Надо, наверно, всё-таки больше считаться с подсобными материалами при поисках художественного смысла произведения искусства, - подумал я, узнав, что Юлий Ким живёт в Израиле. Пусть и наполовину, а наполовину – в Москве. Но. В Израиль-то большинство переехало по мещанским, по материальным причинам: рыба ищет, где глубже. Ну наверно ж Киму не хватает в России заработка, пенсии по старости, чтоб жить с комфортом. А согласно открытию мною Америки, что левые шестидесятники переоткрыли для себя идеал новой левизны – принцип коммунизма: “От каждого – по способностям, каждому – по разумным потребностям”, - левые шестидесятники не должны ж желать комфорта в жизни. Они, правда, в СССР, многие, вскорости – от бесперспективности исправить социализм – предали свой идеал и из левых диссидентов превратились в правых. Которым комфорта ради понадобилось исправить социализм (так называвшийся) до капитализма. Но кто-то мог же и не изменить? Я, было, подумал, что Ким мог. Так хотелось, наверно. И нашёл доказательство – коллективизм в песне “Ходют кони над рекою”. Но. (Опять это “но”.) Можно ж и ошибиться. Коллективизм-то бывает двух типов: коллективизм коллективистов и коллективизм индивидуалистов. А оба – коллективизмы. Вот художественное выражение одного и может быть спутано и принято ошибочно за выражение другого. Художественность-то – нецитируема. Сам чёрт велел: спутать. Вот я и спутал.

Индивидуалисты в эпоху перемен объединяются для лучшего и быстрейшего достижения своих идеалов, индивидуалистических, эгоистических, демонистских, идеалов свободы и вседозволенности. Те и сами по себе являются проявлением своеобразной духовности. А от объединения идеал приобретает революционный оттенок (революция ж – дело масс). Недаром некоторое время, в перестройку, Ельцина и компанию, борющихся за реставрацию капитализма, называли левыми, а реставрацию – революцией, а не контрреволюцией (которою, вроде, надо было б называть, если революцией называли до того свержение капитализма). Среди таких коллективистских индивидуалистов был Галич, которого ещё тогда, в 60-е, в движении КСП (Клубов Самодеятельной Песни) считали правым. Тогда… А теперь каждый же может узнать, что “В марте 1968 года Юлий Ким вместе с Александром Галичем…” (Википедия). Не важно, что, важно, что с Галичем. Значит – правый диссидент, а не левый! Оттуда же: “В 1970—1971 Ким принимал участие в работе по подготовке “Хроники текущих событий”. Некоторые ее выпуски этого периода практически полностью отредактированы им”. То есть, как раз тогда, когда вышел фильм “Бумбараш” с песней “Ходют кони”. Мог же б я узнать и обеспокоиться. Что такое “Хроники текущих событий”? - “…первый в СССР неподцензурный правозащитный информационный бюллетень” (Википедия).

Но не беда. Ошибки ж – учат.

Раз песня “Ходют кони” оказывается представителем не монтизма, а романтизма, гражданского романтизма, точнее… Раз она выражает групповой экстремизм в достижении всеми вместе каждый СВОЕГО… Являющегося культом страсти… Которая важнее общественного…

То с помощью такого – индивидуалистского, оказывается – Кима можно ж сделать и другие открытия. Например, о тихоподрывном характере “Формулы любви” (1984) Марка Захарова и уморительной в том телефильме песне “Уно моменто” (слова Кима*). (Я извиняюсь за машинный перевод, однако, подозреваю, что и любой перевод выявит, что в песне просто набор слов.)

А это ж прекрасно – нечто открыть!

Машенька и мошенник Калиостро – это ж прекрасный образ того, как дурят советские правители советский народ: ради астральной, мол, связи между больным отцом Машеньки и удирающим из России Калиостро Машенька должна нравственной высоты ради уехать вместе с Калиостро и отдаться ему без любви. Впрочем, даже и какое-то подобие чувствительности к себе Калиостро умудряется в Машеньке пробудить. Не без помощи и этой комичной песни.

Гражданский романтизм коллективистского романтизма как бы предвидит всеобщую победу своих идеалов. Он – розовый оптимист.

