Хочу приняться за чрезвычайно сомнительное дело. Открыть скрытый смысл восхитительного кино “Покровские ворота” (1982). Раз. И два – сделать это в связи со слабеньким стишком моей покойной супруги, Наташи, Гойхман в девичестве, написанным ею, хоть и после школы, но детский, вовсе, вроде, не художественный, вполне себе публицистический, нечто прикладное, для классной или школьной стенгазеты, даже на институтскую не тянущий, соответственно, никогда никому не показанный, а всё же почему-то сохранённый на всю жизнь (наверно, из-за мамы, бывшей против опаснейших походов, которые были фундаментом её мировоззрения), - сохранённый на всю жизнь и утаённый, пусть и просто по инерции.

Вот он.

Об этом стихотворении я вспомнил, в который раз посмотрев по телевизору “Покровские ворота” и всерьёз задав себе вопрос, почему этот телефильм был для моей жены самым-самым. – И меня осенило…

Я в тот же день, на несколько часов раньше, получил эссе Старцева (см. тут) с предложением поместить у себя на сайте, что и сделал с удовольствием, связав его принципиальную самодеятельность бардовской песни с самоуправлением, главным словом в читаемой мною в это время книге Шубина “Социализм. “Золотой век” теории” (http://lib.rus.ec/b/262767/read). Я был под впечатлением от той огромной силы правды, пробивающейся сквозь, можно сказать, столетия. Дело в том, что социализмов-то два, а нам, большинству, известен только один – государственный. Который потерпел всемирно-историческое поражение в конце ХХ столетия.

Второй социализм, по-моему, пробивается и в искренности стишка Наташи, и в мягкости насмешки Козакова над погибнущим – через 9 лет относительно года создания телефильма – социализмом государственным.

Второй социализм – общинный, с самоуправлением. И жизнь в старой Москве была во многом общинная. В коммунальных квартирах – так снято – двери почти не закрыты, и все страсти – у всех на виду. И вот эта общинная жизнь прекратилась в эпоху так называемой хрущёвской оттепели, когда начался массовый исход народа из коммунальных квартир – в хрущобы. И Козаков, режиссёр, ещё и играющий на тридцать лет повзрослевшего Костика из того исхода, мимикой грустит о прежней, доисходной, жизни. И сценой снесения дома, где он когда-то жил, грустит – явно не по молодости, а по общинности.

Это вам не то, что у Зорина в начале одноименной пьесы 1974 года.

Нет, и у Зорина есть какой-то минор. О каком-то метафизическом течении времени… О физической осени… О состарившемся дождевике…

Но не об общинной жизни! Как у Козакова.

И у Наташи есть грусть и противопоставление: "Беспомощный, маленький социализм. / А потом…”

Я грубо примысливаю: в первые-то годы советской власти (о чём вначале у Наташи) коммуны всё-таки были… И Наташе, отличнице в школе, было это прекрасно известно. И откуда-то ж пришла к ним, студентам, мысль устроить в Крыму общину… Даже землю было им соглашались выделить…

В это ли время написан тот стих? Не узнаешь… Или: землю-то по недоразумению власти соглашались выделить? "…дети на правильном пути…” Коммуна ли имеется в виду? Не обманывали ль они власти, прося землю? Не по недомыслию ли власть соглашалась? Это ж был бы подкоп под неё, под власть, не допускающую самоуправления.

"Пусть наша юность, романтики звёздные, / Грудью дорогу проложит себе…” Имеется в виду честная, открытая борьба. С кем? С властью? Колеблющейся: выделять землю, не выделять… - Не узнаешь.

Два обстоятельства безусловны: мечта о коммуне была (знаю лично) и конфликт поколений – тоже (видно по тексту). Причём власть родителей понимается как власть любящая, своя.

Как и в кино, и в пьесе.

Не пугайтесь, но Маргарита Павловна – образ социалистического, так называемого, государства. В сущности не отличающегося от капиталистического социального государства. (Это известно, но не очень: капитализм, учитывая сперва рабочее движение, а потом – факт существования СССР с его социальным государством, - капитализм принуждён был пойти на манёвр, сделать и у себя социальное государство. На этом манёвре капитализм СССР даже обошёл, и его трудящиеся массы заимели уровень жизни больший, чем в СССР.)

