Первая интернет-часть книги "Есть повести печальнее на свете…"

Здравствуй, Сёмчик

Ты умница, мне так понравилось твоё письмо. И вообще я за тобой уже соскучилась. Ты хоть и лентяй, но видно что-то есть и борется с ленью, как белые и красные кровяные шарики. Знаешь, по секрету, я написала тебе длиннейшее и нуднейшее письмо, а потом его уничтожила и заменила этим. Не могу же я, чтобы ты из-за минутного настроения подумал, что я настроилась в унисон с тобой. Ненавижу меланхолию, понимаешь. Это я не на тебя злюсь, а на себя. Тебе я наоборот очень благодарна, честно. И то письмо вылилось у меня, потому что я растрогалась, и это было неправдой, понимаешь. А правда вот в чём – мне очень приятно, если обо мне думают. Но эту правду ты и сам знаешь.

А знаешь, форму письма не ты первый выдумал. Я, как только попадаю в поезд, сразу бросаюсь к бумаге. Это потому, что полоса отчуждения – неестественное состояние для человека, и ему хочется с кем-то поделиться вдруг нахлынувшей грустью. И кажется, что эта грусть связана с чем-то конкретным, а на самом деле это просто "полоса отчуждения". Видишь, я тебе популярно объяснила причину твоей грусти. Ведь, правда, когда всё стало на своё место, теперь на всё смотришь по-другому. Или нет? Глупо. Я тебя в чём-то стараюсь убедить.

Я очень люблю свою Одессу, и мне не хочется больше ни в какие Сочи. Я хожу на море. А оно здесь совсем другое – более честное и уважаемое. А в Сочи оно бездушное и немного развращённое. Всё друг с другом заигрывает, всё хихикает. Никогда больше не поеду на курорт. Сёма, это я не злюсь. Сама не поняла, что хотела этим сказать. Наоборот, я хочу написать тебе хорошее письмо. Вот сейчас я тебя погладила. Сёма, ку-ку. Видишь меня? А я сейчас прямо на тебя посмотрела. Я не заигрываю. Обидно. Зачем ты так плохо решил обо мне. Что я – гадкая сердцеедка и что тепло во мне – как накладные волосы. А если хочешь знать во мне тепла и этой самой дурацкой нежности полное туловище, а в голову только не попадает. Поэтому ты и не понимаешь моих "противоречий". Одно – это туловище, а другое – голова. Ес Если б мне оторвать голову, я была бы счастлива и кому-нибудь принесла бы счастье. Вот. Опять съезжаю в болото оппортунизма.

Сём, а о чём мы будем писать друг другу? Жаль, мы действительно не успели завязать ничего общего. А давай просто – о чём пишется, да? Говорят, иногда даже незнакомые люди подолгу переписываются. Я бы очень хотела приехать к тебе в гости, только это невозможно пока. Во-первых, работа, а потом это моветон и может быть как-то истолковано.

Как было бы разумно освободить людей от предрассудков – всё равно, что оторвать мне голову. Ты, наверное, и сам бы это как-то истолковал, потому что я девушка. Вот была б я парень – понял бы, что я просто люблю путешествовать.

Ну всё. Я кончаю. Может, ещё некстати, но жизнь зовёт к подвигам. Пока, Сёма. Пиши скорее.

*

Наташа! Среди недолгих наших встреч был один чёрный вечер. Помнишь, в Ривьере, когда я не пошёл в кино и когда мы зашли на танцы? Как мы грызлись тогда! Я ещё тогда решил, что если мы не поссоримся, я докажу тебе свою правоту. Хоть когда-нибудь, но докажу. Но сначала я тебе напомню несколько твоих фраз (не дословно, конечно, а главный их смысл): "Разве нельзя на танцах просто веселиться, просто танцевать!?" - Это в противовес моему: на танцах надо "работать"… "Если не захочешь – не запачкаешься" - Это в противовес моему: и всё-таки это редкость, ходя в рестораны, не влипнуть в грязь.

Вспомни, как ты возмущалась моими выдумками, когда я взялся объяснять, почему Арнольду необходима выпивка, чтобы пригласить на танец (что только в нетрезвом состоянии… а! да что там).

Вспомни, как ты сделала вывод, что я слишком мрачно смотрю на жизнь, а я в полемическом запале согласился. И особенно мне запомнились твои слова – в смысле: "И всё-таки я люблю жизнь!" А я, мол, не могу войти в азарт и тем самым (кроме того, что смотрю мрачно) жить не могу, и ты мне не завидуешь и т. д.

Мне кажется, что во всём этом есть тот комплекс мироотношения, о котором я тут вложил копию. Ты как та Сазонова.

Это письмо Чехова.

Если вам хочется неискренности, то в письме Сазоновой её миллион пудов. "Величайшее чудо это сам человек, и мы никогда не устанем изучать его"… или: "Я верю в жизнь, в её светлые минуты, ради которых не только можно, но и должно жить, верю в человека, в хорошие стороны его души" и т. д. Неужели всё это искренно и значит что-нибудь? Это не воззрение, а монпасье. Она подчёркивает "можно" и "должно", потому что боится говорить о том, что есть и с чем нужно считаться. Пусть она сначала, скажет, что есть, а потом, уж я послушаю, что можно и что должно. Она верит "в жизнь", а это значит, что она ни во что не верит, если она умна, или же попросту верит в мужицкого бога и крестится в потёмках, если она баба.

Под влиянием её письма Вы пишете мне о "жизни для жизни". Покорно Вас благодарю. Ведь её жизнерадостное письмо в 1000 раз больше похоже на могилу, чем моё. Я пишу, что нет целей, и Вы понимаете, что эти цели я считаю необходимыми и охотно бы пошёл искать их, а Сазонова пишет, что не следует манить человека всякими благами, которые он никогда не получит… "цени то, что есть", и, по её мнению, вся наша беда в том, что мы всё ищем каких-то высших и отдалённых целей. Если это не бабья логика, то ведь это философия отчаяния. Кто искренно думает, что высшие и отдалённые цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях "вся наша беда", тому остаётся кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука.

Вот написал я это, перечитал, и чувствую долю своей неправоты.

Ты не столько Сазонова, сколько представляла её (вольно или невольно). И вот тому доказательство: как ты пишешь о Сочи? "как там всё заигрывает, хихикает. Море развращённое. Никогда больше не поеду на курорт". Значит, всё-таки видишь, что вокруг происходит, не обманываешь себя.

Мне кажется, что по некоторым причинам ты (опять-таки может быть неосознанно) была склонна становиться в оппозицию мне, противиться. Ты не верила мне. Я был, наверное, для тебя олицетворением такой для тебя абстракции "курортныйого мужа" (Во всяком случае, стремящи я, по-твоему, стремился к этому.)

Я не думаю, что ты такая наивная, глупая или неискренняя, что показала себя как Сазонова (эта проклятая). Наташа! Ведь да?

А ты знаешь (я, кажется, иду вразнос), мне ещё пришла мысль, что, может, это просто ты капризная (как тебя упрекала Наташка малая). И из-за всяческой оппозиции. А?

А может, всё-таки ты ещё достаточно наивная. Ведь сама говорила, что ещё недавно была так глупа, что поверила грузину, что он хочет тебя покатать на коне?

А может, ты мало сталкивалась? Может, жизнь тебя так обошла такой стороной, что ты не заметила подозрительного. Я, например, не спортсмен. Но по их рассказам знаю, как они используют спортивную жизнь, быт для своих оргий. Я не был ни аквалангистом, ни альпинистом – может, там действительно другие люди. Но это ничего не меняет. Это острова в море жизни. Ты посмотри, и секции-то какие нераспространённые.

А вот туризм я уже знаю. И ты, кажется, тоже. И я не понимаю, почему ты так радужно к нему относишься. Это бардак (извини меня) не хуже курорта.

Да! Мой лучший отпуск был Эльбрусский, но надо же смотреть правде в глаза, не обманывать себя. А мне кажется, что ты противопоставляешь курортников и туристов по нравственности.

Между прочим, Наташа. Знаешь, я пишу это всё не за один присест, и даже в разные дни. Тебе же придётся читать сразу. Наверное, это всё тяжело выглядит. Я сочувствую тебе, но всё же пользуюсь возможностью быть неперебитым и выслушанным.

Ты спрашивала: а о чём мы будем писать друг другу.

Нам есть, Наташа, о чём. Ты не предоставляй мне только гадать о тебе, что ты такое. Давай открываться. Я тоже буду. Не бойся.

Впрочем (вспомнил я), ты говорила, что, открывшись, бежишь. – Не надо.

А призыв не бояться, видимо, относится ко мне (помнишь в порту?)

Хотя вот я вспомнил, ты сказала: дать себя понять значит дать власть над собой. Помнишь? В Кавказском ауле.

Я сейчас страшно хочу тебя увидеть. Меня совершенно не устраивает эта возможность быть выслушанным. ХОЧУ К ТЕБЕ В ГЛАЗА.

И хочу ругаться оттого, что не могу.

Помнишь, как у Экзюпери… Лис говорит: приручи меня, и я стану тебе нужен.

Наташа! Дай тебя приручить. Ведь ты же хочешь быть нужной.

Слушай! Напиши мне. Можно так? То есть, хватит ли у тебя пороху прочитывать ту или иную страницу в какой-нибудь книге, что я тебе укажу. Дело в том, что я чувствую: у меня страшно корявый язык. Я ещё в Сочи заметил, что у меня с тобой не получается разговор. Я не нахожу слов, или нахожу не те. Вот и сейчас я опять перечёл, что написал, и ужаснулся.

Я, конечно, не родился с готовыми мнениями. Их я приобрёл так или иначе. В том числе и из книг. Но ты, пожалуйста, не смейся, что я такой теоретик, книжник и тому подобное. Во-первых, я достаточно стою на земле, и ты убедишься в этом, надеюсь, если думаешь сейчас иначе. Во-вторых, это не так уж зазорно: почерпнуть что-нибудь из книг. Это надёжные друзья. Моя же индивидуальность (в частности) заключается в отборе этих друзей. Я даже надеюсь когда-нибудь удивить тебя своей последовательностью и единством воззрений. А это уже безусловно не из книг. А?

Итак, если ты готова, я бы тебе указал кое-какие страницы или даже строки. А твоё дело: пойти в читальню, выписать и прочесть ту страницу или, если захочешь, и больше вокруг неё. Это всё займёт несколько часов. Сможешь ты без них сделать остальные дела.

А какие у тебя дела, Наташа?

*

Здравствуй, Наташа!

Я сбежал с дачи, чтобы встретить тётю (из дому ближе к вокзалу, и есть будильник, а ещё можно спокойно "побыть" с тобой). Впрочем, я не могу даже тебя представить. По кусочкам могу, а вместе не соединяется.

Ты можешь себе представить. Этот фокус со мной случается в редких случаях, направлен всегда только на одного человека и является для меня самого показателем моего отношения.

Не доводи меня, Наташка, до того, что ещё приснишься. Пришли фотографию.

Кого хочешь из Сочи, могу представить – только не тебя. Надо же?

Но я вот что хочу тебя спросить: к каким это подвигам тебя зовёт жизнь. Наташа! Пожалуйста! Напиши честно. Что там у тебя такое? А то у тебя после этого письмо обрывается. И мне что-то кисловато, как вспомню, как это написано.

Наверное, у тебя скоро юбилей… Прими мои поздравления и пожелания.

Смотри, на что я наткнулся и где? – в газете: ещё даже какому-то альпинисту не хватило природных красот…

ВЛЮБЛЁННОСТЬ

ГОРЫ ВЕРШИНА

8 VII

Поезд опаздывает уже больше, чем на 1,5 часа.

Не езди поездами. Слушай, путешественница. Если ты всё-таки имеешь возможность приехать, так не валяй Ваньку. Езжай и всё.

Поезд пришёл.

До св.

Сё

*

Здравствуй, Сёма

Как ты считаешь, глупая я или мудрая?

Но мне всё равно радостно. 8-го числа мне стукнуло 25. Были у меня только трое родственников, а лучшая подруга забыла меня поздравить. Ерунда. А в прошедшую субботу я ездила за город на Днестр. Там такое половодье, лес по колено в воде, прорвало дамбу, и течение – как на Кавказе. Мы прыгали в быстрину, и берег мчался мимо, как экспресс, а потом – порог, буруны – ух! И деревья свистят мимо. Мы визжали от восторга (в смысле наиболее невыдержанные). А потом повторили этот же во путешествие на байдарке, но она не выдержала и сломалась пополам. Сём, советую тебе, съездь куда-нибудь, сплавай, чтобы интересно было и здорово, а потом напиши мне. Кончается страничка. А в эту субботу я еду на экскурсию в Умань. Там парк графа Потоцкого, который он подарил своей красавице-жене. Если напишешь мне большое письмо, я тебе подробно всё опишу. Жаль, но пока. Пиши скорее. Я немного скучаю по тебе.

Наташа

Неужели тебе просто лень мне писать?

*

Наташа, Наташа, Наташа!

Что ты делаешь? Ты своим письмом ввергла меня сразу в хаос переживаний. Я и не знаю, под влиянием чего я пишу вот эту строчку. Радость, дурное предчувствие, разочарование, злость, обида. Прочёл, что приписано сбоку – облегчение. Разобрал, что зачёркнуто "скучаю по тебе" - и так хочется обнять тебя. А всё же зачеркнула… Зачем?!

Я как спичка.

Это уже почти азарт?

Если бы ты знала, как я раним, ты бы хорошо подумала, прежде чем язвить надо мной. Но лучше я всё-таки прервусь на сегодня. А то меня всё-таки душит этот хаос.

Через 3 дня я уже склонен отнестись философски… Просто сказываются погрешности канала связи. Ты видишь письмо в одну страничку и не можешь себе представить, как это можно писать в день по строчке; напрашиваются мысли, что мне просто лень, а может, и ещё бог знает какие – ненаписанные. И вовсе тебе невдомёк, что я не хочу писать при маме. Она и так о тебе спрашивала, а увидит, как я усердствую в письмах, и совсем займётся допросом вплотную. А я не знаю, что ей про тебя отвечать. Времени же после работы остаётся мало. Я, например, всё, что до сих пор тебе написал, писал дома, куда я под разными предлогами заезжал по дороге с работы на дачу. И потом выслушивал упрёки, что поздно приезжаю, что оставляю, что забросил и т. п. А на даче некуда деться. Это сегодня вот я вооружился карандашом и пишу, знаешь где? На опушке леса на пригорке, сидя за пнём. Идиллия, вообще-то.

А с моей точки зрения так эти мои письма – из ряда вон выходящие. Я ещё никогда никому столько и так не писал.

Вот так-то. В общем, эти оправдывания мои я отношу, так и быть, на счёт шумов канала связи.

А пока надо смываться – холодно.

Обложной дождь.

Вместо того чтобы поехать куда-нибудь на субботу и воскресенье, как ты советуешь, я сижу дома (не на даче) и смотрю по телевизору клуб кинопутешествий. И, конечно же, вот пишу. А ты молодец, если в самом деле каждую неделю тебе удаётся устраивать по-настоящему интересные вылазки. Мудро ли это? Или глупо? – Ну конечно не глупо. Это ведь тоже надо уметь – любить природу. Но вот в вопросе твоём, мудро ли это, я, мне кажется, кое-что усматриваю. Ты как-то не просто относишься к этому. Можно подумать, что эта природа для тебя как-то очень уж много значит. Ты пишешь: "А у меня всё чудесно. Я ловлю себя на том, что постоянно радуюсь".

Не всё у тебя чудесно. Вот прорвалось же – забыла лучшая подруга… Это приближение к природе у тебя перевешивает остальное – серое и тёмное. И если рассуждать стереотипами, то это остальное – общество. Природа и общество… Двести лет назад ещё романтики (литературные) открыли природу как лазейку для убегания от неустраивающего их общества. Ты, Наташа, прости мне такие широкие аналогии, но честное слово, поверь (а если не поверишь, то уж как-нибудь да докажу тебе), что это не пустые слова. (Между прочим, может появиться новая проблема, которую нам с тобою хорошо бы разрешить. И письма этому не помеха, может быть.) Я это по себе знаю, да и мои друзья – книги (опять-таки) помогут. Ты ведёшь всё к одному. Тот кусок письма, что я сюда вставляю, я писал гораздо раньше этого письма. А там в каком-то смысле о том же написано, о чём сейчас пишу.

Так вот, не устраивают тебя, видно, твои подруги, друзья, работа и чёрт-те что ещё – не знаю.

А может, всё наоборот. Но тогда это совсем не мудрость. (И налицо ещё одна моя ошибка.) Может, эти "мы", которые так пестрят в письме, тебя вполне устраивают, и, может, среди них есть какой-нибудь ОН. Который приятно щекочет тебе нервы. И по моей же теории (опять теории) тебя потому всё кругом ТАК радует, что рядом есть этот он.

Кто тебя знает?

Но если верно первое (а этого ты можешь даже не вполне сознавать [опять я пытаюсь быть сверхумным?]), то тогда ты не мудрая, а трагичная.

Я позволю себе процитировать:

"Трагизм примирения. Человек подчиняется жизни. Он далёк от мысли негодовать против неё (а если сравнить с той вставкой, письмом и копией, которую я раньше написал, так ты даже её восхваляешь – жизнь), противопоставить себя ей. Но, примирившись с судьбой, он, однако, не избегает несчастья. Напротив, он усугубляет его. Особенно … При этом трагизм примирения не всегда предполагает ясное осознание страдающим степени и характера его несчастья".

Это из книжки "Искусство и общество" А. Натева.

Если тебя устраивает то, что я писал раньше, так можешь прочитать кое-что интересное вокруг этой цитаты, которая на странице 272. И кто тебя знает, может, дойдёшь до того, что книгу прочтёшь. Есть только там ужасно трудные места.

Ну вот. Так как, Наташа? Способен я на длинные письма? Правда, опять за один присест не больше страницы?..

Между прочим (пишу, чтобы ты мне верила больше), я поймал себя на том, что у меня от этой страницы всё лицо горит огнём…

А впрочем, прервусь-ка я на этой странице. Пора и честь знать. Ты пиши, как хочется. Я с радостью прочту, если будет много. И если мало тоже. Пиши. До свидания, Наташа!

Не знаю, как прощаться с тобой?

Сёма.

*

Здравствуй, Наташа!

Сегодня пишу тебе с другого конца нашего леса – на берегу Каунасского "моря".