Не знаю, как Захаров (этот первый поджёг перед телезрителями всей страны свой партийный билет члена коммунистической партии)… По фильму Машенька получает таки настоящую любовь. Понимай, настоящий, нужный народу, строй – капитализм – получит советский народ. И верхушка общества (тот же Захаров) таки получила свой несекретный (как при так наз. социализме) комфорт. Долгожданный и какого можно не стесняться перед народом. Но не народ. Опять обманутый. Как та Машенька со стороны Калиостро. С помощью этой песни. Чуть было…

Так вот, не знаю, как Захаров, а Ким, похоже, более зоркий. И ТАК насмехается своей песней над российскими её слушателями, как-то магнетически пленяемыми таким явлением культуры, как неаполитанская песня… (Северным нравится южное… Непреодолимо.) Может, он, кореец по папе, что-то южное генетически носит в себе, и сам он не поддаётся так непреложно чарам неаполитанской песни… - Что впечатление такое, что он смеётся над тем безумством, на которое “этот” народ вот-вот (1984 – до Горбачёва остался один год) пойдёт, обманываемый (корыстно или бескорыстно) своей интеллигенцией, зовущей к свободе, прочь от лишь якобы нравственного.

(Кто его знает, Горбачёва. Может, он и вправду врёт теперь, что его целью было свергнуть имевшийся строй, чтоб создать так называемое социальное государство, в котором социал-демократы, иногда приходя к власти, заставляли б капиталистов не забывать о народе, но и не брали б полностью на себя ответственность за обеспечение благосостояния народа. Может, он теперь делает хорошую мину при плохой игре, а на самом деле – просто ворона. Но мне кажется, что он теперь не врёт. В начале 1988 года я ему написал прямой вопрос, не ведёт ли он дело к реставрации капитализма. Таких писем, видно, было много. Он ответил. В газете и намёком. И я понял, что – да, ведёт.)

А Ким что-то такое относительно интеллигенции и обманываемого ею народа предчувствовал ещё в 1984-м. А может, даже сверхпредчувствовал… Что сам уедет за комфортом за границу.

Оттого и такой искрящийся юмор в этой песне. Её ж даже переводить не надо русскому уху. Вожделённый юг…

Правда, и Марк Захаров над нами потешается – дай бог!

“- Что сие значит? [Спрашивает появившаяся Машенька, как загипнотизированная звуками вплывшая в комнату.]

- Это песня о бедном рыбаке, который поплыл из Неаполя в бурное море. А его бедная девушка ждала на берегу. Ждала-ждала, пока не дождалась. Она сбросила с себя последнюю одежду и… тоже бросилась в бурное море. И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли”.

Это ещё смотреть надо. А утрированная игра артистов отменна. И мелодия не без усмешки.

Но верх насмешки – за Кимом, по-моему.

Захаров, как ни верти, сделал всё же хэппи энд, хоть и посмеялся над ним. А всерьёз у него проскальзывает: да здравствует стихийный русский народ! (Хотя… В балетных номерах – что-то подозрительное.)

А у Кима – ясно: “Баран ты, советский народ! И поделом тебе”.

- Дикость какая-то, - скажут мне.

- Надо проверить на какой-нибудь другой песне, - отвечу. - Ну вот на этой, например (слушать тут).

Невозможно такой блеск синтезирующе анализировать. А надо.

Например…

Ну ясно ж, мол, что не злоба и месть движет автором, - раз это можно процитировать, - а нечто противоположное: насмешка настоящего человека. И поётся – для таких же слушателей: настоящих людей. И всем комфорт – пофигу на самом деле. Потому и так весело всё. Наши ломят, общественное мнение. История со смехом прощается со своим прошлым.

Но деталью художественного произведения является и дата его создания.

1963 год. Продовольственный кризис, гонения на интеллигенцию. Конец оттепели.

Самые прозорливые, - а Ким такой, - уже видят, что эти, ухватившиеся за комфорт, не уйдут. А если когда и перевернётся всё, то перевернётся и собственное отношение к комфорту.

И тогда со смехом он попрощается с насмешкой над комфортом. И нет ли уже и здесь, в этой песне, двойной насмешки? Естественное, мол, своё всё равно возьмёт. А естественное – не разумные потребности. Уже одно то, что они разумные, говорит, что они не естественные, мол.

Негоже, конечно, смотреть на прошлое из будущего и судить о прошлом по будущему. Но что, если мыслимо дальнее предвидение…

- Чья бы корова мычала, а твоя б молчала. Сам-то из Израиля пишешь это всё.

- Ну, считай, я этим замаливаю грех.