Я понимаю, насколько политизация оскорбляет такой весёлый телефильм, но… Это из него вполне философские слова:

Желание Наташи и её друзей, помимо жизни коммуной, ходить в походы высшей сложности (из-за них-то и написано её стихотворение) как раз и было образом освобождения от любящего государства. А в том её стихотворении, где родителям противопоставлена борьба, летание и бури, тоже сказывается подспудная тяга ко второму социализму.

Он естественен, потому отовсюду и лезет.

А вот социальное государство – противоестественно. Потому и колеблется в капиталистическом мире экономическая политика от свободного рынка к регулируемому и обратно, и ещё раз обратно, и так всегда. Потому и реставрация капитализма произошла на территории СССР. Власти надоело прятать свои привилегии. А отказ власти от привилегий, от власти – тем более противоестествен. Вот образом этой противоестественности и является желание Маргариты Павловны жить втроём, с нынешним и бывшим мужем: с одним – спать, другого – обихаживать.

Комизм? – Да. И это потому, что у самой советской власти был какой-то самообман насчёт себя. Это ж были всё-таки коммунисты. А по их теории в последнем итоге государства-то уже не будет. Есть оно только пока. И оно – заботящееся о подвластных.

"М а р г а р и т а. Веселитесь? [Её подопечный бывший муж удрал от её опеки.] И в самом деле, почему бы не веселиться! Всего-навсего человека обрекли на верную гибель [тот недотёпа в быту]. Нечего сказать — молодцы. Я — злой гений, а вы — благодетели. Вы ему желаете счастья, ну а я, разумеется, — зла. Вот что, Костик, я вам скажу — не Велюрову, он орудие: вы еще очень и очень молоды. Очень многого вам не дано понять [совкам естественно, чтоб с ними нянчились]".

В общем, коммунисты хотели видеть себя любимой властью.

Не все ж они скурвились ради привилегий и властных функций, которые сами есть сверхпривилегия, и в 1974-м, и в 1982-м. Горбачёв – уже да (по его признанию о своих мыслях от посещения западноевропейских курортов во время отпусков). Горбачёву оставалось 3 года до прихода к власти и, пользуясь ею, до перемены курса с засекреченных потребительских привилегий на незасекреченные. А Зорину в 74-м и Козакову в 82-м всё было ясно? Козакову разрешили снимать телефильм только за согласие сыграть Дзержинского. А тот был за Мировую Революцию, а не за второй социализм. Так что? Козаков социализмы различал? – Похоже, что да (эмигрировав вскоре в Израиль, Козаков всё-таки не вписался в ту страну воинствующего мещанства; что бы он ни говорил про это, а остаётся вероятность, что в России что-то от социализма осталось и после краха социализма (Саввино: "Живут не для радости, а для совести”) - раз, и два – Козаков, поскольку вернулся в Россию, остался всё-таки социалистическим человеком, как ни опозорился на весь мир государственный социализм). И отсюда эта любовность рисуемой им картины общинной жизни. (Я помню, помню, что истинный художник любит и отрицательного героя, как Гоголь Хлестакова, например. Но.)

Например, этот Савранский. Особенно, когда он раз за разом, невероятно часто, врывается во двор на своём мотоцикле и дымит им немилосердно, а все кашляют, морщатся, и… хоть бы кто слово поперёк сказал.

Или как Велюров подкачал в самый ответственный момент, когда он был нужен как свидетель на свадьбе… взял и напился. И так уж на него разве обиделись?

А как Костик увёл Свету из-под носа приударившего за той Велюрова. А ведь ничего с нею “не сделал” и “отдал” в итоге.

Ну что это за неприятности коммунальной квартиры – нарочито мелкие. Хоботов, вечно всё ломающий, срывает и срывает карандаш, висящий на стене возле телефона в коридоре и тётке Костика создаёт неудобства при записывании телефонов Костикиных женщин, звонящих ему.

А это неуместное возмущение Велюрова этой тётей за то, что она громко кричит в телефон (Савва Игнатьич что-то точит в своей комнате, и плохо слышно). У Велюрова нелады с его автором, и он срывает зло на соседке, а та… сама вежливость: "Простите меня ради бога, я не хотела”.