Уже и я начинаю ощущать погрешности почтовой связи. Писем от тебя нет. Уж и я скатываюсь в интерпретацию, и мне думается, что ты упрямая и вздумала во что бы то ни стало дождаться длинного письма. А ведь счёт 3:2 в мою пользу?

Вот я завтра ещё скопирую тебе выдержку из Чеховского письма и пошлю, наконец, всё вместе – чудовищной длины. То пошлю авиа, а это простой.

Чёрт тебя побери, однако, если я правильно угадал, почему ты молчишь. Неужели длина письма что-то определяет.

Вот в прошлом году в Ялте один из моих сумасшедших сожителей (кишинёвский еврей, парень 22 лет) катал длиннейшее письмо своей жене, писал впопыхах, очень быстро и очень много. А через час ему "нужно было бежать" на рандеву случку с какой-то женщиной, с которой он вчера познакомился. У него было много поражений до этого, и он очень торопился с письмом и боялся опоздать на рандеву

А дело было утром…

Вот так-то. А мне что-то тоскливо из-за тебя стало, из-за твоего молчания.

Наташа. Я, конечно, понимаю, что стал в не очень хорошую клеточку (как говорят у нас в курилке). Эта клеточка в том, что я всё время изливаю на тебя всяческие признания. А это уже само по себе способно вызвать недоверие. Но что мне делать. Наташа? Бытие определяет… Наши города слишком далеко друг от друга, да и мы сами не слишком близки. Как же к тебе приблизиться? А?

Ты верь мне, Наташа. Пока (и это абсолютная истина) я ещё ничего-ничего тебе не соврал.

И я тебе верю почему-то. Потому почему-то, что вообще я очень неверующий Фома. Но в твоём случае со мной что-то случилось. Я сам себе пока не могу дать отчёта, что это за магия: или это инстинктивное чувство истины, или я не позволяю себе не верить, или ещё что.

В общем, жду. Жду письма. Кончаю как ты: пиши скорее.

Сёма.

*

Сегодня, Наташа, случился у меня на работе такой диалог, подтверждающий, почему я остался равнодушен к грозе на море, почему альпинист из того стихотворения не полностью очаровался вершиной и т. д. Разговаривал я с девицей, для которой искал камушки там, на море. Она почему-то склонна рассказывать мне о себе. Я его (диалога) суть тебе передам.

Она: - Вчера у меня был бурный день: была в Риге и в тот же день вернулась обратно.

Я: - Если у тебя не было особого впечатления, то я тебе не завидую.

- Почему? Я всегда готова ехать. Хоть и дальше. Мне так понравилась Рига. Я там первый раз.

- Что же ты там могла увидеть, если езда туда и обратно – это минимум 8 часов, а в сутках 24.

- А я в 6 утра выехала и в 12 ночи была дома.

- Тем более. Только проехалась по улицам и всё. Только увидела из окна, небось.

- Ну и что? Всё равно – первое впечатление есть.

- Не может это впечатление быть единственной причиной, принесшей тебе удовольствие. Ехать утомительно.

- Почему? Я смотрела по сторонам. Мне было всё интересно. Ехали на "Волге".

- Но ведь пейзаж за окном всё время более или менее одинаков.

- Да.

- Значит, если ты не утомилась от поездки, то ты невнимательно этот пейзаж разглядывала. А внимание направляла на что-то другое.

- Не, я смотрела; мне очень нравится скорость.

- Но скорость усыпляет.

- А меня нет.

- Это бесспорный физиологический закон. Скорость усыпляет. Поэтому, в частности, работа шофёра трудна.

- Значит, я исключение из правила.

- Я тоже любил когда-то ездить. Может, ты и права. Дай я припомню, что именно мне нравилось в езде.

- Может, перемена мест?

- Нет. У меня на этот счёт есть теория, что такие вещи, как перемена мест, скорость в езде, новые улицы и пейзажи могут играть только роль спускового механизма. Но главное – это весь пистолет, весь его механизм. Без спуска пистолет таки не сработает, но и сам спусковой крючок ничего не значит по сравнению со всем механизмом.

- Я согласна с этим.

- Значит, есть что-то четвёртое, кроме скорости, пейзажей и новых улиц, что сделало поездку такой приятной, несмотря на её утомительность.

После паузы:

- Я ездила к своему парню. Он Его взяли туда служить (в армию его недавно взяли, это она мне рассказала немного раньше).

- Вот и я вспоминаю время, когда я особенно радовался (это запомнилось) езде. Мне было 14 лет, и меня самого отправили поездом с пересадкой в юношеский санаторий (куда по блату достали путёвку). Этакая самостоятельность была внове для меня – и мне очень нравилось ехать. Я смотрел в окно. И т. д.

- Да. Так оно и бывает.

Вот, Наташа, и следуй твоему совету: съездить куда-нибудь, чтоб было интересно и потом описать тебе: ехали на "Волге", скорость под 100, всё вокруг летит, ветер свистит, а Рига такая чудесная, она мне так понравилась, дома… деревья, и т. д. и т. п.

Э! Да что там!

А ты приезжай, Наташа! Приезжай.

Приезжай, если есть возможность, потому что я что-то не могу приехать. Я уже зондировал…

Приезжай и не думай, кто что подумает. А я задушу тебя поцелуями – съем тебя.

Если ты захочешь.

Жду.

До свидания.

Сёма.

*

Сёмушка, здравствуй, хороший

Я только что приехала из Каролино-Бугаза, где жарилась на солнце 2 дня и не спала всю ночь, потому что море светилось. Совершенно разбитая, не знаю, как доползла. И вот на меня обрушились твои письма, твои многодневные мысли. Я не способна сейчас читать Чехова и ничего умного не напишу, но я должна написать тебе сегодня, а не завтра. Я хочу, чтобы немедленно ты услышал моё "здравствуй", Да, лучше б мы говорили с тобой, а не писали. Я очень хочу поговорить с тобой, и увидеть тоже. Я Боюсь, что я банальная, пошлая баба, и ты скоро разочаруешься во мне и поймёшь, что надо мной не надо так много думать. Нет, это не совсем так, но доля есть. Я упрощаюсь и поощряю себя в этом и скоро стану плоской, как блин. Но я буду читать всё, на что ты мне укажешь. Чтобы обменяться мыслями, не жаль времени.

Я поняла, что ты ещё не получил моё последнее проклятое письмо. Я бы разбомбила почтовый ящик, чтобы достать его оттуда. Мне стыдно за него. Я хотела быть с тобой предельно откровенной, но эта примитивная откровенность иногда не щадит людей, а я хочу тебя щадить. У меня нет друзей, кроме тебя, а и ты меня, я знаю, не предашь, пока я представляю для тебя какую-то ценность.

Ещё раз здравствуй. Получила ещё одно письмо, а сама всё ещё не ответила.

Мне почему-то требуется очень много времени на письмо, а его нет. У нас гости. После работы я показываю им город и делаю это с удовольствием. А о туризме, о путешествиях (это разные вещи), об образе жизни и проч. мы поговорим устно. Для меня это много значит, а ты просто путаешь это с пижонством. А у меня ничего не было в жизни чище и выше, и никогда больше я так не верила своей мечте. И ещё ты, наверное, не знаешь, что такое дружба, когда очень трудно. Я очень скоро напишу тебе, дня через три. Я хочу ещё несколько раз перечесть твоё предпоследнее письмо и вообще немного подумать. Я очень радуюсь твоим письмам. Пиши. До скорого. Наташа.

Ничего, что так скупо? Не обижайся.

*

Здравствуй, Наташка!!

Я получил от тебя самое хорошее письмо.

И ждал я его особо: выдерживал характер, не ездил домой за почтой и старался не думать. Только плохо получалось: лезли в голову всякие варианты. Я даже как-то иначе (чувственно) понял, как это маме лезут в голову разные "дурацкие" мысли, когда я в отъезде и не пишу или в других случаях… Это так: изобретаешь вариант, встряхиваешься и запрещаешь себе думать, и удаётся, и через некоторое время оказывается, что возможен и другой вариант, и третий и т.д. И самое худшее, когда этот цикл начинает сокращаться во времени. У меня когда-то уж было такое, но только не из-за писем. А из-за писем впервые. (И опять впервые!)

И вот письмо… Да. Я что-то не могу философски отнестись к этим проклятым почтовым "шумам".

Но буду трезв.

Я давно хотел тебе написать (да вот только сейчас вышел случай), что ты верно поступила, когда порвала своё первое письмо мне. Взыскательность – это верный способ стать как счастливой, так и несчастной. Но невзыскательный счастливым не будет.

А не поддалась ли ты порыву, написав хорошее письмо мне? Наверное, даже ночью? ("Я только что приехала…") 27-го – в понедельник… "но я должна написать тебе сегодня…" Наташа! Мы ещё не должны друг другу ничего. Разве что перед собой ты… Я не хочу, чтобы в отношении ко мне у тебя начало превалировать чувство долга.

Я как-то прочёл в одном месте, что существует не только такой склад мышления, как, например, математический или философский, а есть ещё такой социологический. Это способность все крайности явления (это, кажется, ещё называется парадоксальным складом ума), все его тенденции и реальность каждой приверженностьвычка оценивать количественными методами. Так вот я, кажется, такой.

И поэтому даже в таком хорошем письме отыскиваю тенденции и их зародыши.

Сложный я дурак. И это, наверное, плохо. Я даже (в другом месте) прочёл, что это является одной из наиболее общих причин того, что мужчина не женится, "сложность характера"… Так что можешь не очень опасаться за свою простоту. Нет худа без добра…

А вообще я очень доволен, что хочешь подумать над моими письмами, что тебе нужно для этого время, что тебе мешают (для этого дела) гости. Это почти максимум того, чего я могу от тебя хотеть получать на таком расстоянии. Я тебе даже вырезку (опять из газеты) об этом вложу – умная газета Литературка.

Человек не может жить без общения с людьми, без участия в общественной жизни. Именно здесь, в труде, в спорах, в столкновениях, складывается его социальная ориентация. Но человек не может жить и без одиночества. Без того одиночества, в котором созревает его мысль, его чувство, без тех часов и минут наедине с собой, когда он духовно растёт, осмысляет пережитое, услышанное, встречи, события, наблюдения. Быть может, именно в эти часы и минуты созревают в тайниках его сознания великие замыслы, изобретения, открытия, любовь, наконец, стремление к подвигу. И не только ему лично нужно и полезно такое одиночество – оно необходимо обществу, всем нам.

…жизни, почему-то особенно остро желание громко заявить о своём существовании. Но способность не скучать наедине с собой определяется уровнем духовной жизни, умением думать, чувствовать и понимать окружающий мир.

А вот что мне совсем не нравится, если хочешь знать, так это то, что тебе стыдно за то письмо. За письмо, а не за что-то другое.

Неужели ты не знаешь, какая это боль – неверие, подозрение, неуверенность, неизвестность, но не полная, а полупрозрачная, умолчания и всякая другая чертовщина – даже неохота вдумываться. И всю эту чертовщину не возможно остановить способом твоей пощады. Да и слово-то какое: пощада. Мол, могу… но по причинам (возможно третьим) не буду (в данном случае не буду больше говорить).

То письмо

не поколебало моего доверия к тебе.

Я патологически люблю правду. И способен вынести её любую. Но если я почему-нибудь перестану тебе верить – прощай моё уважение к тебе.

Здесь опять возможны "почтовые шумы". Эту пощаду можно понимать и немного иначе. Ну да мы разберёмся.

И, Наташ, как это мы с тобой "поговорим устно"? И что значит "до скорого"? А? Ты приедешь, да?

Приезжай скорей. До сентября мы на даче. В городе у нас будет, где остановиться – дома.

А в Каунасе есть что посмотреть, наверное, всё-таки. Наши дачные соседи – ленинградцы – прямо-таки в восторге от Каунаса (постеснялся я докопаться до самых глубоких причин этого восторга).

Вот хотел тебе послать номер страницы из одной книги, да не достал её нигде. Достану 24-го. Прочтешь - оближешься.

А пока кончу, пора домой. Жду твоего письма, что через 3 дня.

Пиши скорее. До свидания.

Сёма.

*

Сём, что же ты замолчал?

Я уже приготовилась каждый день вынимать из ящика письмо, но, видно, я тогда бы уже вконец загордилась, да? У меня сейчас такая обширная корреспонденция, что создаётся впечатление, что у меня много друзей. А я просто раздаю старые долги. Мне очень хочется похныкать, но некому – все меня считают девушкой со стержнем и будут неприятно поражены. Теперь все хнычут, верно? И кому какое дело. Я бы тебе написала, как я ездила в Умань смотреть парк графа Потоцкого и как всю дорогу за нами мчалась гроза, а потом догнала и, не разбираясь, заколотила градом, и как мне было весело и вообще – какая у меня полная жизнь, но ведь ты любишь естественность. А на самом деле единственное, что мне нужно, это поехать в одну воинскую часть, откуда меня выставят с вежливыми и сочувственными словами, а потом снова судорожно искать и складывать и держать руками свой стержень, чтобы не рухнуть на землю. Я тебе напишу, как девчонке, если тебе это не понравится, ты просто не отвечай, но не ругай меня. Недавно у нас была холоднющая и злющая гроза. Я почувствовала, что могу поделиться с ней, и пошла гулять. А на углу стоял промокший, иззябший мотоцикл. И он спросил меня – поедем? - как будто что-то знал обо мне. Я села, и мы поехали, выехали далеко за город, и этот мотоцикл так визжал и злился на поворотах и ложился на бок и летел по мокрому асфальту, как будто ему было ничего не жаль. Он несколько вечеров подряд приезжал ко мне, и мы носились, как ненормальные, и кажется, ветер что-то промывал во мне, и мне становилось легче. Но с этим парнем мы почти не разговаривали, а вчера мы с ним поехали на пляж, и днём при свете всё оказалось иначе. Я поняла, что это совсем чужой и ненужный мне человек, а казалось, что мы болеем одной болезнью. И Мне стало противно, что мы оба полураздеты, стало так стыдно, трудно сказать отчего. Не могу я сформулировать свою мысль, но, в общем, это что-то похожее на то, как мужчина (ведь я до сих пор не была бабой) льёт слёзы другому человеку, а тому тот зевает и ест. Нет, что-то не так.

Ну ладно, всё-таки я знаю, что жизнь полосата, а у меня так затянулась серая полоса, что надо ждать чего-то очень хорошего и очень скоро. Я хочу пойти в поход, хочу влюбиться, чтобы это было не как нарыв, а как весеннее солнышко. Что, разве плохо, что я открываюсь – не тебе, а просто этой бумаге, просто выговариваюсь, пусть это нисколько не ложится на тебя бременем, ведь ты можешь даже не упомянуть об этом. А может быть, ответная от тебя бумага скажет мне, что просто я дура и всё это ерунда, насморк, а не болезнь – и я поверю ей. Ведь только люди могут принести друг другу величайшее облегчение, как и самую большую боль. Мама видит, с каким постным лицом я пишу, и ругает меня – пиши, говорит, только в хорошем настроении, нытья каждому своего хватает. Она права. В следующий раз. Пока.

Н.

*

Здр. Сёмка Приложение №1

Я уже ознакомилась с Сазоновой и хотя по фамилии она довольно противная баба, но по сути несколько похожа на меня. Это правда, что письма мои бывают неискренни. Даже я сама тоже бываю неискренна, но это потому, что не люблю неинтересного, вот и привираю. Да и потом мне самой верится в моё лёгкое враньё. Тот же Чехов написал рассказик "Радуйся "Жизнь прекрасна! (покушающимся на самоубийство)" (том 3), хотя сам был далеко не жизнерадостным человеком, каким его принято считать. Знаешь, я много писала тебе о своих терзаниях в самом первом письме, которое я уничтожила. Подумала, - а к чему, собственно. Нерационально. Всё равно ты не сможешь помочь мне стать другой и повернуть мою жизнь. А что жизнь прекрасна – это я усвоила твёрдо. Я часто руководствуюсь этим рассказиком и твержу себе – как хорошо, что нет войны, всё спокойно, я не калека и не несчастна. Так чего же ещё.

Всё остальное зависит от меня.

Я очень хотела бы посмотреть Каунас, и встретиться интересно. Я думала, может, на октябрьские праздники, но ко мне собирается приехать в это время подружка из Читы, а это тоже не ближний свет. У вас грибы есть?

Ужас, как далеко ехать и времени нет. Сём, напиши, как ты живёшь, ты совсем о себе не пишешь, а впрочем – пиши что хочешь, очень интересно.

*

Сём, ну куда ты делся?

Я уже подумываю, что ты решил завязать, но вроде по последним письмам не верится в это.

Ты не думай над тем, искренни ли мои письма. У женщин редко всё бывает полностью искренним (а может и никогда). Ты не читал у – не помню, возможно, Юнна Мориц "Баллада "Поэма о Еве". Жаль, не помню точного адреса. Там так написано о женщине, что мы признались во всём, покаялись, но довольно лукаво, потому что вся хула, которая возводится там на жен наш род, нисколько не умаляют женщин. Мы возмутились бы и не поверили, если б сказано было, что этого в нас нет. Обязательно узнаю, что это за стихотворение, и ты его найдёшь и прочтёшь. А мужчина, сказано там, - схема, простачок. А ведь и правда. Впрочем, я не по адресу обращаюсь. А ещё написано – откуда знать мужчине, как она поступит в следующий момент, если она и сама этого не знает. Так вот. К чему это я? Забыла. Я просто развлекаю тебя болтовнёй.

Сём, ты не можешь писать с определённым периодом? Мне не хочется признаваться, что я жду твоих писем, но всё-таки жду. Я Тебе, конечно, больше всего хочется прочесть зачёркнутое, но теперь я буду тщательно марать, не подкопаешься.

Сём, пришли мне, пожалуйста, малюсенький белый грибочек в конверте. Такой маленький, чтобы он не поломался. Э Я помню – ты не хотел мне сорвать розу – мол, сантименты, а я хочу, чтобы ты пошёл в лес по грибы и нашёл специально для меня самый маленький. А потом напишешь мне о лесе. Я так хочу в лес по грибы, что ко всем северным адресатам пристаю с расспросами. А моя мама не хочет меня пускать к тебе в гости – говорит, что девушке ехать неприлично. Я ей пытаюсь объяснить, что в наших отношениях ещё не может быть никаких неприличностей – ведь мы просто знакомые, даже не очень близкие. А то, что тебе кажется, будто ты немного влюблён в меня – это пройдёт, как только мы встретимся. Зато мы Ведь мы очень мало соли с тобой съели. Зато мы были бы хорошими друзьями. А есть меня не надо, я этого не люблю. Напиши, не обходи вниманием этот абзац.