Нет. Переходить на личность – последнее дело. А вот чем бы можно ещё подпереть вывод о полной отрешённости Кима от большинства советского народа, ТОГДА ещё ведомого, как бычок на верёвочке, не туда, куда хочется?

Помню, в 64-м году я был поражён, услышав от товарища, что номенклатура у нас, в СССР, это, в сущности, другой класс, привилегированный. Я ж был воспитан так, будто у нас два класса, рабочих и крестьян, и прослойка – интеллигенция; и все - равны. Я сам накануне того разговора попал было в номенклатуру (но сбежал через три месяца, поняв, что перестану себя уважать: такую плату – врать и подличать – от меня положение требовало). Но чтоб считать номенклатуру классом… До этого я тогда не дошёл. Только сравнительно недавно, читая Семёнова (политаризм, мол, был в СССР, отличавшийся промышленностью от Древнего Египта с его политаризмом аграрным; классы: высший и низший), для меня была подведена теория под то, что за общественный строй был у нас. Так если этот строй был шагом назад в поступательном ходе Истории, то возвращение к менее притворяющемуся хорошим капитализму, получалось, было всё же революцией, а не контрреволюцией. И нравственный фон для восприятия Кима, совершенно лишённого иллюзий уже так рано, в 1963 году, становится не негативным. То же, что он был человек совершенно без иллюзий, говорит уже хотя бы название песни “Классовая”.

Вот ещё доказательство, второстепенное (не из противоречий текста песни), ответ его на вопрос о маме, просидевшей в лагере до 1945 года, - на вопрос о разоблачении в 1956-м Сталина: “Что был террор – с этим она соглашалась, но ставить под сомнение Ленина, строительство социализма, ей было трудно” (http://www.epochtimes.ru/content/view/37115/54/). А ему, значит, легко.

А мы тогда пели “Классовую”, восхищались и не понимали весь вкус этой крупной соли. Что поделаешь… Целое движение левых шестидесятников имело было иллюзию, что социализм болен, но его можно вылечить. Грустную иллюзию. Подспудно чуяли, что дело плохо. И всё больше грустные песни пели. Уже по одному тому, что у Кима – весёлые, можно б было что-то заподозрить уже тогда. Но… Что ж теперь смущаться нынешним озарением? Целая когорта, называвшаяся демократами, называла – да и теперь называет – страну: эта страна. Будучи недовольна этим народом, привыкшим к терпению. К рабству, круто говоря и ёрничая. К оболваненности.

Характер песни “Уно моменто” этот момент как раз и обыгрывает.

“…звуковые сигналы эмоциональны и требовательны. Не случайно во многих языках глаголы "слушать" и "повиноваться", как и в русском, синонимы (horen-gehoren - в немецком; obey - в английском; то же - в греческом, иврите и т.д.) Именно поэтому человеческая психика изначально "озвучена", ориентирована на звук как важнейший фактор действительности, заставляющий реагировать на звучащую окружающую среду прежде всего - эмоционально и молниеносно, минуя осознанный интеллект” (http://www.booksite.ru/fulltext/bon/fel/bonfeld/0121.htm). Сама мелодия этой песни – уже внушает: “Люби!” А ещё и угадываешь, что это что-то пленительно неаполитанское. (Боже, как я упивался неаполитанскими песнями в надцать лет! Santa Lucia… Funiculì funiculà… 'O sole mio… Вернись в Сорренто… 'O surdato 'nnammurato… Скажите, девушки… Marechiare… Era de maggio… А потом я сам влюблял ими – засмеётесь? – тем, что называется художественным свистом…) И я не зря сюда завернул. Это область внемузыкальной реальности, с которой музыкальная связана. “То обстоятельство, что они [внемузыкальное с музыкальным]… сравнительно легко постигаются слушателем <…> представляет собой <…> парадокс” (Там же). Парадокс внушаемости определённой эмоции. Тут, по сути, произведение прикладного искусства, искусства “для”. Как месса – искусство “для церкви”, марш – “для войска”, колыбельная – “для усыпления”… Тут – “для любви”. Соответствие музыкального внемузыкальному создаёт эффект внушения. Действие на чувство – “в лоб” ему, так сказать.

А “Уно моменто” для нас, зрителей кино, а после этого и для просто вспоминающих её, становится произведением идеологического искусства. Становится потому, что действует не внушением, не “в лоб”, а противоречием: неаполитанскости (1) – белиберде набора слов (2).