А это пиликание на скрипке Яши. Маргарита Павловна ж не может сосредоточиться над своей на дом взятой работой, что ли, и недовольно морщится. Всего лишь. И… тут же бросает свои занятия и с очаровательной улыбкой обращается к Савве, играющему в домино во дворе – соскучилась: давно не дёргала своего раба.

И ведь целая бесконечность, кажется, видна за каждой секундой экранной жизни любого персонажа. Этот Яша со скрипкой – больше никогда не появящийся в кадре – украдкой передвигается к краю балкона, чтоб видеть сверстников, пинающих мяч на дворе, в котором повернуться негде, фигурально выражаясь. За Яшей следит тут же сидящий дедушка (его мы тоже больше не увидим). Яша ж ленится играть на скрипке, а из него хотят сделать второго Ойстраха. Самому дедушке скучно следить, и он взял с собой журнал. Вот этим и пользуется Яша, следя глазами за пацанами.

А эта из лучших побуждений “насильно” сделанная Хоботову операция по удалению аппендикса… Сыграно ж так, что верится, что такое мыслимо. Всё – неформально. Все – свои. Сказала Маргарита Павловна по телефону своей знакомой хирургше, что у Хоботова аппендицит – того положили на операционный стол и отключили сознание, минуя приёмный покой.

И – никакой авторской злобы против тенденции "осчастливить против желанья”. Более того, очень и очень хорошо показано, насколько это в интересах осчастливливаемого. Хоботов (одна фамилия чего стоит) такой слон в посудной лавке, что может, веришь этому, сделать несчастной женщину, с которой будет жить.

Вот и Наташа очень хорошо, наверно, чувствовала этот соблазн оказаться под опекой, соблазн, которому она по жизни поддалась, как и все несостоявшиеся коммунары, друзья её молодости. Эту комедию она смотрела не как трагедию, а как именно комедию – та ж такая вкусная, эти секунды, доли секунд экранной жизни – такие убедительные. Боже!

Как влюбляется во влюбившегося в неё Хоботова Людочка! На наших глазах! 45 секунд – а уже всё: она пропала:

Сравните с пьесой Зорина:

В кино ж – бальзам на рану. Заразительность! Вот, что значит делать свою жизнь самому, как сам хочешь. Тонешь в этих долях секунд какого-то невероятно точного психологизма, и… Забываешь о собственной погубленной жизни. Погубленной патернализмом.

Хоботов, наверно, нарочно сделан таким немолодым, очкариком, толстеньким, лысеньким, неуклюжим и непреуспевшим, чтоб не годиться для любви по расчёту, которая хорошо приспособлена для торжества патернализма.

Зато обаяние, душа!...

Кино – фабрика грёз? – А почему бы и нет, - как бы отвечает Козаков.

И Наташа упивалась этим гимном человеку, вырвавшемуся из-под крыла, сама сдавшаяся обстоятельствам.

Но что если Козаков ЗНАЛ, политически знал, куда рвались из государственного социализма? Я вот только сейчас догадался, а он – знал!.. И, когда все – кажется 30 лет спустя – бочку зла катили на советский социализм, Козаков прикровенно выступил за социализм-самоуправление, способный тихо-мирно врасти в политического конкурента и переродить того на свой лад… И не нужна была б реставрация капитализма и развал СССР… Если б мы ВСЕ ТОГДА поняли…

И Наташа б осталась жить.

А может, ничего-то Козаков не знал в политике… А просто во всём разочаровался. И просто надо всем посмеивается. Ибо ничто, мол, не стоит того, чтоб относиться к тому серьёзно. Постмодернизм, короче, модный в 82-м на Западе.