А ещё мама пристаёт, чтобы ты прислал фотографии, которые ты нащёлкал. Я ей обещаю к следующему году. Или ты так молниеносно не умеешь? Всё. Мама меня гонит спать. (Вот дочка мамина – всё мама да мама, да?). У нас очень жарко. Я хожу на море до и после работы, бегаю, делаю зарядку, стараюсь похудеть. Да, ещё была у нас самодеятельность на день строителя, я исполняла песню "Бабий яр" по Евтушенко и имела колоссальный успех, потому что у нас 80% евреев. Я не хочу спать, как в детстве. Мне хочется побольше бодрствовать. А сплю я на балконе, под звёздами, и вечно у меня раскусанная морда. Комары большие до меня охотники.

Ну всё. Будь, Сём. Пиши чаще.

Наташа.

*

*

Из того, что абсолютная истина недостижима, не следует, что мир непознаваем.

Люди не могут быть абсолютно, до конца искренними. Но если из-за этого своим девизом в жизни ты берёшь неискренность, пусть даже и освящённую таким авторитетом, как Юнна Мориц, неискренность, открывающая дорогу всему от умолчания до лицемерия и лжи, то уж извиняюсь…

Если у тебя почему-либо нет желания или же душевных сил быть искренней со мной, или если ты хочешь обязательно, чтобы я перестал тебя уважать – что ж, ты добьёшься этого. Этого тебе надо? Подумай.

Я не думаю о себе, что возможно завоевать у меня однажды потерянное уважение.

Ты хотела от меня письма без раздумий – вот оно. В нём главное впечатление от твоего письма и ответ на него (без долгих раздумий)

*

1.

Не знаю, как и писать тебе теперь.

Что это значит?! Истерика, словесный понос? Я с таким восторгом получила увесистый пакет. Если б знала, сколько грязи в нём, сразу бы выбросила на помойку, где ему и место. Но я дочитала до конца, хотя потребовалось много сил. И ты не сдерживал своё разнузданное воображение, считал это излишним. "Ты, может быть, даже обидишься", - вот как ты снисходительно писал. Потрясающе! За всю жизнь я не получала такой оплеухи. Я не столько даже обижена (потому что вся эта твоя галиматья для меня – обратная сторона луны; я никогда не видела эту мерзость вблизи, и твёрдо знаю, что никогда не увижу), а поражена, потрясена. Ты, я вижу, и понятия не имеешь, что такое любовь. Да что тебе о ней писать, не по адресу. Ты мне нужен, говоришь? Чтобы очистить мою больную. – чем? половым Всё это излишне теперь писать. Ты себе позволил кое-что мне советовать, дабы исцелить мою заблудшую душу. Так и я посоветую тебе – лучше поверь лишний раз в человека и получи по башке сам, чем профилактически, на всякий случай шарахнуть его своим болтающимся, как у колокола, языком.

Всё. Писать не хочется, очень мне тошно, противно.

Я тебя очень мало уважаю теперь. В тебе очень велико безразличие к человеку. Но как благородно ты мне открыл свою грудь для забвения.

"Тебе нужен я".

Да я здорова! Тысячу раз здорова и чиста. А мой милый Валерка хороший, светлый мальчик.

А в тебе кишит мерзость, и ты посмел говорить о нём грязно.

Будь здоров. И если хочешь кого-то лечить, сначала вымой руки.

Можешь не объясняться. Посылаю обратно твоё письмо.

Прочти его на свежую голову. Пусть тебя мучит

2.

Ну вот тебе ещё на прощанье.

Не скрою, все мои надежды на будущее начали связываться с тобой, теперь я могу это сказать. Я думала, а впрочем – ерунда. Я не прощу тебе этого никогда. Я себе построила здание на песке, так его не жалко. И можешь не анализировать мои слова в двойном смысле. Верь глазам своим.

И ведь начал писать так хорошо, обычно, значит, и кончил нормально, сходил в баню, отписался, облегчился, значит, не такое уж большое потрясение толкнуло тебя на это. Это обычно, нормально, не выходит за рамки! Это просто течение твоих мыслей. Значит, это суть твоя. А я думала – самый большой грех – что ты ходишь в трусах. А ты у и похуже обнажиться можешь.

А стержень мой – это моя любовь к жизни, и это поважней твоих дурацких страстей-мордастей. Мне так обидно, что мои тайные мысли, которыми я и с подругами стесняюсь делиться, попали в твои чужие руки, и ты перевираешь, издеваешься и пакостишь их. Даже не знаю, почему мне так плохо, ведь я привыкла пропускать мимо ушей пьяные грязные ругательства, которые отпускают мужчины на улице. Но ведь твоё – обдуманное оскорбление и главное – я этого не ждала. Я поверила тебе, как верила и готова верить всем людям. На этот раз меня больно ударили. Ты ударил. А я думала, ты меня любишь. Если бы все были такими, какими я их вижу, люди бы больше отличались от животных.

3.

Я всё дописываю, потому что никак не могу успокоиться, и никогда я этого не забуду. Ведь никогда я даже не слышала от мужчин похабных анекдотов – от мужчин менее высокого пошиба, чем тот, на который ты претендуешь. Они себе не позволяли этого. А ты. Ты просто неврастеник. Я не И не духовное мужество у тебя есть, а какое-то духовное нахальство. Это смелость орущего матерщину пьяницы. Какое она имеет отношение к настоящему мужеству и силе духа. Нелепая карикатура. Ты не знаешь, что такое настоящий мужчина. Конечно, эти слова ассоциируются у тебя опять с постелью. Вот к чему ты низводишь все человеческие переживания. Ведь не случайно, не случайно ты понял именно так, а не иначе. Иначе написал в конце, с ухмылкой, и даже выразил опасение, что я буду смеяться над этим. А моё "рухнуть на землю" - которому ты тоже придал значение более или менее невинных отношений с мужчиной (неужели это всё, что есть в жизни у человека?!) – это значит опустить руки и привыкнуть к земной, небокоптительской, обывательской жизни, которой и ты живёшь и доволен, и считаешь себя идейным, а меня безыдейным человеком. Это значит перестать бороться за себя, забыть, что жизнь удивительна и единственна. Всё это опять ты поймёшь примитивно, как и всё раньше понимал.

Я увлеклась и опять пытаюсь тебе втолковать кое-что о себе. Но это всё ни к чему. Больше я не хочу слышать твоих мудрствований, доморощенный Спиноза. Как я могу ещё писать тебе, если обыкновенное русское слово "нежность" означает для тебя "половую неудовлетворённость" - плюнуть хочется, так гадко.

Вот уж действительно чужая душа – потёмки. Я была полностью уверена, что ты поймёшь, как надо. Никому другому я не писала такого письма – боялась быть осмеянной, а ты – превзошёл все опасения.

4.

Ну послушай ещё. Я всё-таки хочу выговориться. Я

Прошло уже 24 часа. Я хочу думать трезво. Пусть это получил посторонний человек, а не я. Ведь ты хоть сколько-то (а мне казалось здорово) дорожил моим мнением. Помню, как ты огорчился, в парке на танцах, когда думал, что скучен мне.

Фу, противно мне. Брезгливо дотрагиваться до своих воспоминаний и до этого узла, который завязался из-за моего дурацкого письма.

Знаю, что нечего мне столько мусолить, но всё равно перечитала твоё письмо несколько раз – не растравляла себя, а пыталась понять, откуда это и за что.

Ты говоришь – портовый город, а я среди своих многочисленных знакомых не найду ни одного, кто мог бы так спокойно, цинично, как о будничном, говорить о дне человеческой жизни. Даже мои случайные знакомые – ах их тоже много. Если я знаком Если я знакомилась с человеком, я пыталась узнать его, докопаться до тайников души

Даже Я повторяюсь, но это ерунда. Д Ах, как это нелепо!

Не представляю себе, что теперь будет. Ты, конечно, напишешь мне. Да и мне хотелось бы повернуть назад, когда мне издалека было от тебя тепло, потому что я чувствовала, что нужна тебе. Ты не думай, что это опять неестественность – потому что поэтично. Это стиль моего письма. Я так думаю, и так ложится на бумагу. Нелепо, нелепо и нелепый ты человек.

Да что я хнычу! Ты нисколечко не дорожил мной, так чего же я тобой буду дорожить. Ты видишь, я пишу трезво. Я знаю, что ни у тебя не уничтожится картина, которую ты обо мне себе нарисовал, и у меня не сгладится обида. Ты очень глупо и грубо поступил. Думаю, теперь уже говорить не о чём.

*

Здравствуй, Сёма. Мама в командировке, я сижу одна и совершаю экскурс в тебя. Много уже у меня твоих писем. В них много хорошего, и я всему верила. Я очень цепко верю и поэтому трудно понять, что произошло. Откуда неприязнь, недоверие и самые гадкие мысли. И это свершилось меньше чем "за две недели", а ты говорил, что долго будешь изучать меня. Что же, ты всё понял, что хотел? Я, правда, ни разу не говорила с тобой долго и подробно, разучилась. Просто не было надобности, думала,

Я не должна была так говорить с тобой

*

1

Наташа!

Я выдержать уже не могу. Ну неужели над нами восторжествует нелепость? Нелепость… Это ведь твоё слово. Правильное слово. Этой когда ты старалась рассуждать трезво. А я за него хватаюсь, потому что твоё поведение сейчас тоже нелепо.

Ну неужели ты не понимаешь своей неправоты. Я ведь признаю тот ужас, что натворил по своей глупости. Но ведь ты ещё обо мне втрое хуже думаешь, чем я есть.

Наташа, я вынужден защищаться, потому что у меня уже теряется надежда, что ты поймешь меня, что ты захочешь, главное, захочешь понять. Я думаю обо всём этом дни и ночи. Увы, уже и ночи.

В первые два дня по получении того письма я готов был в отчаянии согласиться с десятикратно преувеличенными обвинениями. Я думал, что мы люди разных миров – и я не достоин тебя. Но постепенно до меня дошло, насколько ты ошибаешься во мне и насколько слепа и глуха к окружающему, вернее, к тому окружающему, которое не устраивает тебя. Правильна эта пословица, что никто так не глух, как тот, кто не хочет слышать; никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть. И ты даже права, что не хочешь видеть эту обратную сторону луны. И я вполне представляю себе, как можно её не видеть, если держаться так, что тебе даже пошлого анекдота за всю жизнь никто не осмелился рассказать.

Но за то, что я вижу, именно вижу (а ведь ты не знаешь, насколько мала мера моего участия в этой гадости), нельзя же меня, Наташа, считать таким гадом, каким ты себе представила.

Ты говоришь, что никто с тобой так спокойно не говорил о дне жизни. Так вообще откуда тебе знать, чего стоит мне это спокойствие, спокойствие ли это того рода, что ты думаешь. И почему тебе в голову не приходит, что это спокойствие стороннего наблюдателя, каковым я являюсь особенно сейчас.

2

Да и тот факт, что я говорю с тобой об этом, почему ты ставишь мне в упрёк? Ведь это искренность! Может, потому ты это от меня услышала впервые, что другие по тем или иным причинам тебе этого никогда не говорили, потому что им не то от тебя нужно, что мне, или потому, что ты им безразлична.

Какого ты мнения об Арнольде? Как ты думаешь, почему тогда в парке на мой вопрос мою запальчивую просьбу подтвердить, что на танцах "надо работать", он вежливо (для тебя вежливо) ответил, что "нет, можно и просто потанцевать, повеселиться"? Как ты думаешь, это потому, что он лучше меня? И неужели по этому диалогу или аналогичному явлению ты можешь сделать вывод, что я циник, а он вежливый и добродетельный парнишка! Ты, правда, говорила о нём, что в тихом омуте черти водятся. Но зна представляешь ли ты, что он попросту бьёт девиц, которые по неосторожности дают ему микроаванс, а дальше этого дело не идёт? Знаешь ли ты, что он чуть не избил Люду за то, что она удрала от него после "Кавказского аула"? И он ещё одну девушку в Сочи (в первые дни) чуть не избил из-за этого же. И он рассказывал, с примерами, что это его привычка такая. Как тебе нравится? Могла ты это предположить, по его поведению, речам, так отличающимся от моих, так отличающихся от того, что я написал тебе в том проклятом письме? А я вот – в жизни ещё не ударил женщину. Вот и суди твоих знакомых по тому, как они себя с тобой ведут, особенно с тобой, когда ты такая гордая.

Портовый город… Это анекдот, но в Литературной Газете № 36 с. г. (прочти, если не затруднит) в статье "Как распадаются семьи" есть отдалённые отголоски моей правоты даже об Одессе. В газете не всё могут написать, но неужели поэтому ты опять на меня скажешь, что я опять нелепый человек и всё вижу не в том свете и т. п.

Ты закончила своё письмо: ты грубо и глупо поступил. Возьми слово "глупо". И я согласен с ним. Но, боже мой! Что бы я дал за то, чтобы моя предельная искренность с тобой не называлась бы тобой и мной глупостью. Неужели ты не понимаешь, что это я с тобой, а не с кем-нибудь, до такой степени откровенен?

Наша беда в том, что и ты, и я понадеялись, что поймём друг друга в очень и очень сложных вещах по минимуму слов. Живи мы в одном городе – такого непонимания, наверное, не случилось бы.

Ну откуда, например, ты взяла, что я о тебе так плохо подумал?

3

Ведь у меня не было ясных оснований ни думать так плохо, ни думать так хорошо. Как я мог думать (я мог только надеяться) на буд что ты ко мне так относишься, как это стало ясно из твоего последнего письма. Ведь ты так тщательно маскировалась и так выставляла свою ещё не ушедшую любовь. Я с таким же страхом писал в том адском письме как о голубой моей мечте, так и об этих страстях-мордастях. Ведь я дал 2 крайности, обоим из которых не верил, пойми же!

Почему ты не заметила в том письме ту боль, которую я стоически готовился перенести в том случае, если окажется худшее.

Да, моя мера худшего гораздо, несравненно ниже твоей. Да, я хуже тебя. Но, боже мой, я же не слепой и вижу, как много и насколько есть вокруг ещё худших. Иначе я не писал бы тебе. Поверь, пожалуйста, я не желаю тебе зла, я знаю, что именно потому, что ты и я такие

(мне скоро начнёт казаться, что всё, что связано с тобой, у меня впервые). Но что мне делать? Я не могу допустить, чтобы над нами восторжествовала нелепость.

Ты думаешь, что всё то плохое, что я написал, естественным образом пришло мне в голову, и, следовательно, это моё настоящее я. А должен сказать, что я буквально истязал себя, выдумывая, вымучивая в своём воображении. В другом месте ты верее меня определила: неврастения.

Да, вся та неделя не должна относиться к здоровым состояниям духа. Но всё же ты права: будь я лучше, чище – я бы не ввергнулся в эту дурь. Но и не права ты тоже. Пойми же: изверился я. Ну поверь авансом. Я объясню тебе как-нибудь. Я уверен, что ты поймёшь, потому что если бы не был уверен, то тоже не писал бы сейчас. Я даже уверен, что в том раненном положении моё повед письмо было даже родом (всё-таки) мужества. Я думал, что через боль дорога к счастью. И думал, что мужество сделать себе эту боль. Но и дурак я тоже отчаянный: ведь нельзя же распоряжаться чужой болью. Но опять-таки

Ах да что там! Сколько себя ни казни – слово не воротишь. Но твоё уважение я верну. Ты ведь не повернёшь против меня моё же: раз потерянное уважение не вернёшь. Наташа! Пойми (уж в который раз…) ведь то короткое бешеное письмо – та же неврастения. Я ведь имел в виду потерю уважения из-за обмана, а не намечающего ейся возможности обмана: неискренности, возведённой в абсолют. А ты меня перестала уважать из-за предельной, даже запредельной искренности. Как раз наоборот… Неужели всё-таки не абсолютно всё можно рассказывать другому. Помню, где-то в "Очарованной душе" Ромэна Роллана было такое место в несколько строк (поток сознания), как Марк (сын Анетты) на какую-то секунду возненавидел мать… Я удивился на Роллана: насколько велик дух должен быть у этого писателя, если он не побоялся выйти в мир с таким беспощадным откровением. Потому беспощадным, что вообще его Марк любил свою мать. Но диалектика чувств и реализм таковы… У Толстого где-то есть

4

мысль, что глупый человек – не всегда глуп, а часто; бывают же однако ситуации (редко), когда он ведёт себя умно. И отличие его от умного в количестве этих ситуаций. То же и с умным.

Неужели, Наташа, ты всё-таки не поймёшь меня и будешь судить по этой неделе. Конечно, это подозрительно, что целую неделю длилось состояние аффекта, скажешь ты. Ты считаешь, что я делал всё обдуманно. Да, обдуманно. Не отрицаю. Даже надуманно. И всё-таки поверь. Ну поверь! Я же тебя ещё никогда-никогда не обманул. Не хотел я тебя обижать – наоборот. Прочтя эту статью из Литературки, что я тебе уже насоветовал здесь, я понял, как в 2-х словах называется то, что я хотел тем письмом: психологическая совместимость. А получилось наоборот. Правильно! Я – глуп. Раз мог сделать так, что получился обратный эффект, значит, всё-таки глуп. Горе от ума!..

И груб… Бесспорно. Спасибо тебе за науку. Сигналы об этом факте были уже давно, да я на них почти не реагировал. Теперь я знаю, что мне делать с этой грубостью, хамством и всем этим. Да, знаю. Потому что это – результат (в некотором роде) моих же сознательных стараний. Да! Я несколько раз в жизни давал себе долгосрочное задание меняться и, как мне кажется, кое-чего добивался. Так, когда я был в школе ещё, я дал себе задание на много лет: перестать быть стеснительным… Ха-ха? Добился…

Эх, Наташка!.. Знала бы ты…

Ты говоришь, написал – освободился – успокоился, забыл – значит ничего ты мне, мол, не стоишь.

От одного я слыхал хорошие слова: если кто-то говорит логично, значит, он не сумасшедший, но это ещё не значит, что он прав.

Что из того, что все твои выводы логичны? Ну задумайся на минутку: а вдруг ты не права?

