У меня есть авторитет – Владимир Вейдле. Я даже на его высказываниях о стихах стал коллекционировать его тончайшие наблюдения над поэзией (см. тут). Вдруг да количество перейдёт в качество, и у меня вкус улучшится. Он же – своими рассуждениями типа: немецкое blitz лучше русской молнии – вынудил меня считать эстетическим мерилом – вневременным! – ЧТО-ТО, чем лучше нельзя выразить нечто, иным образом невыразимое. Можно только приближаться. Типа blitz выражает краткость, резкость, контраст, быстроту, узость… – Я для себя решил, что так – вневременно – в общем, выражается радость жизни. (Потому радость жизни, что она имеет место при спасении ребёнка, требуемого шерстистым внушателем от бесшёрстной внушаемой самки для съедения стадом в смешанном стаде троглодитов, - стаде нормальных шерстистых и бесшёрстных мутантов. Спасение случается от предъявления самкой экстраординарного {например, орнамента из прямых линий, нацарапанных на камне} внушателю, который сам впадает от этого в ступор. И тем внушаемая приобретает свойство контрвнушения. Что уже есть признак второй сигнальной системы, т.е. человека. А орнамент означает огромное – становление человека.) Огромное – логика и факты требуют – оказывается не вневременным, а исторически изменяющимся выражением духа. И оно Вейдле не интересует. А меня – наоборот.

И вот я беру стихотворение Ходасевича:

Беру я это стихотворение и оспариваю Вейдле.

Вейдле, дойдя до него в книге “О поэтах и поэзии” (Paris 1973), видно, устал демонстрировать анализ звукосмысла (который выражает упомянутую радость жизни), который он провёл на предшествовавших стихотворениях Ходасевича. И взялся защищать эту вневременную радость жизни от исторически нахлынувшего на Ходасевича настроения крайнего отчаяния (от неприятия тем Октябрьской революции в России и вообще всего-всего):

Что в стихотворении невесомо-лёгкое? – Неужели у-о-о-у-о последней строки? Но по Вейдле е – весёлый звук:

говорит бес (Мефистофель) и звуками подтверждает звук этого слова (всеми е — весе — всеми е этих двух стихов), так что мы смысл слышим в этом звуке” (https://royallib.com/read/v_veydle/embriologiya_poezii.html#700954).

Такое множественное “е” у Ходасевича в начале (9 штук):

"У” по Вейдле имеет в чём-то противоположное значение:

"Есть, впрочем, одно, уже упомянутое мной небольшое семейство слов, где выражение сливается со значением и его собою заменяет…. “у”… междометие того… звука всегда готово вырваться из под надзора, в живой речи, чего Грамматика не любит, но, так и быть, старается не замечать. “У, какой характер!” (“Шинель”). Так и хочется “выразительно” удвоить это “у” на манер обычного в разговоре “у–у, какой мороз!”, а уж если о ветре выскажешься в этом духе, то и вой его, пожалуй, изобразишь — уууу — — выпав тем самым из языка: тут тебя и француз и черемис поймет, хоть и нет ни на каком языке такого слова” (https://royallib.com/read/v_veydle/embriologiya_poezii.html#721434).

Вот два “у” и находятся в трагедии жизни Жизели – в конце первого четверостишия (где о финале её жизни).

Мне представляется, что "есть потенциальная, не слишком определенная, но и не совсем неопределенная смысловая окраска” (https://royallib.com/read/v_veydle/embriologiya_poezii.html#762394) и у звука “о”. Приближающаяся по угрюмости и окончательности к “у”. И её во множестве видим в той же строчке:

Так тут – конец жизни. А в конце стихотворения – вообще ж дурная бесконечность: нудное повторение одной и той же роли одною и тою же балериною. – Тут довольно скоро читатель доводится нудой до предвзрыва, как это делают ницшеанцы, подсознательно выражая, что представленный восприемником взрыв будет ТАКОЙ силы, что он разнесёт к чёрту весь надоевший Этот свет и превратит его в иномирие, принципиально отличающееся от в итоге благого того света христианства.

Так если в “е” начала стихотворения ещё можно услышать "невесомо-легкое”, "любовь и нежность” в “о” и “у” окончаний – тяжеловато.

Это вредит и мысли о вневременной радости жизни в любой поэзии. Разве что вспомнить некого Сурикова, считавшего, что смещать соотношение Зла к Добру в художественных моделях в пользу Зла (5/8 к 1/8) в надежде на активизацию каких-то внутренних резервов сопротивления Злу – в том и состоит от ницшеанства польза для совершенствования человечества при испытании его искусством.

Но кончить я хочу всё-таки оппозицией Вейдле и сказать, что ввергло Ходасевича в "мучительную мрачность его чувства жизни”.

Я не знаю точной даты написания стихотворения. Но Ходасевич 22 июня 1922 уехал из Советской России. А, судя по его заграничным стихам (слова Вейдле это подтверждают: обобщением), ему и в Берлине и Париже не стало легче. Слишком разочарованным удел – ницшеанство. Что мы и чувствуем в его стихах, в “Жизели” в том числе.

Впервые опубликовано по адресу

https://fablit.blogspot.com/p/blog-page_501.html