Уж как, казалось бы, поглощена Людочка разговором с влюблённым в неё Хоботовым. Какая гамма чувств в ней бушует. Ошарашена собственной чувствительностью к его словам. Польщена. А при этом внимательнейше готовится к уколу следующему по очереди пациенту. Благодарна Хоботову. А не спускает глаз со шприца. Это, правда, чтоб что-то делать. Чтоб скрыть свою радость от всё-таки ещё постороннего человека. И – быстрый взгляд на него. Чтоб ещё и глазами убедиться, что он не фальшивит. И ещё взгляд. “А он ничего, обаятельный…” - говорит её лицо. Есть повод задержать свой взгляд на его приятном лице, и она задерживает. Шприц уплывает из её внимания. Она, как сомнамбула, всем корпусом поворачивается к Хоботову, и душа её отправляется лететь к нему навстречу. Она опускает от скромности взгляд ему на грудь. Та распахнута, он ещё не успел застегнуться после укола. Она этого, однако, не видит. Её мысли в проблеме – это последний укол, и они больше не увидятся, а ей этого не хочется. Она с тревогой смотрит ему в глаза. Ждёт его инициативы. Они стоят очень близко друг к другу. Между ними летают флюиды взаимной симпатии. Нарастает микротрагизм ожидания расставания. – Это хронометраж тех же 45 секунд…

Но вот в медленно приоткрывающуюся дверь процедурной вдвигается мясистый кулак и стучится, мол, что-то задерживаетесь, сестра!

И мы слышим лаконично-отстранённый Людочкин голос, меланхолично отвечающий на стук: "Н-да”.

Где её озноб, который её, наверно, всю охватил от прикосновения Хоботова, вытребовавшего у неё позволения поцеловать ей руку на прощанье. Она ж аж глаза закрыла.

В дверь вдвигается наглая ряха нетерпеливого пациента. А ещё до этого, открывающейся двери, Людочка, властно подняв подбородок, вполне командирским голосом командует: "Закройте дверь!”

Людочка была не только где-то в поднебесье из-за всплеска чувств от этого поцелуя, а и тут вот она, командир, поскольку олицетворяет собою государство, обеспечивающее витаминизацию населения в качестве профилактической меры против осенних простудных заболеваний.

Козаков же – результат этого микропротивочувствия – смеётся! Над нею, над Хоботовым, над нетерпеливым пациентом и над нами, успевшими пустить слюни от эротической, в сущности, сцены (при всей целомудренности её). – Надо всем смеётся!!.

Эта стремительность, при всей убедительности – всё же потрясающая стремительность процесса влюбления в себя женщины…

Ещё похлеще – Анна Адамовна:

50 секунд.

Не насмешка ль над любовью?

То же с телеграммой Свете этого самовозбудившегося от одного вида Светы в плавательном бассейне, - этого Велюрова: "Схожу ума”. При всей безумности порыва… такое скупердяйство.

А это имя девушки, на которой женится Костик… Рита! Не Алевтина, как у Зорина. А такое же, как у командирши Маргариты Паллны… И этот бравурный марш-уход под каблук будущей жене – ряд триумфальных телефонных прощаний Костика со своими возлюбленными.

Или это Саввино провожание глазами каждой юбки… молодожёна всё-таки.

А эта театральность Маргариты Павловны, раскинув руки ставшей в дверях (защищая Людочку от будущих страданий из-за недотёпы Хоботова): “Это мой крест!”

Надо всем смеётся Козаков?!. Не только над государственным социализмом?

Или всё у него так изящно, что не в смехе над чем бы то ни было дело, а в искусстве для искусства, которому совершенно всё равно всё, что не изящество и тонкость?..

Но.

У этого телефильма есть музыкальный эпиграф. “Живописцы” Окуджавы. 1959 года.

А эпиграф – правило такое – имеет то свойство, что сжато от чужого имени выражает то, что хотел сказать автор своим произведением.

В 1959 году Окуджава был вполне левым шестидесятником. А те замахнулись исправить пошедший куда-то не туда социализм.

Посвящена песня живописцу Юрию Васильевичу Васильеву. Надо вникнуть и в него, чтоб удалось вникнуть и в песню. Но, жаль, не датированы его произведения. А он стал абстракционистом что ли, и в 1962 году участвовал в выставке, подвергшейся хрущёвскому разгрому за неучёт вкусов и интересов простого народа. В 59-м до 62-го оставалось три года, и может, конечно, быть, что были готовы (и Окуджава их мог видеть) и абстракционистские его вещи, которые, может, тоже говорили о неучёте интересов простого народа. Абстракционисты, это известно (см. тут и тут), исходили из огромного идейного напряжения, приступая к созданию своих произведений. Так я возьму огромного напряжения обычную вещь Васильева – “Портрет Вани Ефтеева”.

Далее.