Ну почему тебе в голову не может прийти мысль, что я, написав тебе письмо – всё равно как поговорил с тобой. Я его ведь хорошо кончил, правда. И вот уже мне кажется, что ты не только уже поняла меня, но что мы уже достигли этой психологической гармонии. Я ведь хотел в будущее – в то, как мы почти без слов понимаем друг друга и позади все неясности.

Это самовнушение, слабость, ещё чёрт-те что, но не безразличие к тебе. Ты говоришь, написал – отделался. Я так отделался, что за последний месяц с того самого проклятого твоего (нет, ты хорошо сделала, что была искренна) письма меня даже "не узнают", - так изменился.

Что мне делать? Я вынужден это писать, чтоб ты верила мне.

Ну неужели же ты меня не поймёшь, Наташа?

*

Я должна ответить на твоё паническое письмо. Не знаю, что писать. Откровенно говоря, не хочется ничего. Я не верю тебе. И зло твоя злость и твои слёзы – нелепый театр. Смешно, что я верила. Ну скажи, пожалуйста, как можно так резко отказываться от своих мыслей и причём, если бы я не написала тебе того письма, ты бы не раскаялся, просто не вспомнил бы. Ты, как на молитве, сам себя раскачиваешь. А есть ли у тебя что-нибудь настоящее в душе, о чём нельзя выболтать Я вижу за твоими письмами один язык, плюс абстрактная мысль

А А самый стоящий объект размышлений это ты сам.

Ну есть ли в тебе что-нибудь настоящее

Ты не думай, что я специально бью тебя, мщу. Ты хочешь выяснить отношения – пожалуйста. И поменьше обращай внимания на свою ранимость. Человек может вынести в 1000 раз больше.

Я тебе скажу, какой я хочу жизни.

Я хочу жить в Сибири, на Севере.

*

Сёма, я уже несколько раз пыталась тебе написать, но с каждым днём всё труднее. Главное, я не уверена, что это нужно. Если хорошо и честно подумать – выходит, что не нужно, но тогда получается, что все твои письма (особенно последнее) – враньё и позёрство, а в это трудно поверить. Не могу понять, что же есть на самом деле и что надумано, навеяно. Сможешь ли ты мне что-нибудь объяснить, не знаю. Я теперь поверю только тому, чему нельзя не верить. И вообще, есть ли в тебе что-нибудь прочное, настоящее, или всё только разные настроения, как мыльные пузыри? Я с боль Подумай трезво. А не так – "мечта моя" и "я ранен". Никакого веса у твоих слов. – Какая же я мечта, если незадолго ты грозил лишить меня своего уважения. Ведь ты взрослый.

*

Сёма,

я долго собиралась написать тебе, никак не могла взяться за перо. Не собираюсь ни ругать тебя, ни утешать, ни уговаривать, да и писать, конечно, ни к чему.

Мне очень хотелось объяснить тебе, что для меня в жизни неприемлемо и о чём я мечтаю, довольно реально. Но это и раньше было трудно, а теперь невозможно. Мама знает меня побольше твоего, но и то не знает совсем. Она считает меня экспансивной позёркой. Я не могу с ней говорить откровенно. Только мои друзья понимают меня, потому что сами такие, и с ними мне легко и радостно мечтать, не надо защищать себя, скрываться. Вот такого мне нужно. Не верится сейчас, что во второй раз такое может быть. Не верится, что будет счастье и любимая моя, огромная жизнь. И вот я начинаю сдаваться, искать опору. Ведь так легко пойти туда, где проще. Выйти замуж – ну хоть за тебя или за другого, с кем будет спокойно, работать всю жизнь в проектном институте и растить детей. Не думай, что я считаю себя выше общества, выше тебя, например. Ни в коем случае. Я не настолько глупа, чтобы любоваться собой. У нас один раз в институте был спор с одним журналистом о том, что для меня важнее всего. Он с презрением говорил о романтиках. Он доказывал, что это люди бесполезные, живущие только для себя, и ст в то же время ставящие себя выше общества, для за счёт которого они живут. Они, мол, презирают обывателя с его мелкими житейскими заботами, а этот обыватель, пусть без увлечения, за деньги, делает важное дело – он винтик. А такие пустельги, говоруны, райские птицы – очень вредны. Он зло так нападал, как будто правда оценил конкретно вред романтики. Я ненавижу таких людей, инстинктивно их сторонюсь. Я не хочу философствовать. Для меня святая истина – что романтика есть и всегда будет жить, пока живы люди. Я не назову никогда обывателя настоящим человеком. Почему надо обязательно подминать всё и всех под себя – под один уровень. Сегодня в Юности № 8 я прочла критику о поэзии А. Городницкого. Вот цитата: "Время поэта-романтика – не прошлое, не настоящее и даже не будущее; это не реальное, не объективное, а его личное время".

Ведь этим автор пытается убедить, что поэт стоит один, обособленно, а все зрители смотрят из его, критика, ложи. Он насильно затискивает всех под одну линейку своего мнения. Ненавижу безапелляционных, самоуверенных. Человек должен быть ищущим. Я совершенно случайно зашла в эту полемику. Не собиралась вовсе. Я хотела только сказать, что нам не по пути. Ты должен это понять и не расстраиваться.

Вот перечитала, очень глупое письмо получилось. Больше никогда не буду стараться что-либо объяснять, только хуже получается. Я вовсе не хотела назвать тебя обывателем. Я немного знаю людей, так увлечённых работой, как ты. И это, конечно, очень важно. Этому можно завидовать и за это – уважать. А я такую работу ненавижу. Она меня тяготит. Мне кажется, в работе, как и в любви, нельзя довольствоваться привычкой. Мне кажется, что-то во мне есть такое, чего я не имею права не замечать. Ну просто разные бывают люди. Ведь ты не мог бы стать геологом. Ведь строй этой жизни неприемлем для тебя. Так же и я – мне тяжело, просто мучительно жить в городе и ежедневно ходить отсиживать. Я чувствую, как убегает моё время, и сама ничего не могу сделать. Я уверена, что ты этого не принимаешь серьёзно, считаешь дурью от скуки. Но поверь, что я не хочу такой жизни в будущем. Я становлюсь собой только в походной обстановке. Мне радостно жить, я счастлива, и я пишу такое, что потом читаю с удивлением и завистью.

*

Сёма, ты просишь понять тебя. А разве я тебя не понимаю? Разница в том, что я смотрю со стороны, то есть не столько со стороны, как со своей колокольни. Я понимаю (напрасно ты меня уверял так горячо), что ты не подонок. Мне кажется, я хорошо понимаю тебя. Но меня опять раздражило это письмо. Опять ты пишешь глупости. Зачем ты рассказал мне об Арнольде, заявил, что ты ни разу не ударил женщину. Разве то, что не погано – уже хорошо. Я не думаю о тебе плохо, случилось худшее – я не нахожу в себе тепла к тебе, даже желания писать нет. Всё мне кажется глупо и ни к чему. Вот если бы поговорить. Я бы очень хотела поговорить. К тебе, конечно, не приеду, но можно было бы встретиться в "нейтральном" городе. Я предлагаю Киев, а можно Минск – это тебе ближе. Мне кажется, ты не раскачаешься на такое мероприятие. На само собой ничего не уладится. Мы и раньше не были очень близки, но оба этого хотели, а теперь – совсем чужие. Ты всё хочешь объяснить, чем вызван разлад. Тебе кажется – ничего такого, просто грубость и "искренность". Я же ничего не хочу объяснять, а ты порвал все нити. У меня душа закрылась для тебя, я никак, хоть режь, не могу тебе открыться. А ты требуешь понимания. Сам-то ты пойми, возможно ли это. В общем, если хочешь, мы встретимся и поговорим. А в письмах легко только поссориться.

Наташа.

Я тебе ещё вот что скажу. Ты говоришь, что видишь мерзости жизни. Я тоже не выросла в теплице. Тоже понимаю и вижу, но я вижу, как это мизерно по сравнению с красотой, и чистотой и возвышенностью Жизни, - большой, настоящей. Это так же, как больше хороших людей, чем плохих. Вот почему это видение меня не принижает, не подминает, как тебя. Ты же, кажется мне, не знаешь жизни. Ведь даже не знаешь, что значит дружба. Что же дали тебе книги, если не понимание прекрасного?

И ещё я хочу высказаться по двум пунктам, которые меня остановили в твоём письме.

1) Ты написал – да, я хуже тебя, но я вижу, как много вокруг есть ещё худших – поэтому и пишу. Думаю, ты понимаешь бессмысленность этой мысли. Или вправду ты таким сравнением оправдываешь себя. Мне кажется, надо болеть оттого, что ты хуже самых лучших, -че а не успокаиваться, что ты лучше самых худших.

2) "Ты меня перестала уважать из-за предельной искренности". Ты уже однажды назвал это мужеством, теперь – искренностью, так, пожалуй, ты произведёшься в герои. А я определила это по-своему, и ты помнишь, как.

Здравствуй, Сёма.

Я снова, уже в который раз, переписываю письмо тебе. Написала, запечатала, но почему-то моя цензура недовольна. Кажется, понимаю – слишком откровенным было письмо, оно меня просто корёжит. Не знаю, когда уже я смогу писать тебе просто, от души, как прежде.

Мне очень хорошо было от твоего письма. Спасибо. И особенно оттого, что прислал картинку.

Ты, вообще, хороший, только пока не свой. Знаешь, я когда-нибудь отошлю тебе это письмо, которое вчера написала.

Я, к сожалению, не смогу приехать в Минск. Для этого мне понадобится 4 дня, и я надеялась взять за свой счёт, но теперь не получится. Дело в том, что у меня что-то стряслось со зрением, я проходила исследование в институте Филатова, и приходилось просить за свой счёт, а у нас вообще это очень трудно. Стыдно, когда обстоятельства управляют нами. Если ты очень захочешь, постарайся за счёт отгулов или ещё как-нибудь приехать в Киев. Туда я смогу съездить на 2 выходных. Если никак не сможешь, не знаю, может, на праздники встретимся.

Я бы хотела поговорить с тобой (это совсем не для письма) о том, как можно влюбиться заочно. Я не хочу, чтобы ты выдумывал меня. Знаешь, всё недоступное влечёт, и кажется желанным. Не оттого ли ты так много думаешь обо мне, что мы поссорились? У меня достаточно недостатков, и я очень не люблю, когда во мне разочаровываются.

Я бы хотела сходить с тобой в поход. Это было бы здорово. Там простые, ясные отношения, и очень хорошо узнаются люди. В походе и ты мог бы меня узнать. Может, мы бы действительно подружились.

У меня отпуск зимой. Я бы хотела поехать на Карпаты покататься на лыжах. Но об этом мы поговорим, когда встретимся. Правда? Надо только уметь хотеть. Может, письмо суховато, мне жаль. Хочется сказать больше, ну да ладно. Долго идут письма.

Будь здоров.

Наташа.

*

Здравствуй, Сёма.

Ничего, что карандашом? У меня сейчас ничего под рукой нет, и я и этому огрызку рада. Мне так радостно сегодня, так весело, как давно уже не было. И легко, и опять верится. С утра у меня было ужасное огорчение. Сегодня весь наш фили институт собрался на экскурсию на очистные сооружения. Поэзии мало, но я хотела воочию увидеть то, что проектирую, и потом на улице такое бабье лето, все от солнца жмурятся, а эти самые сооружения стоят на берегу лимана. Я так давно не была за городом, и об этой поездке всё время думала. Но то ли плохо нас предупредили, то ли опять моя неорганизованность (я всегда в последние 5 минут должна сделать кучу дел, тогда, если я успеваю на основное дело, то остаюсь очень довольна собой; так бывает и перед театром, всегда; а то, что иногда я теряю попусту часы, даже дни – об этом я не вспоминаю).

Так вот. Я опоздала на автобус, правда, они, кажется, ушли немного раньше времени. Осталось нас в отделе несколько человек. И так обидно, просто ужас.

А как я себя ругала. Потом решила догонять их на такси, но умные люди напомнили, что я даже не знаю толком, где это находится. Тогда я села и стала вспоминать о приятном. Вспомнила, что сегодня должно быть письмо. И всё, как рукой сняло. Я решила, что зато хорошо поработаю и получу от этого удовлетворение.

А получила не только письмо, а какую прелесть. Знаешь, я угадала, из чего они, только сначала подумала, что из янтаря. Я никому не даю их в руки, а если мама пытается прикоснуться, поднимаю страшный визг. У меня на книжном шкафу ещё стоят разные фигурки из корней. Я очень люблю их угадывать и вырезать и поэтому таскаю домой ветки и мусор. Мама раньше всё выбрасывала на балкон, а теперь смирилась. Теперь у меня совсем, как у юнната, только живого кролика не хватает.

Мне очень понравилось письмо. Это от леса в тебе появилась душевность и простота. И я очень тебе позавидовала. Море, конечно, хорошо, нет – прекрасно, но леса нам очень не хватает. Мне тоже всегда виделись грибы после вылазок. А какой азарт просыпается, а? Как увидишь шляпку, прямо сердце задрожит.

Ты, наверное, писал это, ещё не получивши моего письма? Потому что ничего не пишешь о том, приедешь ли в Киев. Давай на праздники встретимся там, а потом поедем в деревню и пойдём в лес. Я всегда встречаю праздники в лесу. В этом году тоже у нас будет областной туристский слёт где-нибудь под Одессой. Только нам нужно побыть вдвоём. Мне тоже страшновато встречаться с тобой. Я всегда завидую девчонкам, уверенным в себе. А я никогда не верю, что меня любят. Мне кажется – за что? Ведь настоящая любовь – редкое счастье. А всё остальное – заменитель, влюблённость. Ох, кажется, кончится тем, что я опять не пошлю тебе это письмо.

Я хотела поговорить с тобой насчёт своей работы. Помню, как ты предостерегал меня, говорил, что я не чужда мелочных удовольствий. Но всё это семечки, об этом мы ещё много поговорим. А я хочу написать о том, что меня отчуждает от тебя, о ч Нет, не о том, что было. Я не умею забывать, но зато умею легко прощать, оправдывать человека, который меня обидел.

Мени Я не хочу, чтобы между нами были неясности. Я помню, как написала тебе в том письме: "Я здорова и чиста". Я имела в виду моральную чистоту в противовес твоему представлению. Ты же мог понять это в известном смысле. Я тебе когда-то говорила в санатории, как я представляю любовь – или всё, или ничего. Я была Валерке женой и нисколько не жалею об этом и не стыжусь. Ох, неправду я говорю. Мне очень тяжело писать об этом. Но я должна. Я так хочу. Послушай меня. Я знаю, что тебе будет больно. Я сама никогда не думала, что у женщины может быть второй. Мне казалось это неправдоподобно гадким. Была уверена, что у меня будет один на всю жизнь, и очень себя берегла. Всё-всё для него. Теперь я себя не ругаю, и действительно не жалею. Мы должны были быть вместе, и только моя вина в том, что мы разошлись. Я пишу об этом сейчас, чтобы ты хорошо подумал. Если ты меня когда-нибудь упрекнёшь, когда бы это ни было, я уйду. Так лучше, чтобы это было сейчас. Я хочу, чтобы ты очень хорошо подумал. Поверь мне, это не поза. Может, ты не сможешь меня любить. Теперь я отошлю это. В тот раз у меня просто не хватило мужества.

Наташа.

*

Здравствуй, Сёма.

Я только что пришла с концерта. Играла ленинградская пианистка Т. Мурина. Знаешь, я просто потрясена. Я влюбилась в неё. Хотела бы, чтобы ты был рядом и разделил мой восторг. Она такая мягкая, женственная и когда она бушевала, летела, плыла. Ну просто в буквальном смысле. У неё удивительно передаётся в лице и в позе малейшее движение души. Она совершенно отключается, и, знаешь, я подумала, будь в зале даже враги или жрущие люди, она играла бы так же самозабвенно. Она исполнила 2 сонаты Бетховена и "Картинки с выставки", и, что меня особенно умилило, когда идёт лёгкая, шаловливая музыка, она закусывает язык за щекой, как будто сосёт конфету, и глаза так и скачут, как будто мальчишка верхом на палочке.

А то, бывает, в ярости хмурится, потрясает нас, и вдруг как будто удивится, поднимет брови, и аккорд прозвучит так беспомощно, как будто наткнулся на что-то. Ну знаешь, в жизни не видела такого говорящего лица.

Я ведь слушала и более знаменитых музыкантов, но менее эмоциональных, и, мне кажется, менее талантливых. Она ещё очень молода, и о ней ещё здорово услышат. Ты бы совсем сошёл с ума от восторга. Я обычно более сдержанная, но это – из ряда вон. Если увидишь, сходи обязательно, и ты увидишь, какая она умница.

Знаешь, до субботы ещё очень далеко – это когда я получу от тебя письмо. И я решила сократить период. Я постриглась совсем коротко и по этому поводу вчера целый день ревела. Но на работе сегодня все пришли в восторг, не знаю, понравилось бы тебе. Думаю, что нет. Я, кажется, стала более стандартной, и жалко, уже были длинные волосы. Ну ничего, надеюсь, пока к тому времени, как мы с тобой встретимся, они отрастут.

А мне всё время кажется, что ты на меня смотришь. И я слежу за своими жестами и поступками, как никогда. Мне хочется быть милой и женственной. А что, ведь хорошо, когда есть стимул. Ты ведь на меня смотришь? И мне я хочу тебе нравиться.

Сём, у меня совсем нет друзей теперь. Чёрная полоса. Я не могу жить одна. Если бы не ты, было бы совсем мрачно.

Удивительно, почему я так плохо схожусь с людьми, ведь как будто общительная, но дальше шапочного знакомства или приятельских отношений не идёт. И это тем более тяжело, что у меня были настоящие милые чудесные друзья, и мы жить не могли друг без друга, и вместе нам было так хорошо. Я помню, сколько ночей я недоспала в это время. То мы готовили какой-нибудь вечер, то составляли проект будущей яхты, то мечтали о коммуне, в которой мы до старости будем жить вместе и со своими семьями, то слушали музыку, то затевали до утра философские споры, и кто-нибудь жарил на всех картошку. И всегда пели наши песни. А теперь – я да гитара. Возьму её в руки, и сердце защемит. Если б были они где-нибудь далеко, не задумываясь поехала бы к ним, но только некуда ехать. Они в этом же городе, но только уже не они. Почему быт так убивает всё. Им уже не нужна коммуна, потому что есть муж, дети. Не могу поверить, что такое случится и со мной. Я тебе писала, что лучшая подруга забыла поздравить меня с днём рождения.

