение “ты”, осталась верна себе. И я навсегда уязвлён своей здешней победой, равной нездешнему поражению.

И вот – ищу компенсацию. Ищу и ищу…

Ну-ка. Что там за слова в ловушке? Слушать тут:

 

Возле пагоды Мульмейна, на восточной стороне,

Знаю, девочка из Бирмы вспоминает обо мне, -

И поют там колокольцы в роще пальмовых ветвей:

Возвращайся, чужестранец, возвращайся в Мандалей.

 

Возвращайся в Мандалей,

Где стоянка кораблей,

Слышишь, хлопают колёса

Из Рангуна в Мандалей...

На дороге в Мандалей

Бьётся рыб летучих стая,

И заря, как гром, приходит

Через море из Китая.

 

В волосах убор зелёный, в жёлтой юбочке она,

В честь самой царицы Тибау Супи-Яу-Лат названа.

Принесла цветы, я вижу, истукану своему,

Расточает поцелуи христианские ему.

 

Истукан тот - божество,

Главный Будда - звать его.

Тут её поцеловал я,

Не спросившись никого.

На дороге в Мандалей...

 

А когда над полем риса меркло солнце, стлалась мгла,

Мне она под звуки банджо песню тихую плела.

На плечо клала мне руку, и, щека с щекой, тогда

Мы следили, как ныряют и вздымаются суда,

 

Как чудовища в морях,

На скрипучих якорях,

В час, когда кругом молчанье

И слова внушают страх.

На дороге в Мандалей...

 

Это было и минуло, не вернуть назад тех дней,

И не ходят омнибусы мимо Банка в Мандалей!

В мрачном Лондоне узнал я поговорку моряков:

Кто услышит зов с Востока, вечно помнит этот зов,

 

Помнит пряный дух цветов,

Шелест пальмовых листов.

Помнит пальмы, помнит солнце,

Перезвон колокольцов,

На дороге в Мандалей...

 

Я устал сбивать подошвы о булыжник мостовых,

И английский мелкий дождик сеет дрожь в костях моих.

Пусть гуляю я по Стренду с целой дюжиной девиц, -

Мне противны их замашки и румянец грубых лиц.

 

О любви они лопочут,

Но они не нужны мне, -

Знаю девочку милее

В дальней солнечной стране.

На дороге в Мандалей...

 

От Суэца правь к востоку, где в лесах звериный след,

Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет.

Чу! запели колокольцы! Там хотелось быть и мне,

Возле пагоды у моря, на восточной стороне.

 

На дороге в Мандалей,

Где стоянка кораблей,

Сбросишь все свои заботы,

Кинув якорь в Мандалей!

О, дорога в Мандалей,

Где летает рыбок стая

И заря, как гром, приходит

Через море из Китая...

Апрель 1973

Пока я не знаю, к чему относится дата: к записи песни, к сочинению музыки Матвеевой, к переводу Полонской и кто такая она.

Посмотрим сначала, что написал Киплинг.

By the old Moulmein Pagoda, lookin' eastward to the sea,

 

У старой пагоды Мульмейна, глядя на восток к морю,

There's a Burma girl a-settin', and I know she thinks o' me;

 

Есть застывшая девочка из Бирмы, и я знаю, она думает обо мне;

For the wind is in the palm-trees, and the temple-bells they say:

 

От ветра, что есть в пальмовых ветвях, и храмовые колокола говорят:

"Come you back, you British soldier; come you back to Mandalay!"

 

"Вернись ты обратно, ты британский солдат; вернись ты обратно в Мандалей!”

 

Come you back to Mandalay,

 

Вернись ты обратно в Мандалей,

Where the old Flotilla lay:

Где старая флотилия малых судов находится:

 

Can't you 'ear their paddles chunkin' from Rangoon to Mandalay?

Не слышишь, их вёсла хлюпают из Рангуна в Мандалей?

On the road to Mandalay,

 

На пути в Мандалей,

 

Where the flyin'-fishes play,

 

Где летающие рыбы играют.

 

An' the dawn comes up like thunder outer China 'crost the Bay!

 

И рассвет приходит как раскатистый гром из удалённого Китая через залив!