Смею предположить, что Васильев подпал под влияние ошибочного суждения, что Ван Гог – коллективист, и потому выразил, глядя на родившийся при нём империализм, предсказание ужасов, какие постигли человечество в ХХ веке. Выразил – оживлением аж неподвижности – прямо каким-то вибрированием мазков чистого цвета.

Что-то такое я вижу в “Портрете Вани Ефтеева”. На шее – точно (жёлтые и коричневые отдельные мазки). На одежде – тоже (синие и чёрные). На кепке – откровенная суета мазков. Хоть и не акцентировано всё это. У Ван Гога мазки длиннее и волнистее. У Васильева на красном фоне длина велика (красных), но они не отдельные, а слиты. Напряжения, огромного, он, впрочем, достиг. А тут ещё это потрясающее лицо народного философа.

Красный фон и красные отсветы на лице, шее и груди рабочего, заставляют думать, что он смотрит на открытый огонь какой-то печи, скажем, кузнечной, пока там нагреваются стальные заготовки перед ковкой. А о чём только ни думается, когда смотришь в огонь… И созданное выражением лица, взгляда и вангоговскими мазками напряжение говорит, что на нём лично, как представителе рабочего класса, народа, в полной мере сказались те ужасы ХХ века, которые – наши – назывались ошибками построения социализма.

Зла нет в лице и картине – философ.

Об этом государственном социализме, - хочется сказать,- задумался простой народ.

Вот и Окуджава воспевает (отказом от официальной, лживой, советской грандиозности в пользу простых географических наименований: Арбат, Тверская), - воспевает поворот внимания к простому, - не народу даже, - а к персонам из простого народа (слушать тут).

Почему я говорю “воспевает”? – Потому что в ранг поэзии вводит "суету дворов арбатских и … зарю”. – Почему – в ранг поэзии? – Потому что в русском языке поэтично просто уже то, что есть повторы сочетания согласных на коротком отрезке текста, пусть звонкий звук повторится даже и глухим, пусть сочетание даже и гласными будет разорвано (живпиСЦы – киСТи – СуеТу – киСТи - лиСТья). Пусть даже и одиночная фонема явно повторится (двоРов аРбатских и в заРю). – А заря тут при чём? – При том, что на заре, утренней или вечерней, суета сменяется покоем. Замкнутый цикл. Вся жизнь. – А листья? А ноябрь? – Осень же – самое красивое время года… Когда листья желтеют, краснеют. К ноябрю же они опадают. Красота кончается. Зато если кисти-листья лягут – получится живописное полотно.

Повторы согласных есть воздействие напрямую подсознанием писателя на подсознание читателя. Певец стихийно поёт, слушатель, как автомат, отзывается глубиною своей души. И ценным оказывается для обоих – в данном случае – суета и покой, вся жизнь арбатских дворов, маленьких людей.

Иное дело – явное повторение на коротком промежутке паронимов, слов близких по звучанию, но разных по смыслу, или просто одних и тех же слов (словно листья, / Словно листья, словно листья; ваши кисти // ваши кисти; и с любовью, / Как с любовью; качнётся, как очнётся; начнётся, что ещё не началось; Вы рисуйте, вы рисуйте; удалось — не удалось; судьи - судьбы).

Вот и Наташа (жестока бывает, / Но и жестокость справедливая есть; Все птенцы становятся птицами; Ведь не в том родительство, чтоб родить)…

Самоцитата.

“Тут же – страшная глубина. В 60-е поэзия обратилась к опыту начала века, когда началась эпоха перемен* (в том числе и из-за тяги к социализму). В 60-е возникла потребность новых перемен – спасения извращённого социализма. А эпоха социальных перемен требует упора на мысль.

"…рассудочность встречает широкое поле для своего развития и широко разавивается у всех цивилизованных народов, переживающих эпоху перелома [о Великой Французской революции речь]" (Плеханов. Литература и эстетика. Т I. М., 1958. С. 94).

"…небывалая [в начале ХХ века] осознанность работы над речью <…> Невиданное ранее распространение и роль играют разного рода манифесты, в которых совершенно точно указываются “необходимые” для подлинной художественности качества речи…” (Кожинов. Происхождение романа. М., 1963. С. 398).