У меня была такая золотая юность. Никогда уже такого не будет. Мне порой кажется, как ни прекрасна любовь, дружба честнее, вернее и чище. Любовь всегда эгоистична, а дружба – я бы, честно говорю, здоровья и жизни не пожалела бы для своих друзей.

Всё. Мама гонит меня спать. А о работе я в другой раз напишу.

У нас такая золотая осень, такая чистота и грусть. Мне хочется быть очень хорошей и самоотверженной и ещё

Пиши чаще. Пока.

Наташа.

*

Сёмка, я сейчас опоздаю на тур. соревнование, очень важное. А виной – ты. Я сейчас получила письмо и хочу тебе написать. Я в последнее время всё время хочу тебе писать. Если бы ты знал, какая я забеганная. Я с тоской думаю Я мечтаю сходить в кино. Уже накопилось 5 картин, которые я должна посмотреть. И ещё знаешь, о чём я мечтаю. Я хочу пойти с тобой в лес и чтобы ты взял мольберт и мне какую-нибудь бумажку. Ты бы рисовал, и я бы старалась. Мне иногда так хочется рисовать. И ни о чём бы не думала, и никуда бы не спешила. Мне хочется отдохнуть. Но пока конца не видно. В походе я не отдохну, а после похода начнётся совсем беличье колесо. Но знаешь, без этого я бы скисла. Мне только нужно пару дней отдохнуть, сходить в кино, пошить кое-что и ни о чём не думать.

Ты, Сёмка, чудак, а не нечеловек. Просто чудак.

Я бы хотела сделать тебя более общительным – ну, чтобы ты проще смотрел на людей (в смысле – снисходительнее). Ну, в общем, об этом потом.

Ты думаешь – я флиртую. А мне кажется (я так думаю), что я никогда (почти) не занимаюсь этим. Я, правда, со всеми хочу дружить, мне даже хочется стереть грань между полами. А если подумать, наверное, просто мне хочется всем нравиться – будь то дети или пожилые женщины.

А знаешь, то, что я написала тебе о мотоциклисте, если бы ты знал побудившие меня причины, то был бы очень доволен. Само по себе это происшествие было совершенно незначительным. Но мне тогда показалось, что я не имею права ничего скрывать от тебя.

Ой, побежала я.

Будь здоров.

Пиши чаще.

Наташа.

Да здравствует почта, да?

А ты у меня не выходящий из ряда вон, потому что никакого ряда у меня нет. Ты у меня просто один.

*

*

Здравствуй, Наташа!

Получил одно за другим два твоих письма. И здорово заинтригован… Знаешь чем? Не знаю, помнишь ли, но у тебя в последнем промелькнули такие слова: "Я тебе верю. То, что ты говоришь, так и есть на самом деле". О чём это? Перед этим там, мол, твои песни – развязность и фальшь. А после этого: я сейчас опять должна бежать.

Ты-то когда пишешь, так знаешь, о чём это. Слушая, может, тоже было бы ясно: интонация, мимика, пауза и т. п. – всё это дополнительная информация. А так, в письме, - иди гадай… О чём? О чём? Десятки вариантов. Мысли бегут, как в ускорителе.

Безобразница ты всё-таки. По-видимому, какая-то важная вещь, а опять так нечётко. Письмо скакающее, с одной темы на другую. На иную приходится всего по одному предложению. Вот и знай, о чём то предложение, что меня заинтриговало! Нехорошо, право.

Ну да ладно…

Знаешь, я ведь не дописал и не послал тебе ещё одно письмо. Хотел написать такое (с конкретными примерами), чтобы ты смогла сказать о моих словах, словах, словах "то, что ты говоришь, так и есть на самом деле". Хотел показать тебе себя так же убедительно, как это удалось тебе показать себя, когда ты меня затащила на слёт. Хотел, но у меня не получилось… Вообще ты какая-то чертовка, что здоровья стоишь…

Но я взял-таки себя в руки и порешил кое о чём слова, слова, слова себе всё-таки запретить. Впрочем, ты заметила, наверное. Да и твоё письменное многословие не реализуется…

Замечаю, что я опять разболтался кое о чём. Всё!..

Очень любопытно было читать о твоих поисках работы. Во-первых, интересно, что говорит мама? Почему ты об этом не пишешь. Она в таких делах должна быть тёртый калач. В смысле оклада. Каждый квартал изменяется, утверждается (или чёрт те что) штатное расписание. Каждый квартал!.. Кто эта тётя? Что тебя устроить хочет. Она какое-то участие в тебе принимает? Или просто ловит дешёвую раб. силу? Перед своим начальством ей выгодно показать, что она умеет доставать дешёвых и заставлять их работать что надо? Она же может доказать, что штаты надо изменить и дать тебе, сколько надо. В общем, это рукотворное дело.

Надо твёрдо знать, за что терпишь убыток. Ты уверена, что читать придётся всё время, а не первое время, пока войдёшь в курс? Ведь эта тётя и приврать может. Какие у тебя основания верить в "чтение". Правда, это лаборатория, вероятность большая.

Мне чего-то так Марик понравился, и кажется, что он такой деловой, что я бы у него спросил. У вас что: специальности одинаковые?

А попасть куда-то, что только организуется, так это ж мечта.

Я совершенно не знаю работы на ЭВМ, но ведь не операторская работа тебе кажется полезной для будущего? А? Ведь на оператора, сколько я знаю, можно выучить что-то за неделю-две. Это вроде современной машинистки.

Я, наверное, чего-то не понимаю. И под словами: работать на машине - означает программу составлять, что ли, или задание на составление программы.

А мой двоюродный брат со своей математической вершины даже работу по составлению программ считает чёрной. Неясно мне, неясно…

Плохо с письмами всё-таки…

Вот как это тебя понимать, чтоб я так сделал, чтоб не скучала твоя подруга? Пусть она, конечно, приезжает, я ей покажу и то и другое. Но я ж не затейник. У неё что: тоже истинно туристические наклонности?

А то одна когда-то приезжала, так я ей виллы разные показываю, архитектуру оригинальную, а она всё про кафе выспрашивает, рестораны… Кто в лес, кто по дрова.

Слушай, Наташа, опиши, в чём суть твоей специальности.

А моя работа в нашем радиоизмерительном НИИ всё больше (в перспективе) начинает мне представляться мрачной. В радиотехнике я ничего не смыслю. Механик я. Но работа у нас так организована, что конструктор-механик даже более ценен, чем конструктор-радист. Радисты – в лаборатории, конструктора – оформители их идей, и схем, их глупостей, поисков, срывов, находок. И мы главные тормозилы, чтоб они не выдумывали новое до бесконечности, а остановились бы когда-нибудь и выдали на сторону законченную вещь.

Можешь ли представить работу механика, когда нет ни сил, ни движений, ни, тем более, скоростей. Главные проблемы: вместить и чтоб не налезло. Радость, если где-нибудь есть регулировка механическая.

Существуют так называемые печатные платы (не зна, знаешь ли). Это вместо проводов – отпечатанные на листе изолятора фольгообразные проводники. Там все размещения даже не в объёме, а на плоскости. Прикрепления сопротивлений, конденсаторов и т. п. – по нормалям или аналогиям. Чтоб проводник на другой проводник не наводил паразитных частот – это задача, но её решать помогают радисты из лабораторий. И вот это всё выделено в специализированную группу. Самая скучная группа. Там работают почти одни девицы-лаборантки и пара женщин-инженеров. Им даже специальные приплаты-премии выдумали за скучность. Так вот я там не работаю. Я – в одном из самых трудных ПКБ. Но теперь в Союзе наступает новая эра в радиотехнике – микроминиатюризация. Если в своё время замена вакуумных ламп транзисторами уменьшила габариты радиоприборов в 10 раз, то переход на микроминиатюризацию уменьшит ещё в 10. Это хорошо, конечно. Но плохо то, что работа даже в нашем трудном ПКБ через несколько лет станет похожа на ту, что я тебе описал. Бежать, что ли? Так место найти трудно. У меня средний под 200. В другом месте такое на начальничьей должности достанешь, а в начальники не хочется… Так что надо ждать везения.

Минорно как-то.

Наташа, а есть мажорные туристские песни? Чтоб не шуточные… Сколько я знаю, даже спокойная мечтательность на музыкальном языке выражается с помощью мажорного л минорного лада. Мне кажется, что всё творчество "бардов" (как бы помягче сказать) упадническое, что ли. Но это, наверное, грубовато сказано.

Я многие десятки песен слышал тогда у костра. Не припомнил ни одной из них, кроме "Заморозков", но общее впечатление осталось: мечтательность и грусть, если радость – так какая-то мимолётная, ускользающая, преходящая и т.п. И я не думаю, что это впечатление - результат того, что произошло у нас с тобой за час до песен начала песен. Вот я ещё знаю куплетик-другой из Высоцкого – "Солдаты группы Центр…" так там даже маршевый ритм, но такое напряжение, а в словах такой надрыв… Нет у бардов уверенной радости!

Впрочем, я, кажется, опять пустился в слова, слова, слова кое о чём. Стоп!

Ты смеёшься. Нюхалки не для тебя… Может, и так. А меня она вот недавно ещё раз спасла. Впрочем, я простудоустойчивый – не то, что ты. Извини.

А вот и наступило 5-е декабря.

Завидую я тебе, Наташа! Вот бы очутиться на теплоходе. Ты мне во всех подробностях опиши, как было. Была ли сцена? Пели ли не сходя со своего места? Вообще, чем отличается от костёрных выступлений? У меня что-то тихое предчувствие, что там будет не так естественно. А не будет ли там подделка под естественность. Ведь всё-таки это барды профессионалы. Я слышал, что некоторые из них артисты. Отличаются, мол, от гастролёров только тем, что их гастроли административно не поддерживаются, и они их сотворяют за свой счёт. А этот счёт, видимо, оплачивается как-то. Любопытно бы знать экономическую, так сказать, сторону этого дела. Неужели все деньги от билетов на теплоход уйдут пароходству? Не ездят ли барды на такие вылазки по нескольким сразу причинам, среди которых где-то на последнем или где-то месте причины, приводящие тебя на этот слёт. Ведь там на теплоходе роскошь… Для некоторых, во всяком случае. Бары, ресторан, кафе. Будет ли опять запрещение на выпивку? Будут ли подчиняться такому распоряжению? Всё, всё мне интересно. Будет ли это: "мимо роскошных баров, мимо больших базаров…" Или будет, как сквозящая между строчек в Пилигримах, броскость, эффектность? Ведь не зря ж ты волнуешься по поводу своего выступления? Ведь у костра, где всё естественно, ты не задумываешься, как тебя примут – знаешь: хорошо, хорошо не смотря ни на что. Потому что важна не особая классность, что ли. Не знаю, может, я из зависти придираюсь. А может, и по сути, не знаю. А с кем ты будешь? Прошлый раз ты была или центром (строенным: Марик, Лора, ты), или мы были вдвоём. Гриша был всё-таки примкнувший. Он то и дело куда-то пропадал. Ты его даже "предателем" называла. И ушёл он не с "нами", а остался. И чувствовалось, что его "половина" - тот парень, не уравновешивает его как-то.

Да! Я опять не удержался от этих слов, слов, слов… Опять допрос с пристрастием.

Как я прочёл в Литературке (и ты могла бы наткнуться, если б искала то, что я тебе предлагал поискать), пристрастие, вернее, страстность в разговоре часто даёт противоположный эффект. Так что я не удивлюсь, если ты на всё это не ответишь.

В общем, я вижу, что в ходе писания этого длинного письма я невольно срываюсь на слова. Неужели без них не существуют длинные письма? А? Наташа.

А я живу плохо, т. е. спокойно работаю, спокойно возвращаюсь с работы, спокойно читаю, ем, пью, сплю спокойно. Без божества, без вдохновенья… У меня нет даже суеты. Даже на работе.

Очень бы хотелось посоветовать тебе что-нибудь конкретное по работе, но не могу, нет информации.

Через 3 дня пять лет как я перешёл работать в наш НИИ. Устраивался в самую интересную группу: сложных кинематических узлов. Но в первый же день мне объявили, что есть насущная производственная необходимость, во всяком случае, в ближайшие месяцы, работать мне не в той группе, а в другом ПКБ (где я и сейчас). Мол, никто вас не будет насиловать, и если захотите перейти – перейдёте. Но я быстро заметил, что в нашем ПКБ у меня есть перспектива (не ахти какая, но всё-таки). А в той группе, хотя работа интересней, но перспектива совсем мизерная. И вот я выбрал… Добрался почти до максимума перспективы нашего ПКБ, и вот, кажется, начинаю хныкать… Да! Задачка… Аналогичная твоей в чём-то.

Прошлый выходной перемёрз, представляешь где – в читальне (там не топят) и уж во второй раз в месяц простыл. Впрочем, удачно пока выкарабкиваюсь с помощью нюхалок. Кажется, выберусь и на этот раз, но всё же для перестраховки в этот праздничный день сижу дома, а вернее, потому что нечего делать. Напротив – тюрьма (бывшая, правда). Вся обшарпанная, страшная. Но день такой чудный. Ни облачка. Я устроился: ноги на батарею, письмо на коленях, а глаза в небо. А оно – синее. И над тюрьмой время от времени то низко, то на огромной высоте трепыхаются или планируют голуби. Крылья на солнце просвечивают белым, жёлтым и розовым.

Вспоминается почему-то мне первое "морское путешествие" - Одесса – Ялта на дизель-электроходе "Россия". И как в таком же безоблачном небе на горизонте из моря появился первый мыс Южного берега Крыма – мыс Фиолент. Я запомнил его имя. В каких-то бледно-фиолетовых оттенках. Я задохнулся, и во второй раз в жизни в кА через карман (чтоб никто не видел) пощипывал себя за ногу – не сплю ли.

Как я завидую тебе.

Но больше я никогда не щипал себя. Наверное, это не повторится.

Чтоб заполнить уж этот лист, расскажу тебе, как я удивил самого себя в Вильнюсе. В один из вечеров, не застав дома нескольких подряд соучеников, я пошёл в театр (в Каунасе нет русского театра) за 2 минуты до начала; стрельнул билетик и очутился на премьере "Соловьиная ночь". Вообще-то мне почти никогда не нравится в театре на пьесах (то ли дело балет). Помню считанные случаи. Однажды, лет 6 назад, меня взбудоражили "Двое на качелях" в исполнении Вильнюсского русского драмтеатра и ещё: позапрошлым летом в Каунасе 2 из 3-х мной увиденные вещи в исполнении "Современника". (Потом я не без удовольствия узнал, что это самый модный в Москве театр.) Но вот в этот вечер в Вильнюсе, несмотря на то, что в зале было 95% детей от 10 до 17 лет (видимо, это было спасением для кассы), которые шумели, несмотря на плохую игру актёров (даже мне заметную; я считаю, что не разбираюсь в игре), то ли потому, что это была премьера, то ли тема (как прочёл потом в Известиях: о современных Ромео и Джульетте), то ли ещё что, но я был почти до слёз тронут. И мне пришлось прятать глаза в конце, когда зажёгся свет. Через пару недель они привезли пьесу в Каунас, и я даже решил пойти (против обыкновения) посмотреть, как мне не понравится во 2-й раз. Но в тот вечер Одесса встречалась с Фрязино – и я плюнул на театр, предал мамашу и остался на КВН. Могу поздравить тебя с победой.

Ну вот. Кончаю свои словеса. Бывай здорова. Передавай всем привет и подробно опиши всё.

До свидания.

Сёма.

P. S. Наташа!

Принялся я печатать фотографии своим сочинским знакомым. А мама уломала меня отпечатать тебя.

Ох и насмеялся я сегодня утром (это уже 6-е). Как тут все (и соседи) комментировали (дело в том, что карточки сушатся на кухне). Даже по улицам потом неприлично было ходить – обращали внимание. Иду и кривлюсь, чтоб не смеяться. В одном магазине встретил знакомого, улыбнулся ему, он мне, и пошло, пошло. Заразили весь магазин.

Шлю тебе одну из карточек. Посмейся тоже. Работы тебе ещё останется. Жаль только, что как где ты, так против солнца. Я, видимо, боялся передержать, и, чтоб не засветило, и не додерживал. От этого – плохие фото. Не обессудь. Есть пара хороших, правда.

Ну пока. Иду отсылать, наконец.

*

Сёмик,

поверь, мне очень хочется ответить на все твои вопросы. Но сколько на это нужно времени. Очень много. Не поняла одного – что ты имеешь против мемуаров. Тем более что писал-то он не о себе, а о людях, даже не столько почитателям об артистах, сколько об интересных извилинах человеческих. Я хотела тебе выписать о словах – как иногда они, даже к месту сказанные, совершенно искажают и опошляют сущность. Это когда Станиславский хотел писать свою "систему" в соавторстве не помню, с кем. У меня уже нет под рукой книги.

Теперь так. "Короткие встречи" я не видела, Высоцкого не почитаю, а насчёт его "мужских" качеств не выясняла. "Сюжет для небольшого рассказа" показался мне пошленькой, дешёвой рамкой для заграничной актрисы, а при чём здесь Чехов – вообще непонятно. Публика, в основном, клевала на туалеты героини, а то, что ему было больно жить именно оттого, что он так любил жизнь и хотел в неё верить – я не заметила. Это вот последнее можно очень противно и оскорбительно для него истолковать. Как будто я бы хотела увидеть слякоть, жалостность. В общем, мне не понравилось, а почему – просто так. Ненавижу я слова, потому что не умею ими пользоваться, и они меня часто подводят. Мне только не понятно, почему мной уважаемый Каплер хвалил картину. Так как я очень легко отказываюсь от своих мнений, то решила, что я чего-то недопоняла.

Обещала я тебе рассказать о бардах. Кстати, Высоцкий к "нашим" бардам не относится. Мы его почти не поём. Я бы так сказала – я не вижу в нём романтизма. Он, правда, не удовлетворён своей жизнью, но, кажется, не собой. А впрочем, я не имею права ни писать этого, ни иметь даже такого мнения. Мнения о людях надо складывать долго, ведь не так они просты и не так я сложна, чтобы постичь, даже не познакомившись с человеком. А в песнях можно и не выразить себя. Порядочный человек и не станет разоблачаться перед всем миром. Зачем это? Чтобы удивились? Чтобы пожалели? Или чтобы полюбили. Всё это дёшево. О нём могу сказать только одно – он не принадлежит к сверхчеловекам, которых не портит слава. Так, однажды посмел явиться на концерт пьяным и на 2 часа позже срока. А может, он справедливо презирает тех, кто безропотно ждал его, известного, кто угощает его водкой, чтобы потом сиять отсветом чужой славы. Чёрт его знает, Сёма. А насчёт сплетни о любви, о Марине Владе – это уже нечисто. Неважно, сколько рук прошла эта сплетня, но она попахивает скандальным интересом. Давай не будем лезть в потёмки, тем более что это ведь не поможет нам разбираться в своей жизни.

