Начало см. тут.

Берём быка за рога и сразу демонстрируем…

Ну что за уродка…

И как квёло нарисована… Как-то всё нерезко (и это не результат бракованного увеличения кадра мною). Верхняя губа еле видна. Верхняя губа с нижней как бы смазаны в одну. Нос, вроде, и не выступает над лицом. Блестящий накрахмаленный бант должен бы сиять, а он… И как-то совсем без энтузиазма нарисованы его складки.

Или смотрите, как по-разному нарисован один и тот же человек спустя всего несколько лет.

Согласитесь ли, что позже – площе?

Я б ничего этого не заметил бы, если б не такие слова Ортеги-и-Гассета:

Жаль, ничего (кроме ла Соланы) из процитированного для иллюстрации плоскостности невозможно найти в интернете.

Но, помня, как поиздевался Гойя над семьёй короля,

мне хочется предположить, что Гойя под влиянием происшедшей в 1789 году Великой Французской революции от первой волны классицизма отказался и перешёл ко второй, врагу монархий и сословного деления людей. Подозреваю, что он вельмож так (не очень заметно, чтоб не пострадать самому) уродовать начал. Так он ввёл в произведение себя и свою страсть.

До того, на первой волне классицизма (о ней в “плебеистском” изводе было в статье предыдущей):

"… что стремится сделать художник с человеческой фигурой [вне "плебеизма"]?.. Обратим внимание на линии. Сразу же становится ясно, что художник хочет превратить реального человека в существо идеальное. Какова, например, идеальная поверхность? Конечно же, гладкая и отшлифованная, как у полированного металла или керамического изделия, покрытого свежей глазурью. Именно такую идеальную ровность придает <…> человеческому телу и одежде. Далее… <…> пытается передать объемность и глубину фигур так, чтобы каждая точка занимала точно выверенное место в трехмерном пространстве. Естественно, при таком подходе неповторимый облик вещей и людей занимает художника меньше всего, в результате картина почти утрачивает сходство с реальностью [даже крючковатый нос Карла IV стал как бы не крючковатым, не то, что в портрете семьи]. Основная цель — изобразить на полотне “красивые” предметы [муаровая лента Флоридабланки] и сделать это с максимальной ясностью, без каких-либо намеков или загадок для зрительского глаза. Под “красивым” в данном случае понимается “пластическое, идеальное”, скажем, поверхность и освещение” (Ортега-и-Гассет).

Может, это – тоже страсть, только аристократическая. Её хорошо описал тот же Ортега в другом месте (где он не был так пренебрежителен к первичному классицизму):

И совсем другое – вторая волна классицизма:

""Просветители” же целиком отрицают эту жизнь [искусственную, в общем, с заскоками в псевдонародность и "в существо идеальное”], хотя и им не удалось полностью избежать увлечения ею. Для них все истинно испанское — зло, варварство, порожденное неразумностью и иррациональностью истории. Да, оно есть и, как все, что существует просто так, само по себе, должно быть изменено. Просвещение — это радикальный реформизм, крайне неудобная жизненная позиция, когда все начинается с непримиримого отрицания, чтобы потом, на обломках, можно было утвердить новую идею”.

Вот непримиримое отрицание и привело его к плоскостности рисования. И как это называть первобытным оптимизмом, как в самом начале всё творчество Гойи назвал Ортега, я не понимаю. Тут, наоборот, злоба. Причём, безнадёжная (революция-то – во Франции, у соседей, а в Испании-то – глухо!). Как безнадёжным стало искусство после поражения Просвещения, при романтизме. Чему способствовала и наступившая в 1792 или 1793 году глухота Гойи.

И эта "крайне неудобная жизненная позиция”, столь уважаемая в XIX веке из-за череды революций, в которых мелкие буржуа (и интеллигенты) были и заводилами и терпящими поражения, наверно, и создала Гойе реноме великого и даже величайшего художника стыка веков.

Вот и верь себе, которому противна маркиза де ла Солана.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/498.html#498

*- Что-то нет тут вашего конька: подсознательного.