'Er petticoat was yaller an' 'er little cap was green,

 

Её юбочка была жёлтая и её шапочка была зелёная,

An' 'er name was Supi-yaw-lat -- jes' the same as Theebaw's Queen,

 

И её имя было Супи-Яу-Лат - точно так же как царицы Тибау,

An' I seed her first a-smokin' of a whackin' white cheroot,

 

И я видел её впервые курящую огромную белую сигару,

An' a-wastin' Christian kisses on an 'eathen idol's foot:

 

И изнурительные христианские поцелуи ног варварского идола:

 

Bloomin' idol made o'mud –

 

Проклятый идол сделанный из глины -

 

Wot they called the Great Gawd Budd –

 

Остроумно они зовут Сущий Бог Будда -

 

Plucky lot she cared for idols when I kissed 'er where she stud!

 

Смело долю она пожелала от идолов, когда я поцеловал её где она стояла!

 

On the road to Mandalay . . .

 

На пути в Мандалей…

When the mist was on the rice-fields an' the sun was droppin' slow,

 

Когда мгла была на рисовых полях и солнце было падающим медленно,

She'd git 'er little banjo an' she'd sing "Kulla-lo-lo!"

 

Она добывала её маленькое банджо и пела “Кулла-ло-ло!”

With 'er arm upon my shoulder an' 'er cheek agin' my cheek

 

С её руками на моих плечах и её щекой против моей щеки

We useter watch the steamers an' the hathis pilin' teak.

 

Мы наблюдали пароходы и кучи свай из тика,

Elephints a-pilin' teak

 

Слоны сваи из тика

 

In the sludgy, sludgy creek,

 

В илистой, илистой реке,

 

Where the silence 'ung that 'eavy you was 'arf afraid to speak!

 

Где тишина нависала так тяжело, что боязно было говорить!

 

On the road to Mandalay . . .

 

На пути в Мандалей…

But that's all shove be'ind me -- long ago an' fur away,

 

Но это всё осталось позади – давно и далеко,

An' there ain't no 'busses runnin' from the Bank to Mandalay;

 

И здесь нет никакого автобусного движения от банка в Мандалей;

An' I'm learnin' 'ere in London what the ten-year soldier tells:

 

И я усвоил прежде в Лондоне что десятилетие служившие солдаты говорят:

"If you've 'eard the East a-callin', you won't never 'eed naught else."

"Если вы имеете чутьё зову Востока, вы не будете и нуждаться ни в чём ещё”

 

No! you won't 'eed nothin' else

 

Нет! вы не будете и нуждаться ни в чём ещё

 

But them spicy garlic smells

 

Кроме этих пряных чесночных запахов

 

An' the sunshine an' the palm-trees an' the tinkly temple-bells;

 

И яркого солнца и пальм и звона храмовых колоколов;

 

On the road to Mandalay . . .

 

По пути в Мандалей…

I am sick o' wastin' leather on these gritty pavin'-stones,

 

Я недомогаю тратой сапог на этих твёрдых булыжниках,

An' the blasted Henglish drizzle wakes the fever in my bones;

 

И проклятый английский дождь будит лихорадку в моих костях;

Tho' I walks with fifty 'ousemaids outer Chelsea to the Strand,

 

Хоть я гуляю c полсотней горничных на периферии Челси (пригорода Лондона) к Стрэнду (центральной улице Лондона),

An' they talks a lot o' lovin', but wot do they understand?

 

И они говорят о судьбе любви, но знают они что понимают?

 

Beefy face an' grubby 'and –

 

Раскрашенное лицо и неряшливая рука -

 

Law! wot do they understand?

 

Закон! знают они что понимают?

 

I've a neater, sweeter maiden in a cleaner, greener land!

 

Я имел натуральную, более милую деву на более чистой, более зеленой земле!

 

On the road to Mandalay . . .

 

По пути в Мандалей…

Ship me somewheres east of Suez, where the best is like the worst,

 

Вези меня куда-то восточнее Суэца, где лучшее походит на худшее,

Where there aren't no Ten Commandments an' a man can raise a thirst;

 

Где нет никаких Десяти Заповедей и человек может вызвать жажду;

For the temple-bells are callin', an' it's there that I would be –

 

Поскольку храмовые колокола звонят, и это есть там где я должен быть -

By the old Moulmein Pagoda, looking lazy at the sea;

 

У старой пагоды Мульмейна, глядя лениво на море;

 

On the road to Mandalay,

 

По дороге в Мандалей,

 

Where the old Flotilla lay,

 

Где старая флотилия лежит,

 

With our sick beneath the awnings when we went to Mandalay!

 

С нашим карантином под тентами когда мы шли в Мандалей!

 

On the road to Mandalay,

 

По дроге в Мандалей,

 

Where the flyin'-fishes play,

 

Где играют летающие рыбки,

 

An' the dawn comes up like thunder outer China 'crost the Bay!

 

И рассвет приходит как раскатистый гром из удалённого Китая через залив!

1890

Теперь видно, что в переводе Е. Полонской изрядно** не то, что воспевал солдат Киплинга.

Киплинг (см. тут), вообще-то большой мастер темнить. Не только сам прячется за персонажа, но и того делает в кудрявых местах сбивчивым или сбивающимся на намёки. Может быть, тут описан (вернее, больше скрыт, чем описан) буддийский обряд инициации девушки путём лишения её девственности чужим для селения мужчиной, чтоб хорошо выдать её замуж в селении. Солдат (видно, что он много местного знает), - всё-таки в отличие от сочинившего его автора, чрезвычайно осведомлённого, - мог нечётко понять происшедшее. (Оттого, может, поцелуи статуе назвал христианскими – христиане иконы целуют…) Но поэту экстремисту – да и соответствующему герою - важно было, что можно противопоставить обычной, христианской морали необычную мораль, противоположную христианской с её десятью заповедями. – Зачем противопоставлять? – Затем, что обывательщиной пахнет обычная мораль. А если ты считаешь себя выше обывателей, то есть и желание противопоставить себя христианству. В 1890 (между прочим, через 5 лет после полного захвата Бирмы Англией) шёл парад империализма по планете. И домоседы у завоевателей были не в чести. Поэтому солдат, демобилизованный домой из колониальных войск, мог выражать ностальгию по утраченной экзотике, ибо дома его окружали ретрограды. Ибо так уж водится, что всегда есть тормоза прогрессу. А на носу был ХХ век, веком прогресса его назвали вначале (и Киплинг вполне мог это предвидеть). Нагулявшиеся же по месту службы горничные, желающие поскорее выйти замуж за перспективного (отслужившего) ухажёра, - под разговор, как это приличным считается, о любви, - вполне годились быть образом застоя в старой доброй Англии. Причём, чтоб не быть автору “в лоб” победительным, герой должен быть стеснён реальностью, а победа его должна быть скорее духовной, чем материальной: он не волен (демобилизованный солдат) вернуться на Восток, но душа его летит туда.

Одухотворённая… аморальность!

Я – оторванный от больших библиотек - не могу обнаружить, когда Елизавета Полонская перевела эти стихи Киплинга. (А время создания очень много значит для уяснения, чем она была движима, переводя так, а не иначе. Ибо мировоззрение её ощутимо менялось.) Лишь вот здесь я нашёл намёк: "Грозное антихристианство Полонской 1920-х…”. Но это мог быть и просто отголосок революционности. "…к новому российскому режиму она отнеслась не враждебно” и постепенно во время военного коммунизма перешла "к искреннему приятию нового порядка”. Потом начались чистки, репрессии. Принять их Полонская не могла и затаилась. "Ее не тронули. Она переводила (более всего ей удались Киплинг и Брехт)”. Один – демонист, другой – коллективист. Но оба – протестные творцы. – Видимо потому она Киплинга смягчила и приспособила для идеала честного, а не обывательского и тоталитарного, социализма.

Демобилизованный солдат сменился чужестранцем. Демобилизованный рядовой не может вернуться. Дорого. Денег столько нет. А чужестранец – кто знает? Он может быть и состоятельным, раз один раз на Восток ездил. Потом, это именно чужестранец, а не чужеземец. Его жизнь со странствиями связана? Он моряк? Торговец?

Такие ассоциации, даже и не дойдя до сознания читателя, всё равно в каком-то виде в подсознании неминуемо рождаются и оказывают своё действие.

Какой-то оптимизм достижимости идеала появился у Полонской в отличие от Киплинга, которому для усиления демонической драмы принципиально нужна не достижимость идеала, а наоборот. Полонская ещё не вполне разочаровалась в действительности.

И, при такой широте интересов, вообще понятно, почему она избрала для перевода произведение, где женщина проявляет себя не только с любовной стороны.

У Киплинга солдат с девочкой ночью не спят после соития, а банджо там у них, они сидят, прижавшись щекой к щеке, и смотрят на погрузку свай слонами, на пейзаж, и встречают рассвет. Духовно общаются. И перед их глазами – как бы будущее. Оно глобально, но и касается их. Впереди Китай. Его теперь надо Англии из полуколонии превратить в колонию, завоевать окончательно. Понимай, солдат опять проявит свою смелость, а она будет им восхищаться.

Ради такой временно`й перспективы Киплинг пошёл даже на географическое искажение. От знаменитой, самой красивой в Бирме так называемой “пагоды Мульмейна” (пагоды Kyaikthanlan) вид через залив это вид на запад, и в таком направлении рассвет приходить из Китая через залив не может. Но чего не сделаешь ради выражения перспективы личной смелости в деле расширения Британской империи.

Такого бывшей революционерке Полонской не было нужно. Но смелость поступков она чужестранцу оставляет. У Киплинга он подразумевается смелым априори – знаменитая победительность английских армий. У Полонской он "поцеловал… Не спросившись никого”. А английская победительность… В 1890 году при слове “Бирма” англичанам сразу вспоминался главный порт её, Мульмейн, и вывоз тика. У Полонской тоже ощущается напряжённая хозяйственная деятельность в ночном пейзаже моря. Хлюпающими колёсами пароходов манит возможного бизнесмена его подруга. Подруга, а не только любовница.

Возвращение возможно. Ждёт она, с царским именем (не меньше!), ждёт и подлежащий громоподобному освоению Китай. Планета ждёт героя.

Не было ли это для Полонской смутным образом несломленного революционера, дескать, из нечестного социализма можно всё-таки сделать честный, и революция разразилась не зря. И надо действовать.

Не отсюда ли и эстафета, принятая Верой Матвеевой и несомая ею дальше?

Вера… Несгибаемая вера, хоть принципиально неублаготворяемая, но существующая (как у Киплинга)… или – тонкостью этого голоска Веры Матвеевой – чуть не командующего: “Марш!” - рвущимся со старта, чтоб скорее достигнуть идеала… Или чуть не биологическое: как силе не броситься на призыв слабости!

Печаль мелодии развоплощается высотой голоса в нечто противоположное.

- А ведь у Матвеевой 1973-й год… Десятилетие после хрущёвской оттепели… Застой…

- Так тем паче! Как Высоцкий - хрипом голоса: победа если не сейчас, то когда же?!. Немедленно зажгу всех своей страстью.

Ради не розового оптимизма, но трагического героизма вот-вот грядущей, пусть и не для нас, победы.

Как у бегущего впереди паровоза, летящего впереди социализма, - ибо недоволен он его медлительностью, - как у бывшего революционера Грина с его пронзительно реальным Зурбаганом, у Грина, современника тоже бывшей революционерки Полонской.

Ещё немного… Ещё чуть-чуть…

Теперь, когда обожглись об реставрацию капитализма, это настроение опять оживает. Нужен всё-таки социализм. Настоящий, а не тот, что был.

И тоненький голос Веры Матвеевой взбирается-таки на самую верхотуру.

И это высота обществизма.

Для него ещё Полонская приглушила антиобщественное поползновение киплингского солдата: Где нет никаких Десяти Заповедей, и человек может вызвать жажду.

Первое понятно, и додумаем до конца второе. Человек (девушка из Бирмы) вызвал собою жажду и будет поглощён жаждущим? Но про “будет” речи нет. Как у Ницше: "Домогание есть счастье; удовлетворение, переживаемое как счастье, есть лишь последний момент домогания. Счастье - быть сплошным желанием и вместо исполнения - все новым желанием” (http://lib.ru/NICSHE/mudrost.txt_with-big-pictures.html). Речи нет, но навевается, что всегда хочется после Индии Бирма, после Бирмы Китай.

Или вот это: "где лучшее походит на худшее”.

Герою будто бы хорошо то, что выше различия между добром и злом.

Для того, может, и девушка не в противоречии с местными идолами – те внебрачное счастье разрешают, если девушка его желает. Но не потому ли это солдату особенно нравится, что он христианин? Христианство относится к обществизму, так эгоисту надо всё же общественное в себе затоптать. А как затоптал бы, если б того в душе не было. (Гумилёв, например, для того и крестился на каждую церковь, чтоб поступать не по-христиански. Острее так.)

У Полонской же: "Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет”.

Это трудней осознаётся антиобщественным: только и жизнь-де, когда нету запретов. Двойные отрицания запутывают.

Девушка у неё не без пассивности поначалу (чужестранец никого не спросил, когда её поцеловал). Она сколько-то похожа на скромную христианку. И, впечатление, постоянством в любви отличается: ведь сотворец-переводчик, женщина, не прячет свой пол, а девушка позитивной выведена в своём ожидании. Не зря ещё в 1923 году писала про Полонскую Мариэтта Шагинян, "что стихи Полонской своеобразны "благодаря интеллектуально женскому самоутверждению", с которым она пишет и на женские темы” (http://www.a-z.ru/women_cd1/html/preobrazh_4_1996_a.htm). Это нам не сдающиеся всё новой любви (ради Любви) демонистки Ахматова и Цветаева. И, похоже, Полонская такою же осталась и впоследствии, при переводе Киплинга.

Озвучивание, когда за дело взялась Вера Матвеева, этих стихов как песни женским голосом - ещё больше облагораживает их (считая благородным общественный уклон, а не антиобщественный).

Можно даже сказать, что Полонская и Матвеева пошли по пути наибольшего сопротивления, развоплощая аморальные стихи в моральность (считая, опять же, моральным общественное, а не эгоистическое).

Как и Киплинг пошёл по пути наибольшего сопротивления, отдавая выражать ненасытность тому, кто занимает низкое положение в обществе, чтоб не мочь насытить себя. Победительность – лишенцу.

Всё – через противоположности…

И потому оно художественно – это зачастую набрасывание на себя романтического плаща шестидесятниками. Романтизм это – одним словом и в моральном плане – эгоизм. Вот романтика и нужна для развоплощения её и выражения, так сказать, гринантики. От слова “Грин”. Александр Грин… Но это полярно разные умонастроения: гринантика, скажем так, есть ценность вверху, коллективистская, романтика – индивидуалистская, внизу (хоть она и претендует на слово “высокое”; но это высокое – для неё высокое, а не для людей с другими идеалами). Даже если эти другие люди называют себя романтиками.

Вот войдёт в употребление слово “гринантика”, тогда станут называть себя точнее: гринантиками, а не романтиками.

8 ноября 2009 г.

Натания. Израиль.

* Ссылка на личный опыт, согласен, недостаточна для доказательства. Вот я и получил такое письмо-возражение от человека, родного по крови, но не по духу.

"Я получил колоссальное впечатление от песни Матвеевой. Был на грани слёз. Слушал уже 10 раз… Я редко слышал такое отчаяние, и такую безнадёжность мечты (что совершенно пропадает - как и вообще всё пропадает - когда читаешь эти “стихи”). Связывать это с “левым социализмом” (как, впрочем, и первое стихотворение) мог только ты… Вообще, поразительно, что только можно высосать из пальца, когда человек увлечён догмами…

И стану я рекой, чтобы умчаться прочь

от горя, бед и разочарованья.

Стать рекой - другого выхода нет…

Океан чудес…за краем света…

Весна похожа на печаль… и на веселье - на жизнь…

Тяжело… Аж сердце разболелось… И эта минорная мелодия - какая колоссальная печаль… А ты… Причём здесь "спасти от мещанства и приспособленчества социализм"???”

Тоже личный опыт у человека. Тормозила его советская действительность. Не тормозом, счёл, она и после реставрации капитализма не сможет стать. И не только для него. Уехал за океан. В принципиально иную страну, страну возможностей. Для ребёнка, если не для себя. И – тоже шиш. По сравнению, по крайней мере, с тем, что мечталось.

30 ноября 2009 г.

**- Вера Матвеева была смертельно больна и знала это, поэтому её песни так драматичны, Перевод Полонской всё-таки очень близок к тексту, часто стихотворные переводы имеют мало общего с оригиналом.

- В искусствоведении вообще нет 100%-ного доказательства. С другой стороны, Байрон тоже был хромой. И при желании можно выводы духовного порядка – лишенец – не привлекать. Но и я, может, виноват. Написал "изрядно не то" и отложил сравнение отличий ради описания ницшеанского духа сладкой недостижимости бедного солдата. Что из того, что я потом провёл различие ницшеанской недостижительности бедного солдата с достижительностью странствующего иностранца – поздно: впечатление недоказанности, успев в душу попасть, не может там измениться.

22. 06.2018.

На главную
страницу сайта
Откликнуться
(art-otkrytie@yandex.ru)