А знаешь, я сознаюсь тебе, только не торжествуй, мне не очень хорошо было на этом слёте. Эти песни Ты не любишь моих поэтических сравнений, но лучше я не смогу выразить, чем я была неудовлетворенна.

Когда мы поём песню – чисто, только за то, что любим её – это одно. А здесь песни были похожи на пригоршню потёртых монет, ими обменивались, причём ценились новизна, оригинальность и имя автора.

Песни почти не слушались. Главное было - чисто записать на магнитофон, т. е. скопить состояние. Вот, в основном, этим и занимались на пароходе – охотились за песнями и копили состояние. Причём, старались затащить автора в каюту тет-а-тет, угостить и записать с наименьшим количеством свидетелей. Здесь были почти все мои знакомые. Я уже не зову их друзья. И все они жестоко хранили в тайне, если узнавали номер каюты, где будут петь самые главные. Это получилось слишком мрачно. В самом деле, просто я увидела жалкую человеческую слабость. Но ведь её можно простить. И, главное, проследить, чтобы такого не водилось за твоей душой. За мной, кажется, нет этого преклонения перед славой. Я всегда за большую массу. С этими же людьми я с удовольствием пойду в поход, и уважаю я их не меньше, чем раньше.

А то, что ты не можешь поехать в начале января в лагерь – это естественно. И не нужно тебе было так оправдываться. Ведь не делаешь же ты мне этим одолжение. Если хочешь поехать на Карпаты, мы можем ещё согласовать сроки и вообще обойтись без путёвок, например, пойти в поход. Если же тебе это всё неудобно, обременительно (в отношении работы) и вообще не очень хочется, так и напиши. Ты меня ничуть не обидишь.

В начале февраля у нас на работе собирается группа в поход. Скорее всего, я пойду с ними, хотя мама очень против. А уже вернувшись из похода и отоспавшись, поеду к тебе в гости, опять же, если тебе этого хочется.

И знаешь, не копи больше письма. Ну не приостанавливай, пиши регулярно. Я очень сержусь, когда долго нет писем. Всё время бурчу "ну и ладно" и сама решаю не писать.

Так, посмотрю сейчас, чем ты ещё был недоволен, и буду кончать.

Ну вот. Магомаева я тоже не люблю, но не ненавижу. Люблю Зару Долуханову. Юнна Морц – это шутка и кокетство, а ты бирюк. Не буду с тобой шутить, потом всё нужно объяснять.

А чеховский рассказик трудно понять иначе, чем он был написан. А выразилась я тогда не очень удачно и вполне понятно, что ты меня не так понял. Всё. Будь здоров. Пиши.

Наташа.

А знаешь, это письмо приехало за 2 дня. Я даже удивилась. А зачем ты дал в конце выписку из Шверубовича, и без комментариев? Ты за или против? У вас снег есть? Напиши, как провёл Новый Год.

*

Здравствуй, опять здравствуй.

Уже новый год. Я приехала из деревни, занесённой снегом, где мы встречали его и катались на лыжах. Приходили замёрзшие, усталые, и – к печке. Прелесть как хорошо. А в Одессе снова весна. Тротуары просохли, и солнце крепко греет.

Хорошо. Я так рада твоему письму. Читала и после каждой строчки хотела ответить, объяснить, поспорить. Вот устно не выходит у нас разговор, а письменно – мне трудно бывает сосредоточиться, чтобы ответить на всё сразу. Вот читаю теперь повторно и пишу.

Я никуда ещё не уезжаю и вообще переношу отпуск на февраль. Я без тебя не хочу ехать в этот лагерь, ну его. Там, конечно, можно хорошо отдохнуть, и, в общем, я больше хотела тебя выволочь в Карпаты, а сама я хочу в поход. Я уже писала, в начале февраля собирается у нас группа. Если хочешь, можешь присоединиться. Это будет дней 10. Если ты будешь писать мне каждый день, я Теперь КВН. Я тоже крепко заметила этот эпизод и фотографию Хемингуэя, пожалуй, единственное, что я запомнила из этого КВН. Мне кажется, любому умному человеку ясно, что под любое модное течение, которое, к тому же, может помочь определить личность там, где её нет, должен подделываться обыватель. Ведь не может он показать миру свою серость. Но мне очень не нравится твоя ехидная радость.

Разве я говорила, что всякий, кто называет себя туристом и сходил в пару несложных походов, уже настоящий человек. Это было бы глупо, и никто бы этому не поверил. Но ты почему-то не хочешь видеть того, самого важного, что держит нас даже теперь, когда всё это так загрязняется и опошляется. Это противно (я имею в виду твоё отношение). Как будто ты завидуешь и рад всяким нашим неудачам. В КВН всё было правильно. Все эти портреты и даже в некоторых случаях песни и походы – внешняя сторона, показуха. Но ты хочешь, чтобы ничего глубже и не оказалось, а оно – есть: то, что всегда было в людях и будет. (Очень убедительно я с тобой говорю, правда? Ну что делать, не люблю я слова, и за это они не подчиняются мне.) Сёмка, а ты хотел бы найти и во мне обывателя? Вполне возможно, что и нашёл бы. Может, в каждом есть и то и другое. Главное – что ты хочешь видеть в человеке. Давай не будем пристрастными к людям, потому что неверие может разубедить человека в самом себе. И ещё, знаешь, не припирай меня к стенке. Ну пожалуйста, смотри на меня такую, как я есть и верь, что я не притворяюсь (во всяком случае, очень стараюсь). Ты зачеркнул одно слово, и я не знаю, как ты обо мне думаешь. Если помнишь, напиши, что это. "Может, я сумею припереть тебя к стенке, что ты (?)… В общем, неважно…"

Я тебе тоже хочу поставить проблему. Ты говоришь – Хемингуэй в моде. Я, конечно, против его бородатого портрета (я бы повесила портрет Маяковского). Но он действительно большой писатель и не такой, как все. Он идёт не вместе с нами, а впереди, и ему можно удивляться и восхищаться им. Чувства его героев обнажены, не завуалированы приличием. Я его не всегда понимаю, иногда мне кажется, он слишком жесток. Мне больше нравит по душе А. Грин. * Тут идёт вставка.

Ничего не поняла насчёт нападок на твои любимые дорожные песни. Почему надо бить таких, как ты и я? Почему бить? (но это уже встречалось) и почему – таких, как я и ты. Ведь мы по-разному смотрим на эти вещи. И насчёт какого "частного случая" - перепалки моей с мамашей ты пишешь? И чего ты хочешь и не можешь добиться? Спрашивай – отвечаем. И всегда пожалуйста.

Насчёт анкеты – впервые слышу. И у меня нет таких "юбилейных" знакомых. Но ещё буду спрашивать.

А на лыжах ты обязательно походи, потренируйся. Даже если не пойдёшь со мной в поход, я обязательно тебя вытащу, и ты не посрамись.

Да, так я начала проблему и забыла. Я хотела сказать про модное, про общественное мнение и про своё отношение. Какая здесь связь. Вот вчера поспорила с девчонкой одной. У неё висит чеканка Модильяни. Я спрашиваю – а где вторая рука женщины, а она с ехидцей посмотрела на меня, как на деревню, и говорит – ты хочешь, чтоб всё тебе было выписано, до последней жилки, иначе ты не поверишь, что это женщина? Мне, ко Это искусство преследует более высокую цель, - говорит она, - чем фотография, оно заставляет думать и чувствовать. Надо было заставить её рассказать, что она чувствует, глядя на женщину с чересчур толстыми коленями и усечённой головой. Впрочем, она бы рассказала, словарный запас у неё есть. И тем не менее наперёд этому не верю. Если б не было имени Модильяни или это имя ничего бы не значило, она, вероятно, пожала бы плечами. К её мнению я не прислушиваюсь, она неискренний человек. Но не может имя возвыситься из-за простого случая. Вот сейчас я читаю книгу Моэма о художнике Стрикленде (Света говорит, что под ним подразумевается Гоген). Все смеялись над его картинами, и только один добродушный итальянец понял в нём гения. Тогда что такое гений – это непохожий на других? А другой художник говорил, что только случай может создать художнику имя и цену. Разве что-нибудь понятно? Вот Ленин – каждому понятно, что это гений. Философский ум, предвидение будущего, ну, в общем, понятные вещи. Или учёные, математики, Эйнштейн. Ну как его не признаешь, если его мысль работает в 1000 раз сильнее и продуктивнее моей. А художники. Ну что такое Модильяни или Пикассо, да и импрессионисты импрессионистов я не трогаю, потому что люблю Ван-Гога.

Нет, я не хотела дискуссию о художниках. Но непонятно долж с какой меркой мы должны подходить к "последнему крику моды". Кстати, один из криков – Кафка. У меня ещё не дошли до него руки. Очевидно, следует подходить самым серьёзным образом и мучить свой мозг и свои чувства, настраивать их на ту волну, которой требует автор, потому что трудно поверить, что мода – дело случая. А вообще всё, что касается сферы чувств – самое сложное в человеке. Недаром мы так спорили о музыке. А может, не стоит спорить, всё здесь слишком субъективно.

Ну всё. Пока. Пиши скорее.

Наташа.

Мама, конечно, не хочет, чтобы я ехала в поход и написала родственникам, чтоб они достали мне путёвку на две недели в подмосковный дом отдыха. Говорит, чтоб я пригласила тебя. Но честное слово, поход интереснее.

*

Здравствуй, Сём.

У меня уже так давно нет вдохновения. Решила не ждать его, а просто написать. Мама очень не хочет, чтобы я ехала в поход. Но все её уговоры ни к чему. Может, я действительно лучше отдохнула бы в доме отдыха, но в походе интереснее, и всё зависит от нас самих. Кроме того, я теперь председатель турсекции нашего института, а это – большая ответственность. Звучит, да? Председатель. А секции пока и нет. Приходится стягивать людей за уши по одному. Как трудно сдвинуть их с места. Я сама буду учить себя работать с людьми и использовать свой же опыт. Энтузиазма у меня хоть отбавляй. Составила план работы и смету расходов. Уже провели одно собрание с демонстрацией туристских кинофильмов. А теперь вот включили несколько новичков в свою походную группу. Вернёмся из похода – они уже будут у меня "кадрами". Запланировали походы выходного дня – лыжные, пешеходные, летом на лодках. Если б это всё осуществилось. Это – действие. Я куда-то применяю себя. Приношу явную пользу и получаю удовольствие. Это я возражаю на твоё безмолвное неудовольствие. Безусловно – это не работа, это игрушки, легкомыслие, да? Кому что. Тебе – мудрствование, самобичевание, самоуглубление, самоизучение, а мне – радоваться, если что-то существует реальное, созданное мной. Вредная я, да? Ну чего я первая нападаю? Знаешь, кому я завидую – людям, которые чувствуют каждый день своей жизни (Горький говорил – каждый день – это маленькая жизнь). Я тогда просто физически люблю ощущаю жизнь, когда мне некогда бывает думать о себе. Опять забрела в дебри. Тут легко сбиться на позу. Но я жалею, что не нахожу в себе сил поломать равномерность, такую убийственную похожесть одного дня на другой. Я оттого и бываю несчастна, что считаю это ненормальным. А если б я приняла как должное – просто жить, довольствоваться простыми личными заботами, как тысячи людей, но я ощущаю, как летят недели, просто так летят, без всяких следов, а я просто старею, просто движусь к концу жизни. И – главное – я уверена, что создай я семью, будет ещё хуже. Уже я не смогу надеяться на это розовое "будущее". Ты что-нибудь понимаешь? Я сама ничего не понимаю. Я только хочу, чтобы мне было что вспомнить хотя бы в конце каждого года. Противно. Но ведь я редко плачусь и исповедуюсь, да? Это – минутное, это накопленное и выраженное словами. Я скорее с собой говорю, чем с тобой. Так вот. Если я приеду из похода здоровая, то сразу дам тебе телеграмму (числа 15-го), а ты подыщи мне, пожалуйста, гостиницу. У вас жить, сам понимаешь, неудобно. А Буду я худущая, зелёная, как всегда после походов. Но ты сделаешь скидку.

Я купила 2 абонемента, почти каждый день хожу в филармонию и просто получаю удовольствие и от музыки, и от исполнения – вопреки твоему представлению я действительно получаю наслаждение от музыки. Если б ты понял, что цинично так рационально высасывать из неё смысл, ты заодно ещё многое бы понял. Но для тебя важнее всего оказаться правым, утвердить свою мысль. А знаешь ли ты, что мысль беднее и ниже чувства, поэтому мысль не может пока постичь человеческую психику. Это самое, кажется, ты мне писал в последнем письме, и я повторяюсь. Но это совсем не противоречит материализму. Пока. Пиши.

Наташа.

В походе я буду вести дневник, а потом, может быть, дам тебе почитать.

*

*

Здравствуй, Сёмка.

Но это уже не то "здравствуй", да? Хотелось бы очень увидеться, особенно первые два дня. А может, это потому, что я здесь одна, все заняты, а кто болен. Даже в театр не с кем сходить. Сегодня ходила на лыжах. Хоть и хорошо, но тоже хоро лучше бы вдвоём. Даже падать с горки неинтересно, и знакомиться ни с кем не хочется. Очевидно от избытка впечатлений мне уже хочется домой. Завтра поеду в Загорск, а послезавтра к брату в Черноголовку. На этом мой "турнепс" закончится. Мне уже так хочется получить от тебя письмо. Наверное, дома заверчусь и не буду так скучать. А ты не ругай меня и не проклинай. Это ты всё придумываешь. Я ещё ничего плохого тебе не сделала, и потом ты сам ещё не уверен, что любишь меня, а если так, то зачем искусственно накалять атмосферу. Я тогда обиделась на тебя. Хоть и обещала больше не ругать тебя за тот мрачный вечер, но ты не понял, и я тебе объясню.

Ты думал о своём, совершенно исключив меня из поля зрения. Может, это и свойственно человеку, что главное для него это – "мне сейчас плохо" или "хорошо", но это нужно как-то подавлять, а не, наоборот, выпячивать. Ты меня прости за нравоучения, Сёмка. Может, я ещё недостаточно хорошо тебя знаю, но мне это не понравилось. Я очень хочу, чтобы у нас с тобой всё время были честные и открытые отношения. Любовь всегда эгоистичное чувство (ты не согласен?)

А помнишь, у Чюрлёниса "Дружба" - у женщины на ладонях чистое и зыбкое. Ты не посчитаешь меня ханжой? Впрочем, не буду больше об этом писать, т. к. у меня самой ещё нет ясности. Я не знаю точно, что хочу сказать тебе, но что-то хочу сказать. Странно, почему ты ни разу не поцеловал меня? А ведь вполне возможно, что за более длительный срок мы оба наскучим друг другу.

Я тебе неприятности пишу? А хочу писать только хорошее. Хочу, чтобы тебе было радостно от моих писем. Сём, а почему твоя мама сказала, что нам не о чём писать друг другу. Я никак этого не могу забыть. Тебе-то вообще интересно со мной ? (если исключить любовь)? Мне с тобой интересно. Ты сейчас, бедненький, без мамы и без меня и не дома. Я уже жалею, что не поехала с тобой в Вильнюс, но я так не люблю жить у чужих людей, мне даже ноги хочется поджать, чтобы занимать меньше места. Вот в следующий раз у меня будет "справный" паспорт, и хотела бы я поехать куда-нибудь с тобой, да отпуска не совпадают.

Я знаю, что ты недоволен этим письмом, мне самой скучно его перечитывать. Поэтому я лучше кончу. Не знаю, мысли у меня, что ли, оскудели, но мне хочется не кончать, а всё писать тебе что-нибудь, потому что ты ждёшь, и я как будто с тобой болтаю.

Вот я уже и дома, кончился первый рабочий день. Работы нет совсем. Выпустили один большой объект, а теперь – мёртвая зона. У вас такого не бывает? Это очень мучительно. Ведь при этом надо сохранять рабочий вид. Меня, оказывается, очень ждали. Надо срочно выпускать газету к 8 марта, потом сдавать ленинский зачёт и участвовать в самодеятельности. На праздник, наверное, укатим в Слободку, там ещё лежит снег. А у нас пахнет весной. Я очень хочу, чтобы ты приехал, когда немного освободишься. Если не на май, то когда сможешь.

Сёмик, я ещё напишу тебе скоро.

Будь здоров. Пиши.

Наташа.

*

Наташа, здравствуй!

Я в Вильнюсе. Жду поезда домой, и, конечно же, стал писать тебе письмо. Но вот штука – вот уж минуту сижу, а нечего писать. Т. е. выдавить из себя запросто можно, но естественно – не идёт.

Вот позавчера был на выставке графика такого – Красаускаса (слышала?), и меня там обуяла холодная злость. Но вчера я был на дне рождения того парня, о котором писал тебе в прошлом письме. Там выговорился. И теперь во мне нет внутреннего давления. И нет такого давления, которое требует письменного выхода к тебе.

Мне что-то говорит, что хоть я и хочу с тобой разговаривать подряд по всем возникающим день за днём и в течение дня поводам, но от этого надо воздерживаться. Что это за внутренний голос? А? Он тебе кажется знаком тоже? Может быть, мы оба боимся начать в таком духе?

Сел в поезд. Уже с новой идеей. Может, просто потому, что я пишу безответно, у меня теряется чувство, что меня слушают. И тогда я вроде бы повторяю то, что для меня уже и так ясно. Т. е. хорошо лишь тогда, когда ты не полностью меня понимаешь. Когда есть в чём убеждать. Если ты – не я. Ха. Ещё немного, я, кажется, провозглашу некоммуникабельность!

Во всяком случае, мне стало уже здорово интересно, и я, кажется, знаю, где мне об этом прочитать, когда буду дома.

Но если я прав, и если эта правота распространяется не только на таких, как я, но и на таких, как ты, не любящих слова за то, что они тебе не подчиняются, то тогда у тебя нет импульса меня в чём-то убедить в письмах.

Действительно, ты меня хочешь убедить в прелести туризма или лыжной прогулки или зрительных впечатлений – делом, а не словом. И тогда у тебя должны быть каждый раз муки, как только ты садишься писать мне письмо. И эти муки тем больше, чем меньше я тебе подкидываю проблем? А? Верно я иду, или уже сбился? Впрочем, мне кажется, что было одно исключение. Давно. В октябре ты как-то написала, что знаешь, что моё письмо придёт в субботу, а до неё далеко, и ты не выдержала и решила написать не дождавшись. Но исключение лишь подчёркивает правило? Может, потому ты так туго пишешь, а вовсе не потому, что так занята. Ведь говорила же ты маме, что привыкла быть одна (когда мама часто уезжает в командировки). Я так представил это, как торчание дома. Никакой привычки быть без мамы, одной, не нужно, если ты ежедневно и так почти что без неё, т. е. всё время не дома и занята… Или я уже совсем далеко не туда свернул? А?

Может, и не туда… Ведь ты всё время твердишь, что любишь писать и притом длинно.

Ну вот, например, ты написала, и написала длинно, тому парню, что собирает значки? Длинное ли было твоё письмо Томе?

Наташа!

Всё это мура. Просто я хочу, чтобы сейчас вот, в этом поезде, сидела ты и голова твоя лежала бы на моём плече, и я бы тогда ни о чём не думал, а так просто вот сейчас ни о чём не думать – не хочется плохо.

Давай я тебе опишу, чего ты не видела в Каунасе и под Каунасом, чтоб у тебя добавилось энергии просить, чтоб тебя отпустили с работы…

Итак. Старинный, средневековый Тракайский замок на озёрах. Там нанимают лодку… А может (я этого никогда не делал), можно в турклубе и палатку раздобыть. Я в том замке не был ещё.

Если ты согласишься, я нащупаю способы, и съездим на Куршскую косу. Это, правда, далеко (за 200 км), но единственное в своём роде место (я там тоже не был, а видел только издали). Очень-очень узкая полоса со 100-метровыми дюнами, с одной стороны море, с другой пресный Куршский залив, куда впадает Неман. Посмотри на карту… Там закрытая зона, но если вызовут, можно попасть. Там какой-то заповедник. Литовцы хвалятся, что Сартр был поражён тем местом.

В институте у меня был очень хороший товарищ. Теперь мы с ним разошлись как-то. В будни – не выберешься, а по выходным не застанешь: по всей Литве ездит на рыбалку и охоту. Вот мы возьмём и напросимся к нему… А? Он последние годы с женой ездит. Перевоспитал… Цельная он личность… Толик Маркашанский. Знает грибные и ягодные места.

А я вот только на то и способен, что делаю рейды (не более 10 км) за ничейными черёмухой, сиренью, яблоками и вишнями.

На краю города есть ботанический сад. На сторожа я не обращаю внимания, как и окрестные жители. Сперва я там лакомлюсь черешней и смородиной, потом яблоками и сливами. Есть там и виноград, но я его ни разу не застал спелым почему-то. А лилии тебя прельщают? Там есть.

В Немане мы будем делать километровые заплывы вниз по течению. Я, бывает, час плыву… вода тёплая. В Каунасском море так ещё теплее – стоячая.

Ты пустишь в ход свою общительность, и, может, удастся попасть на яхту.

Ну вот. Приехал. Отправляю сразу.

Соблазняйся. Привет всем.

Сёма.

*

Здравствуй, Сёмик.

Пусть это будет мой привилегией так называть тебя. Я получила уже второе письмо, а сама ни бум-бум и мучаюсь угрызениями совести. Мне, конечно, каждый день есть, о чём писать, но я почему-то жду вдохновения, какого-то толчка. Если б я могла в любую минуту записывать то, что импульсирую тебе, это были бы настоящие и хорошие письма. Я как-то ночью в Москве мысленно устно написала тебе такое хорошее, откровенное и мыслящее письмо, просто беседовала, а ты отвечал, конечно, как я хотела. Нужно было не полениться, встать и записать это, но тогда стало бы похоже на театр. Пусть так. Зато мне тогда было хорошо и интересно с тобой.

Мне так приятно читать, что ты скучаешь за мной (или по мне). Я хочу, чтобы ты скучал. Вот ты пишешь, что беседуешь в письмах со мной, как со своим отражением, даже не знаешь, какова реакция и доходят ли они до меня. Я всегда старательно читаю, иногда по два раза, вдумываюсь, но редко то, чем ты возбуждён, задевает меня. Я только постепенно изучаю тебя и проникаюсь доверием – к тебе, а не к твоим исследованиям. Обидно это тебе? Я не считаю это твоей странностью. Наоборот, мне импонирует – что не знаю. Что ты такой умный или что так живо реагируешь или, скорее, что умеешь мыслить. Но я сама вряд ли когда-нибудь пойду по такому пути, разве что искусственно, чтобы понять тебя.

Сёмка, я очень в себе разочаровываюсь, но пишу об этом, чтобы ты разубедил меня. Я так изменилась с 10-го класса, несомненно, в худшую сторону. Я очень любила читать и страстно переживала, теперь – почти не читаю, читаю 10 раз перечитанное, а новое – тотчас забываю. Я часто не спала ночами и что-то писала. Если теперь попадается это под руку, становится завидно и жалко, отчего это всё прошло. Теперь так редко бывает у меня толчок написать что-нибудь, излить в словах, всё равно кому. Тогда я знала точно, что горе мне будет, если я не одолею себя и обстоятельства и стану обывателем. Теперь я им стала. Пока это меня ещё мучит, мне жалко себя, кажется, что было что-то заложено, чего я не должна была закопать. Я опять начинаю скулить? Нет, ведь я не с этого начала. Потом я, кажется, поняла, что, как домашняя гусыня, я не полечу сама. Меня не пугает неизвестное, только манит. Но я не поломаю ничего – инертная я, ленивая и слабая духом. А ты говоришь – сильная. Да если б я была сильной, поступила бы на геологический, и совсем другая была бы у меня жизнь. Я стала мечтать о друге, который повёл бы меня за собой туда, куда я хочу. На нём была бы вся ответственность, и с ним мне было бы спокойно. Мне об этом тяжело говорить, потому что считаю только себя виноватой. Я сейчас не о любви говорю, а именно о жизни. Сказки, можно ли так всё повернуть, чтобы я стала самостоятельным человеком, чтобы не ходила каждый день проторённой дорожкой и не считала бы время десятилетиями, как ты теперь, чтобы каждый день был маленькой жизнью. Ты думаешь, я сама представляю себе конкретно, чего хочу?

Вот недавно на работе один парень заговорил о земле, о деревне, и я почувствовала, что он только там был бы счастлив. Встать в 4 часа утра, накосить травы и лежать на спине, отдыхать, а потом опять работать, вечером идти по пыльной дорожке домой, и всё тело ноет от усталости. Так он говорил, и в глазах у него была тоска. Он то же, что и я. Почему же он не плюнет на своё инженерское место и не поедет в деревню? Там бы он и зарабатывал лучше, и дом бы был, и он был бы на своей почве. Он говорит – измельчали мы. Всё от сытости, от спокойствия, от однообразия мы стали такими инертными.

Ты скептически посмеиваешься? А мне об этом думать нужно (может, не поздно ещё), и больно думать, руки опускаются. Вот возьму, уеду в Сибирь, скажу тебе, прощай, ведь ты же не поедешь со мной.

Какую ерунду, однако, я пишу. Только женщина может быть такой глупой. Но я уже очень давно не была довольна собой.

Всё это присказка. А сказка впереди. Во-первых, ты бессовестный "интриган", зачем сманиваешь меня, бог знает куда. Ведь теперь твоя очередь приехать.

Знаешь, у нас такой ужас творится на работе. Как будто взбесились вдруг, за 20 дней до конца квартала нам увеличили план на 30 тыс. руб. (чего-то там не перекрывают, нет достаточной прибыли, нет фондов, а фактически просто невероятно раздули управленческий и обслуживающий аппарат). Этот план необходимо выполнить. Для этого придётся работать сверхурочно без всяких отгулов. Знаешь, я бы с удовольствием. Я люблю общий аврал, жёсткую необходимость, энтузиазм и сознание своей полезности.

Но пока – парадокс – работы нет совсем. А меня персонально (обидно) предупредили, что никаких отпусков за свой счёт.

Так что, грустно думать, но даже майский поход может у меня сорваться. Я подключу к этому делу местком, пусть добиваются, т. к. я буду руководителем. А ты, мне кажется (я это категорически говорю), можешь, наконец, забрать свои отгулы и приехать.

Спокойной ночи. Завтра допишу.

Письмо второе.

Здравствуй. Я поняла, почему у меня так туго с письмами. В каждом письме есть что-то недописанное, оставленное на потом. Очень редко бывает чувство удовлетворения – что сказала всё, что хотела (но ведь это хорошо). Наверное, надо постановить – что написала, сразу отсылать, но тогда появляется спокойствие – письмо отослано, можно ждать ответ. Меня чаще всего побуждают писать твои только что пришедшие письма. Сразу хочется отвечать на вопросы и т. д. А когда письмо зачитано и положено в ящик, оно уже кушать не просит. В общем, я понимаю, как плохо, когда долго нет писем, но ты всё-таки не обижайся. Ты в таких случаях пиши сам. У меня теперь очень сложное отношение к тебе. Я чувствую огромную ответственность. Как будто ты доверившийся мне ребёнок. На за И хорошо и страшно – что будет. Ни за что не хочу принести тебе несчастье. А ты, 100 раз не подумавши, не садись писать мне с пылу с жару злое письмо. Ведь ты уже знаешь, что хорошо это не кончится.

Мне Дальше письмо пойдёт, наверное, несвязное, потому что я читаю кусочек твоего и сразу отвечаю. Ты скачи за моими мыслями. Ну, поскакали.

Мне приятно, конечно, что ты называешь меня молодец и умница и сильной. Дай бог, чтобы ты подольше заблуждался.

А почему ты не согласен, что любовь эгоистична? Вот мать действительно бескорыстно любит. Она хочет, чтобы её ребёнку было хорошо и счастливо. А та любовь, о которой мы говорим, не допускает, чтобы любимому человеку было хорошо где-то вне её, верно? Ведь ревность – тоже эгоизм, а ревность – всегдашний спутник любви. Это теоретически. А практически бывает ещё хуже. И здесь мужчины оказываются на голову выше нас и честнее. Ты не представляешь, каким инквизитором может стать женщина, когда хочет привязать к себе, как она специально мучит, отталкивает. Тебе незачем знать всю эту машину. Мне оттого хорошо с тобой, что всё честно и чисто. Я не люблю убеждать людей в чём-нибудь плохом. Пусть лучше я поверю стану на твою точку зрения в этом вопросе, чем ты на мою. Мне тоже хочется, чтобы все любящие люди делали счастье другого и в этом видели своё счастье.

Итак, этот вопрос выяснили? Ведь я только полюбив поняла, как я отвратительно эгоистична. До этого я считала себя самоотверженной и доброй (со слов моих знакомых).

В следующем абзаце я ничего не поняла, а как раз важно. Ты пишешь – чтобы выяснить, интересно ли тебе со мной, посчитать, сколько в письмах написано о чувствах и сколько обо всём остальном. А нет, вроде, уже поняла, что ты имел в виду. Но ведь ты почти никогда не получал от меня ответа на "всё остальное". А может, меня это всё не интересует? А ты просто пишешь мне свои соображения, потому что не с кем словом перемолвиться? Кстати, это последнее очень неприятно мне. Отчего у тебя нет, ну если не друзей, то просто "круга знакомых". Без этого человек становится мрачным, углубляется в себя, а это ведёт к серости. Неужели это не в твоих силах. Хотя более или менее понятно – почти у всех семьи, а это значит – другие интересы.

А у меня сегодня малюсенькая радость. Одна девчонка (недалеко живёт) предложила вместе бегать по утрам на море. Вот здорово. Не будет так неловко.

А ещё я получила сегодня письмо от одного соученика по школе. Очень плохое письмо. Процитировать?

"Ты говоришь, хорошо жить? Жить не хорошо, жить трудно. Жизнь – это процесс приспособления человека к окружающей среде с целью удовлетворения потребностей. Приспосабливаться - трудно. Радость – всего лишь результат преодоления трудностей".

"Потребности у нас двух сортов – биологические и социально обусловленные. И все наши желания, мечты, мысли вложены в нас либо природой, либо обществом. Одна из самых опасных биологических потребностей – продолжение рода, а из социально воспитанных – потребность быть полезным обществу".

Можно согласиться, что потребность продолжения рода сдерживает развитие человека, но почему опасна потребность быть полезной обществу. В общем, я должна это высказывать ему. Но хотелось бы и от тебя услышать.

Ещё: "На определённом этапе развития мышление уже мешает приспособлению, поэтому часто мыслящие люди живут хуже, чем мало мыслящие".

Труднее, это верно и, пожалуй, хуже. Может, я инстинктивно отталкиваюсь от глубоких мыслей. Ты этим недоволен. А может, мне иначе труднее было бы быть счастливой. Но нет. Всегдашняя бездумность опасна. Она однажды принесла мне несчастье. Надо лавировать, думать там, где необходимо.

И ещё: "Легко понять, почему люди требуют друг от друга искренности: она облегчает общение, более того, составляет основу общения. А общение помогает приспособлению. Но искренний всегда человек – это псих, несчастный, никому не нравящийся, даже вредный для окружающих человек".

Ну вот. В таком разрезе. Это просто – согласен ли ты с ним. А ещё он пишет, что у него нет ничего, кроме своей шкуры и одежды для неё. И за это он борется. Тут много настроения. И я за это его выругаю. И если я сумею его так выругать, чтобы он понял, что, в конце концов, он беден и смешон, а не трагичен и неумён, то будет очень хорошо. Мне больно за него, потому что он вдруг так резко повзрослел.

Смотри-ка, рекордное письмо вышло. А ведь я ещё ничего не сказала о гитаре и о Крыме.

Я очень рада. Большое тебе спасибо. Конечно, для подарка это слишком шикарно. Уже то прекрасный подарок, что ты её нашёл, купил, такую дефицитную, и самый лучший будет подарок, если ты её привезёшь сам.

У нас на работе – я тебе писала в письме № 1 – плохо с отгулами. Я уже работала одно воскресенье, но начальник сказал, что это было только моё положительное начинание. И с моей лёгкой руки будем теперь работать внеурочно, чтобы выполнить 130%-ный план. Так что Крым может лопнуть. И это будет особенно обидно, если ты сможешь приехать в это время. Мы собирались с 26 апреля по 3 мая (4 рабочих дня). Там так чудесно весной. Я бы приохотила тебя к походам и сама первый раз была бы руководителем. Ну, в общем, посмотрим. Если не пустят, приезжай хотя бы на 3 праздничных дня, всё равно куда-нибудь поедем.

Ну вот и всё. Пока. Пиши.

А я, боюсь, уже надолго успокоилась, но ты не взрывайся, бомба.

Н.

*

Ну ладно.

Перевела дух и снова стала на рельсы.

Я тебе скажу, мне вообще не очень понравилась твоя идея с открытками. Во-первых, потому, что это – открытки. Я не люблю, когда адресованная мне почта может попасть на глаза ну хоть моей маме (она бывает любопытна) или, ещё хуже, соседям (потому что у нас поломался замок в ящике, и часто пропадают газеты). А во-вторых, эти обрывки – вовсе не общение. Ну, во всяком случае, до сих пор я не увидела тебя за этими фразами. Если ты совсем собрался исключить письма, то я против. Лучше пиши мне по письму через 3 дня, а если можешь каждый день, то ещё лучше.

А последние стишки – прелесть. Я их покажу маме. Приятно иметь дело с человеком, имеющим чувство юмора. Не будь, пожалуйста, таким осенним.

Я уже писала тебе о твоей панораме? Она плохо дошла – измялась и немного отклеилась (спасибо ещё, прелестную ножку от стула ты мне прислал, в хозяйстве пригодится), но я её повесила рядом со своей снежной фотографией.

Пришла в голову мне идея – буду ставить на письмах числа. А вдруг они у нас на почте задержатся, а ты потом мне дело пришьёшь.

Ну не могу отделаться от отчуждения, уж слишком злюсь. Если получу от тебя хорошее письмо, это пройдёт. Только не пиши, что ничего плохого не думал, не поверю. И вообще чертовски обидно. Почему я должна.

Ладно.

А вообще, это мне тоже каким-то образом доказывает, что любовь эгоистична (и у тебя тоже). А впрочем, может, это и не любовь.

У меня ничего радикально нового не произошло. Хотела расписать тебе по дням, чем я занимаюсь по вечерами. В другой раз, ладно?

Пока.

*

*

Сёма.

Мне почудилось в твоём письме – это о предпоследнем письме – неприязнь, сарказм. Ведь мне же обидно. Как же ты меня любишь? Но всё-таки я рада. Мне приснилось сегодня, что я получила от тебя письмо ещё хуже предыдущего. И я боялась. Понимаешь, боялась твоего письма. Хотела написать чёрт знает что, только б его не получить.

Я хочу прежде всего и с радостью ответить на твои последние вопросы: у меня нет никого, кроме тебя, да я пока никого и не хочу. Хочу только знать, что я тебе нужна и что ты никогда не раздражаешься, не злишься на меня, всегда любишь.

А про будущее я думаю часто, но глупо и неплодотворно. Я не хочу бояться, потому что из-за этого могу стать нечестной. А бояться я могу своего возраста и одиночества. Хочу, что это исключить.

Я тебя уважаю (а для меня это редкость) и иногда боюсь. Что боюсь – это плохо. Я просто не знаю, что ты можешь выкинуть в следующую минуту, и жду удара. Этого, конечно, не переделаешь, нужно только тебя понять.

Почему ты написал, что приедешь прощаться со мной. А теперь и не вспоминаешь об этом.

Я не могу сейчас сказать тебе "да" (вернее, могла бы – очертя голову, я от этого стерегу себя, может, поэтому мои письма бывают более сдержанны и продуманы в этом вопросе, чем я бы хотела).

Если можешь и хочешь – жди.

Я только обещаю тебе по-прежнему Честность.

Я уже не знаю, хочу ли я, чтобы ты пошёл со мной в поход. Раньше я очень хотела этого. Думала, мы подружим, узнаем друг друга получше, думала, нам будет весело и вдвоём, и в компании, и ты станешь жизнерадостным.