Идеологическое же искусство – это выражение огромности, которая не вполне ясна самому автору (потому он и выражается противоречиями).

“Уно моменто”, чувствуешь, вышучивает не просто повышенную чувствительность русских женщин к неаполитанским песням. Очень колко вышучивает, когда под песню показана Машенька на экране крупным планом с глазами, переполненными слезами. От чего`?! – а какой эффект…

За что Ким и Захаров её так?

Они больше, чем над персонажем Машенькой, посмели посмеяться, больше, чем над русскими женщинами. На то оно и идеологическое – искусство.

- Ну, этак немного получше. Но всё равно нужно переакцентировать “отрешённость от народа”. Его песни народными называют.

Я спросил поисковик: народные песни Юлия Кима. И – на второй строчке перечня:

“Автор “народных” песен по-прежнему раскладывает творческий пасьянс <…> На недавнем бардовском концерте в ОДО самарцы с удовольствием слушали песни в исполнении Юлия Кима. В свойственной ему шутливо-ироничной манере бард-композитор <…> Напомнил о себе и как об авторе "народных песен", которыми давно считаются его киномузыкальные сочинения <…> “Бумбараш”, “Пять вечеров”, “Двенадцать стульев”, “Обыкновенное чудо”… Автор песен из этих фильмов, которые все воспринимают как народные, - Юлий Ким <…> Юлий Ким начал концерт с шутливой реплики в адрес худрука объединения “Самарские барды” Петра Старцева, пригласившего Кима выйти на сцену "в качестве яркого представителя русского народа". “Песни мои действительно давно ушли в народ и там укоренились, - сказал с улыбкой Ким. - Но я вот недавно посмотрел на себя в зеркало и понял, что как никто другой воплощаю собирательный образ нашего народа”” (http://www.vkonline.ru/93002/article/hlopoty-bubnovyya-yuliya-kima.html).

Действительно, народными называют. А Ким называющих… подкалывает. И ничего. И ничего. И ничего.

Ким в “Уно моменто” советскость народа тогда подкалывал. Сохранившуюся до сих пор. Его – иными словами – ментальную черту: недостижительность. Пожертвовать Машеньке своим девичеством ради сомнительного излечения отца через астральную связь… Это ж поверхность – её чувствительность от обманной песни. Она ж в слезах оттого, что решилась отдаться хоть из-за тени чувства к этому неприятному Калиостро. И Ким сюжет знал, когда сочинял музыку для телефильма. Вот его подсознание и сделало его юмор настолько кусачим.

Русский же народ – велик. Он способен и над собою посмеяться, внешне – вместе с Кимом. А в глубине души… Недостижительность – отрицательный термин, термин демократов, исходящих, в итоге, из протестантского отношения к труду: считать успешность признаком Божьего промысла касательно данного человека. А мыслимо и положительное описание недостижительности. Труд – всё же наказание. А лучший удел – это совершенствование, очищение души. У протестантов труд – главное средство для этого. А мыслимо считать противоположно, что побочное, что труд лишь постольку этому служит, поскольку имеет в виду не личное материальное благополучие. Если же и материальное, - то творимое во имя любви к людям вообще. Минуя религию и перескакивая прямо в политэкономию, это – коммунистический труд. А знаменитая сельская община, сыгравшая огромную роль в сохранении русского менталитета, есть пережиток ещё первобытного коммунизма. И, по закону диалектики, тот повторится на более высоком уровне, в строе, пригодном при отказе человечества от прогресса (так как перепроизводство и перепотребление способны убить всех). То есть русский менталитет может будущему пригодиться. Что, может, как-то обеспечивается в течение всей истории человечества. Например, особой сохранностью первоначального менталитета хоть у одного народа. Так это им может ощущаться. И тогда смеяться с Кимом над собой особенно весело.

- Создаётся впечатление, что от смены одного озарения на озарение другое касательно идеала Кима меняется отношение к нему, как к художнику.

- Это ошибочное впечатление.

Существует, да, оценочная критика. Но у меня-то – другая, интерпретаторская. Я художественный смысл ищу. Идеал, двигавший художником. При этом я не отказываюсь от своих пристрастий в идеологической сфере, не прячусь. Это окрашивает статью оценочностью. Но это оценка не художника, а его идеала.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/91.html

*Мне пожаловались: