Большинство знаменитых и заслуживающих внимания книг невозможно читать – скучны. И у меня выработалась привычка преодолевать эту скуку как бы стенографированием её. Не знаю, каково это читать кому-то, но надеюсь, что лучше, чем саму скучную книгу. Но, главное, я могу сам её прочесть таким манером. А там, глядишь, порадоваться тому, чем она знаменита.

“Стенографируя” скуку, я примериваю свои возникающие (иногда предвзятые) мысли о книге ко мною избранным в доступном мне искусствоведении законам искусства. Один из них, что художник творит вдохновенно (книга-то не зря, мол, знаменита), то есть выражает свой подсознательный идеал. Даже и в том случае выражает, если он дожил до того, что считает ничто недостойным быть в ранге идеала (постмодернизмом это называется). И в редких случаях, находясь в разочаровании к предыдущему идеалу и не успев перейти в соседний (а идеалы способны незаметно превращаться друг в друга), художник творит по инерции как бы. И, если это не длится долго, то и сотворённое оказывается не безобразием.

Люблю конкретику и дам пример этого последнего, стихотворение впавшего в 1820 году в безыдеалье Пушкина.

Дориде

Самоцитата, синтез из анализа:

“…лирический герой все-таки не верит спасительной соломинке, тому, что нужно его сердцу: взаимности хотя бы от такого невозвышенного существа, как Дорида. Да и о своих чувствах он молчит тут. И они сомнительны в ценности. – Нет у автора идеала” (http://art-otkrytie.narod.ru/pushkin4.htm).

Упадок у Пушкина случился оттого, что он разочаровался в пьянящем продекабризме (в революционности, в гражданском романтизме) и ещё не перешёл к очарованию убегания во внутренний мир (в просто романтизм) или в трезвость (в реализм).

И я – не знаю почему – подозреваю Станислава Лема в “Солярисе” (1961) в подобном разочаровании (в так называемом – как он того заслужил – социализме). Нет, мол, истины.

И я собираюсь это подмечать на каждой странице романа.

Начинаю читать.

Самые первые слова:

Ну что это за относительность?!. Это ж не время, когда оно так привязано. Неопределённо для читателя. На самом деле для спутников применяется недалёкое от времени по Грнвичу так называемое универсальное координированное время. Лем не мог этого не знать, но применил относительность, которая имеет в ауре этого слова оттенок отсутствия абсолютной истины. А в то же время есть и противоположное впечатление – точности. Так вот она – обманчива.

Дальше начинаются неприятности полёта. Не только физические:

А где чуткость провожающего?

Следом – опять неопределённость:

Техника, конечно, фантастическая, раз так скомпенсированы перегрузки старта. Но осадочек от обмана чувств остаётся.

Непосредственно за этим опять чуть негативное:

А ведь, наверно же, не впервые в космос летит этот Кельвин. – Лемму не важно. Ему важно нагнетать отрицательные эмоции. Пушкин своё отрицательное дал как геометрическую, скажем так, сумму столкновений: “я верю” и “нужно”, “стыдливость... харит (бесстыжих)” и т.д.… А Лем, надеюсь, подсознательно занялся внушением негатива как бы “в лоб” - образами, иносказанием.

Я не понимаю, почему напрасно. Неужели корабль такой, что не даёт смотреть в направлении полёта? Или это – пока ускоряется нельзя? – Вернее, просто пессимизма ради.

Дальше неприятности следуют за неприятностями. Не знаю, как это всё цитировать.

Прибытие получилось непосредственно за отправлением, что объективно хорошо, но как раз и не отмечено так. В описании планеты – опять всякие нехорошести:

Фиолетовое – цвет траура.

Жуть.

Никто на станции Солярис Кельвина не встречает.

Могли б озаботиться и придать иной тембр автомату. – Нет. Так Лему не нужно. От такой пропагандистской односторонности мне скоро станет скучно.

Хуже всего то, что я перестаю думать, что такой напор – результат работы подсознательного разочарования. Наоборот. Всё для Лема стало ясно насчёт окружавшей его действительности в Польше и вообще на планете Земля.

"Правительство Гомулки провело ряд реформ: кооперативизация стала добровольной, было распущено большинство кооперативов, землю возвратили крестьянам-единоличникам, в экономике была допущена ограниченная частная инициатива, было смягчено давление на прессу, рабочие получили возможность участвовать в управлении предприятиями, улучшились отношения с католической церковью. Однако уже в конце 1950-х годов сопротивление партийных кругов существенно нивелирует результаты реформ. В стране вновь усилилась цензура, началась антирелигиозная кампания и кампания против фермерских хозяйств, производственное самоуправление практически ликвидировано” (http://hyno.ru/tom1/1285.html).

Инстинктивно, наверно, чувствовали, что социализм – это ежедневное усиление самодеятельности за счёт государства, а этого не получалось и всё. И, значит, социализм, хорошее, невозможны.

Лем может распространить свою фантазию с негативной ауры слов ("ядовитой атмосферы планеты”, “обшивка обгорела и стала грязновато-коричневой", “наступила полная тишина. Я осмотрелся, немного беспомощно", “никто не приходил", “всё было свалено в беспорядке, как попало”, “беспорядок", “лужа маслянистой жидкости”) до всяких сюжетных нехорошестей, то есть ничего принципиально нового я от его романа не получу.

Могу и не читать дальше. Слава у произведения – дутая. На мой взгляд, во всяком случае. Это – произведение прикладного искусства. Оно приложено к идее, что социализм – тупиковый путь истории. Точнее, что нет у истории закономерностей развития. А все благие слова – туфта.

И тогда я могу признаться, отчего я вообще обратился к “Солярису”. Из-за выставки во Флоренции (куратор Полина Лобачевская предложила свой выбор произведений искусства художников-современников Андрея Тарковскогово). Называется “Новый полет на Солярис”. 28.05 – 31.07.2018. Замысел её был вдохновлён "великим русским режиссером Андреем Тарковским, стал первым международным арт-проектом Фонда Дзеффирелли со дня открытия музея для широкой публики 1 октября 2017 г.” (http://museum-az.ru/information/news-in/vystavka-novyy-polet-na-solyaris-otkryta). В том, что и Тарковский разочаровался в советском социализме и в Истории, сомнений быть не может (и его фильм “Солярис” – можно рискнуть – и не проверять на этот счёт). А самого Дзеффирелли – тоже (много ли поменялось с крахом лжесоциализма в СССР? Капитализм краше не стал, если исключить из рассмотрения пошлость эры Потребления и, наоборот, вспомнить о политике неолиберализма – из-за краха СССР – на свёртывание курса, называемого “социальное государство”; знакомая француженка мне недавно написала, что не на что ей купить мою книгу – на жизнь еле хватает).

А рекламная претензия выставки быть "маяком надежды в будущем благодаря таким людям, как Андрей Тарковский” (http://www.arte.it/foto/memorie-da-solaris-nuovi-mondi-da-un-futuro-immaginato-1013/1) – пусть остаётся на совести рекламщиков.

Посмотрим, не честнее ли художники (я отобрал узко: то, что можно как-то соотнести с темой космической экспедиции).

Мряка колорита мне, по крайней мере, говорит, что Плавинский в 1995-м году в Историю так же не верил, как и Лем в 1961-м.

Есть другая репродукция этой картины.

Но я ей не верю. Это рекламщики так её иззолотили.

Мряка в 2000-м у того же художника такая же.

Не думаю, что и у этого “Кельвина” червяки в голове более оптимистичные.

Похож на свою фотографию.

Но я не думаю, что это – искусство первого сорта, неприкладное, а не прикладное, приложенное к пессимизму.

Я был бы не против его шикарного экспонирования, какое этому устроил Дзеффирелли,

если б экспонирование именовалось “для второсортного, прикладного, искусства”. Но. Кто меня спрашивает…

Впервые опубликовано по адресу

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6109.html