"…он [Хлебников, например] перенес в поэзии центр тяжести с вопросов о звучании [до того в повторах действовавших на подсознание] на вопрос о смысле [действии на сознание]. Для него нет не окрашенного смыслом звучания” (Тынянов http://detective.gumer.info/etc/grigorjev-1.doc).

И – произошёл "паронимический “взрыв”” (там же), эхом повторённый в 60-е”.

Эти осознанные повторы косвенно говорят об озабоченности тем, что стало с социализмом.

Впоследствии, через понятие “социализм с человеческим лицом”, Окуджава перешёл к оправданию реставрации капитализма. Но в 59-м это ещё не выявилось с определённостью. И поэтому, в 82-м, Козаков мог, беря эту песню в качестве музыкального эпиграфа, отнестись к замыслу телефильма не как к произведению постмодернистскому или как к искусству для искусства, что в обоих случаях отрицает живое сочувствие тому, что других волновало тогда ого-го как.

Не исключено и другое, может, и не совсем невероятное. Что Козакова соблазнило именно посвящение Окуджавы. Что он знал абстрактное (или чёрт его знает, что это) творчество Васильева. И одна из картин-загадок навела его на мысль сделать ТАКИМ свой телефильм. (При этом надо полагать, что Васильев просто ради издевки над правительством сделал эту загадку.)

Леда.

По древнегреческой мифологии Зевс явился к Леде в образе белого лебедя и так нежно заигрывал с ней, что Леда не смогла устоять. Советские власти культурно необразованны, думал Васильев. Мифов не знают. Посмотрят и разозлятся, что ничего не понятно.

На самом-то деле там всё понятно. Достаточно просто вглядеться.

Казаков же считал, что государственный социализм плох потому, что правительство плохо. А правительство просто достойно своего народа.

Как справедливо заметила современный философ Н. Герулайтис, в наше время рабочий не стремится к приобретению знаний свыше нормы, данной ему современным обществом, потому что в противном случае он перестал бы быть рабочим" (Шубин. http://lib.rus.ec/b/262767/read).

Вот соответствующим он сделал Савву Игнатьича. Эти немецкие словечки… Натюрлих… Данке шон… Фюнф минут… Зарубежная культура… Вообще культура. Такая будущая жена!.. "Женщина сказочного ума. Занимается Южной Америкой”… Возвышен до общения с интеллигенцией.

Государство совратило гегемона, как Зевс Леду, и не надо гегемону никакого социализма, который только тогда и социализм, когда есть самоуправление.

Пусть надо всеми Козаков добродушно посмеивается, но над Саввой – всё-таки немного злее. И это не интеллигентский снобизм.

Все чего-то достигают. Людочка и Хоботов получают друг друга. Костик и Рита – тоже. Даже у Велюрова со Светой что-то клюёт. Даже Анна Адамовна своё получила. Только тётя Костика, казалось бы… сходила на кладбище, с отвращением, аристократка, смотрит, как "наши показывают французскую жизнь”, с сомнением косится на рекламу “Карнавальной ночи”… Но! Она растворилась в своём племяннике. Она жила его жизнью, его победами над женщинами. И только Савва Игнатьич (женился на Маргарите Павловне – не в счёт, ибо "всё она”). Всё его достижение – нож наточил.

Не в недостижительности дело. Замечательные слова, - что в эпиграфе, - дал Савве Зорин. А вот застой в общественных отношениях (не в экономике) обеспечил гегемон своим несоответствием настоящему социализму.

Видно, пока не превратится рабочий класс (и крестьянство) в интеллигенцию, пока не наступит повсеместно постиндустриальное общество – социализму не быть.

Собственно, отсутствие теперь в России национальной идеи, настоятельная необходимость её, ощущаемая всеми при том, что, оказывается, подавляющему большинству совершенно неизвестен второй социализм, - всё это выдвигает такие телефильмы, как “Покровские ворота”, в разряд актуальных. Надо не лёгшие заводы на ноги ставить, а строить новые, для трудящихся совсем другого качества. И – хорошо б – с элементами самоуправления.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/121.html#121

*- Перемены мыслятся как что-то безусловно положительное. Это переплетается с безусловно положительным итогом эстетической деятельности, заключающейся в обеспечении произведению цельности вне зависимости от того, ЧТО выражено произведением: позитивное или негативное.