А теперь вижу, что это глупо. Ты презрительно говоришь о моём "компанействе". Мне с тобой не просто, и это плохо. Я иногда чувствую себя мелкой и никчемушной, а это тоже ни к чему.

Почему это всё? Если только потому, что ты р терзаешься и ревнуешь, то легко понять, и это пройдёт. А если и правда, мы люди с разных ступеней.

Я ничего не могу тебе сказать о будущем. Ты ведь не поймёшь это как умалчивание.

Ты и сам не можешь знать, как будет.

Может, и тебе будет плохо со мной. Может, тебе мало будет той части моей жизни, которую я отведу тебе.

А всю мою жизнь вряд ли ты примешь, и вряд ли я смогу переделаться настолько, чтобы отказаться от неё и принять твою жизнь

Я не могу жить без "весёлой компании" (пусть это будет так названо). Но только в твоём понимании это не обходится без вольностей (я чувствую, что ты продолжаешь так думать обо мне, это только о тебе говорит плохо). А у нас всё не так. Может, мы все вместе бежим от серой действительности. Но нам легче быть вместе.

Ой, всё это было так сурьёзно. А теперь мне хочется несерьёзного. Я только что пришла из очередного похода, и мне весело. Мама всё пилит меня – почему другие девочки наряжаются и гуляют по улицам, а я только и знаю – шастать в штанах, с рюкзаком и с верёвкой. И главное – компания у меня – пара пацанов да несколько семейных пар с детьми, да десяток девчонок. Это у меня такая секция на работе, и я их предводитель.

Все старые мои друзья ассы смеются, отчего я с ними таскаюсь. А мне просто хочется приложить себя, и ещё мне весело оттого, что им весело. Они совсем не бывают за городом и всему восторгаются, ахают, забавно с ними, как с детьми.

Я не знаю, отчего сейчас чувствую к тебе такую нежность. Я хочу, чтобы ты приехал. Конечно, мне верить нельзя. Ещё вчера я была на тебя сердита – уже не помню, за что. Наверное, лучше тебе было жениться на той положительной девушке. Потому что со мной покоя не жди.

24-го Мы идём в Крым. Мы – это смело сказано. Похоже, что меня не отпустят. Но уже записано 26 человек, и все жаждут, а поскольку я – руководитель, то неужто они меня не отобьют. Сёмик, ты не бойся. В походе люди очень быстро сживаются. А я к тебе буду хорошо относиться. А впечатлений будет сколько! Будешь фотографировать и рисовать.

Ты главное – не робь.

Ага, вспомнила. Хотела сделать тебе втык за этот кордебалет. Ты ведь сам понимаешь, что мне это будет противно, и всё-таки пишешь: хочешь свои чувства разделить на двоих? А мне не нах них противно, на тебя, прости. И не смей больше, категорично тебе заявляю. Ты просто мало уважаешь меня, если так. Всё понятно?

А теперь два вопроса. Отчего ты так настойчиво пишешь о своей матери? Мне кажется, этот вопрос, где и с кем жить, решается уже после решения основного вопроса, а после решения его положительно, все остальные обстоятельства уже не могут помешать и разрешаются мирными переговорами. Ведь у меня тоже есть мама и тоже одна.

Ну вот, опять серьёзности, а я так их не хотела. Давай не будем каждый за себя, а будем каждый за другого.

А ты хочешь меня обнять? Так обними. (А второй вопрос я по дороге забыла.) Пиши.

Приезжай и привози с собой мясо (консервы).

Поцеловать тебя? Целую.

Наташа.

Передавай маме и тёте Соне привет.

Очень важный вопрос вспомнила. Что это значит? Цитата из твоего письма: "Она (мама) очень например, плакала (когда ты улетала…), вспоминая твои обстоятельства"??

*

Сёмка, ты приедешь, или нет?

У нас весна, так хорошо и весело.

Знаешь, такой казус, я нашла в сумке письмо, которое забыла отправить до того, которое ты получил, и ждала на него ответ. Значит, опять был длинный перерыв и серое настроение.

Ты меня прости. Но хорошо, что я его не отослала. Плохое письмо. Я в нём рассуждала, что если хочешь попрощаться со мной, то чем скорее, тем лучше.

В это воскресенье опять поедем на тренировку на дачу Ковалевского. Мама очень недовольна – мне некогда заниматься хозяйственными делами и готовить весенний гардероб.

Сегодня – собрание участников похода.

Расскажу маршрут и разделю их на группы. Маршрут у нас вдоль побережья от Феодосии до Ялты.

Вчера были у меня Марик и Лора с дочкой. У нас теперь холодные отношения. Может, я и виновата, но я вызывала их на душевные разговоры, а они – замкнулись. Что же я должна, козликом прыгать?

Я хочу постричься, но из-за тебя не стригусь.

Вот если мы с тобой расстанемся, я сразу в знак печали срежу свои волосы.

Я ничего не читаю. Не можешь мне объяснить, отчего мне всегда некогда?

Это всё суета.

То, что ты мне написал, прочту обязательно. Читать мне будет интересно, трудно только время выкроить.

Когда будет что-нибудь интересное, напишу ещё.

Пиши. Жду.

Наташа.

И тебя жду. Ведь ты же хотел приехать.

*

Если б ты знал, как мне трудно писать тебе. Как всегда, думаю о себе и не хочу того, что ты написал. Но стараюсь думать о тебе, и тогда не знаю. А может, ты прав. Не хочу тебя удерживать. Хочу только предостеречь – не делай ничего с горя, не подумавши. Я не понимаю причины такого письма. Но вижу, что тебе плохо.

Нет, я ничего не понимаю. И не хочу.

Приезжай. Я ничего толкового не могу написать. Поскорей бы ты приехал. Мне так серо стало. Я не люблю так.

Сёмик, миленький, ты ненормальный, но, пожалуйста, пойдём со мной в поход.

Не отговаривай меня. Я теперь просто не могу не пойти, если б даже захотела. Я руководитель. Звучит? У меня в группе 11 человек. Ты 12-й. Мужчин всего 3, ты 4-й.

А мужчины в группе – почти валюта. Почему-то они гораздо меньше ходят, чем девочки, а нужны больше. Вот и получается, что ты нужен не только мне, но и для дела. (Знаешь, ес

С И потом мне, наверное, будет не так страшно. А боюсь я смертельно. Как проснусь – холодно внутри. Я страшная дурёха. Ну что может случиться? Даже если я не туда заведу. Боюсь, что будет стыдно. Когда в первую тренировку их вела, тоже волновалась, есть не могла. А вдруг неинтересно будет или плохая погода. А Но ведь это – вокруг Одессы, це все знакомо. А там. Знаешь, я почти не умею ориентироваться. А ты? Может, ты немного умеешь. Если я не туда заведу, никому не скажу, что не знаю, куда идти, только тебе, а не то лопнет авторитет, а с ним и дисциплина.

Вчера было воскресенье и последний перед Крымом тренировочный поход. Было 18 человек, из них трое с детьми дошкольного возраста. Прошли по берегу от Одессы до Ильичёвска – 25 км. Обратно ехали автобусом, пели. Когда дошла домой, уже еле волочила ноги. А в пути мы собирали цветы – присы, переправлялись на катере через Сухой лиман, делали привалы с перекусами и кулачными боями. Хорошо. Я уверена, что все будут вспоминать со вздохом. А дети смотрели на меня с собачьей преданностью и спрашивали, когда следующий поход.

Они готовы как угодно хорошо вести себя, только б их ещё раз взяли. Меня ещё начальник не пускает. И вообще – неизвестно, что будет. Но адм комсомольская и парт. организация обещают, что всё будет в порядке. Хотя пока ничего не могут с ним поделать. Крепкий орешек.

Ты, может, был бы и рад, если б меня не пустили, да? Боишься коллектива? У меня все новички. Так что ты не будешь выделяться в худшую сторону.

А Марик с Лорой собираются в Крым на 3 праздничных дня. Если меня не пустят, мы поедем с ними, но это худший вариант. Я, хоть и боюсь, но хочу руководить.

Я тебе немножко расскажу маршрут. Если достанешь карту Крыма (у кого-нибудь из туристов), проследи по ней. Начинаем с Феодосии (туда выезжаем вечером 24-го). Потом гора Кара-Даг, Планерское, потом Новый Свет, Судак, потом Генеральское (это всё вдоль берега и желательно транспортом, чтоб побыстрее), потом подъём на Караби-Яйлу (это возвышенное плато), и осмотр Ледниковой пещеры, потом переход до Перевального, восхождение без рюкзаков на вершину Четыр-Даг, и троллейбусом до Гурзуфа. Здесь мы отдыхаем и осматриваем Ялтинское побережье. Третьего числа мы через красивейшее ущелье Уч-Кош входим в Ялту. Трубят трубы, полощутся флаги, с белого парохода спускают белый трап, и капитан отдаёт нам честь и говорит: "Ни один паршивец не пройдёт на пароход без билета". Но мы всё-таки проходим, и 4-го в 10.00 мы в Одессе и галопом мчимся на работу, где получаем нагоняй от начальника.

Ты же делаешь иначе. С Перевального троллейбусом едешь не в Гурзуф, а в Симферополь, откуда благополучно улетаешь домой. Если же у тебя будет в запасе пара дней, мы с мамой будем счастливы принять вас у нас.

А хочешь – бери с собой Фиму. И тебе будет веселее, и нам лучше.

Скажи ему – песен будет навалом.

А теперь напишу тебе список личного снаряжения:

1) ботинки "вибрам". Худший вариант, но более реальный – кеды со стельками (лучше войлочными),

2) носки шерстяные толстые – 2 пары,

3) носки простые – 3 пары,

4) тренировочный костюм или лучше "доки", знаешь, с заклёпками и ковбойка.

5) тёплые брюки – лыжные (спальные),

6) свитер,

7) куртка (если нет, попробую достать штормовку),

8) очки, кепочку,

9) миску, ложку, кружку, полотенце, зубную пасту и пр.

Кое-что можно будет найти у меня – например, свитер.

Поход стоит 25 руб., а без обратного проезда 20. Это столько, сколько я должна тебе за гитару, так что тебе в основном будет стоить только дорога.

С мясом у нас опять очень плохо. В субботу поедем в Кишинёв.

Просто ужас какой-то – чёрные дни настали для туристов.

Ты пока присмотри в магазинах мясные супы и мясные каши в пакетах (в банках не надо).

Если наша поездка не увенчается успехом, может, ты сможешь что-нибудь привезти. А для этого и вообще для всего позвони мне в воскресенье вечером. Буду дома. Значит, тебе нужно всего 5 дней рабочих (включая 24-е). Сможешь?

Если никак не сможешь, тогда приезжай после праздников. Но всё равно приезжай.

Ты мне опять столько глупостей написал. Я не хотела читать, когда заметила краем глаза фразу: "Мне не везло с женщинами". Но я тебя всё-таки уже немного знаю. Во всяком случае, ты меня ничем не поразил.

Ну, будь. Пиши скорее.

Жду звонка.

Наташа.

А знаешь, у меня есть 3 дня др отпуска за дружину. Я хотела их взять летом, чтобы съездить на 5 дней к тебе. Но возможно придётся взять их сейчас, если иначе нельзя будет.

Молись за меня.

*

Здравствуй, мой милый

Я никак не могу отоспаться и сесть за длинное письмо тебе. А пока пишу, чтобы ты не волновался, на работе. Мы были в долине Привидений, и я всё ахала, что тебя нет. Такой мрак – целое каменное войско, и среди него отдельные фигуры и яркие лица. Гнетущее и огромное впечатление. Доехали на пароходе, и в 7 утра уже были дома, я даже на работу не опоздала. А почему ты не полетел самолётом? Не могу понять. Ведь поездом ты мог опоздать. А сегодня мы будем отмечать поход. Я выпью за тебя и за нас. Всё хорошо, да Сёмка?

На пароходе мы пели до 2-х часов ночи, а потом – только заснули, сорвался ураганный ветер. Чуть не сорвало нашу палатку, которую мы растянули на палубе. Ирка смертельно боялась, что нас бросит в море. Еле мы её собрали и убежали в салон.

Рядом с нами стояла палатка Марика.

Мы встретили их в Ялте – Марик и Лора, маленькая Аль с Алькой, второй Марик и ещё одна девочка. Гена с Шурой тоже ездили с ними, но уехали раньше. Алька ехала верхом на папе и была очень довольна, папа тоже. Ей очень нравится спать в палатке.

Г Напишу тебе, наверное, в среду.

Мама моя уехала в командировку.

Появился шанс сдать кровь и тем самым заработать 3 дня. Мне, правда, неудобно опять говорить об отгулах, потом их, кажется, нужно брать сразу же, не откладывая, и, в-третьих, мне может запретить врач. А если всё удастся, то я к тебе приеду на 5 дней.

У нас холодно, дожди. Пиши. Целую.

Наташа.

*

Здравствуй, Сёмик.

Скучаю очень и очень жду письма. Вчера отмечали поход. И не я первая предложила за тебя тост. Люди хорошо вспоминают о тебе. Спели твой гимн и хлопали. У меня опять много дел, но я всё же нахожу время скучать. Хочу, чтобы ты поскорее приехал.

А теперь я тебе расскажу. Когда вы уехали, мы немного растерялись. Мы неожиданно остались одни, да ещё погода – пасмурно, холодно. Хотелось залезть в троллейбус и догнать вас, чтобы снова вместе. Может, только я так думала, но, во всяком случае, мы друг другу не подавали вида, прыгали от холода и пели. Пошли на турбазу. Там один инструктор вдруг проникся к нам симпатией и повёл в ресторан обедать. Мы сели, перед нашим тоскливым взором появились салаты, колбасы и пр. Но не успели как следует понюхать, как появился пузатый прегадкий надзиратель и разорался – откуда, мол, взялись, па-пра-шу очистить помещение. Представляешь – плевок. И обидно и возмутительно настолько, что никто из нас не нашёлся, что сказать этому грубияну. Наш инструктор пытался его улещивать, но мы уже не дослушали. Вышли несолоно хлебавши и стали друг над другом хохотать, особенно смешно было недоумение Гоши. Он, очевидно, не всё понял. Понял только, что ему, голодному, показали всякие закуски, а потом забрали. Чудеса творятся в этой стране.

А потом мы пошли в долину Привидений. Я уже немного писала. В общем, это каменный хаос и рядом – окаменевшие изваяния, целый лес фигур в шлёмах и с мечами, а впереди – фигура девушки.

Об этой вершине Демерджи есть много легенд.

Вечером поехали в Ялту, остановились у Алёшиного знакомого на площадке очистных сооружений. Спали в хлораторной. Заодно всё и посмотрели.

А утром поехали за билетами, встретили Мариков и все вместе пошли за ландышами в ущелье Уч-Кош. Два года назад это было дикое ущелье с бурной водой, а теперь проложили водопроводные трубы, и не то. Но ландыши там всё-таки есть.

Ложусь спать. Спокойной ночи.

С добрым утром.

Сёмик, напиши, как твоя нога. Как встретила тебя мама?

Мне тётя Нина категорически запретила сдавать кровь, подняла такой крик, что я не берегу своё здоровье. Ну никак я не могу заработать отгулы.

Бегу на самодеятельность.

Пока. Пиши скорее.

Наташа.

*

Наташа! Здороваться ли с тобой? – Я ведь не прощаюсь. Ты знаешь, во снах тебя нет, но утром первая сознательная мысль – это о тебе. Это как-то странно… Уже потом я потягиваюсь, встаю и т. д. И на работе, если я, напр., иду по лестнице, и о деле можно минутку не думать, то мысли автоматически скатываются к тебе, как вода к уровню моря.

Я противен себе за свой характер. Как это ты научилась меня переносить?!

Меня грызут какие-то полусознательные чувства обиды, стыда за себя, за тебя, какие-то предчувствия. Я всё это могу вытащить на свет божий, если захочу. И я захочу и хочу. Меня всегда грызёт недоосознанное, кроме того, по-моему, всё нехорошее должно быть выговорено, и тогда будет освобождение от него и профилактика на будущее, чтоб не повторилось. Я – собственный себе инквизитор. Но почему ты должна это терпеть? А я хочу, чтоб терпела. И мне тогда будет хорошо. Наташа, можно?

Я помню, как меня коробило, когда ты писала, как тебе противен санаторий и что никогда больше туда не поедешь. Коробило… потому что там мы встретились. А вот теперь я ещё и ещё хочу услышать от тебя те же слова, потому что мне стыдно вспомнить, из какой грязи выросли наши чувства, во всяком случае, мои… Ты меня не разубеждай, пожалуйста (ну хотя бы письменно), но мне прямо не хочется верить твоим словам, что ты меня целовала и позволяла ласкать оттого, что просто устала без этого. А ещё прибавлю от себя, оттого что вокруг была такая развратная атмосфера… Больно подумать, что если б я тебя не уговорил в тот вечер поехать в Кавказский аул, то ты бы повела в кино того соседа по столику – Лёню. И вечером он бы провожал тебя… И если бы вёл себя, как тебе надо, то через пару вечеров ты бы уже его целовала… Потому что хочется хоть кого-нибудь, потому что все кругом только этим и занимаются, и почему-де я хуже. И я могу. Вот. Доказательство. А соседка не может… Я лучше.

(Ух, и получу я, наверное, от тебя! Но продолжу.) Ведь я тебя так понял, что тебе трудно одной, и ты не чужда желаний. Но вообще. И я их объектом до сих пор не был. Так вот, с одной стороны, я не верю, что это может быть – такое иррациональное желание-вообще. Оно иррационально лишь в меру неустойчивости его направленности, вплоть до прохожих, но оно всегда имеет пусть воображаемый, но конкретный объект. С другой стороны, - в порыве тоски, - я верю, что никогда не был тебе таким объектом.

Где-то у Белинского хорошо сказано, что страдания могут иметь мнимую причину, но от этого их сила не уменьшается, а даже наоборот.

Наташка!! Я ревную тебя ко всем Лёням, фотографам, спасателям и мало ли кого я ещё вымыслю, ориентируясь по твоим микродвижениям.

А ты так противоречива… То тебе кажется, что ты никогда не флиртуешь, то признаёшь, что хочешь всем нравиться.

А вот ещё, например: откуда узнаётся такой факт, как то, что ты нравишься мужчине, как не по явным признакам. А явные они могут стать не за секунду. А раз дольше секунды, значит, ты, видя, куда идут дела, дождалась явных признаков…

Это так на тебя похоже. Когда дух испытания своих сил в тебе так всепроникающ, что ты не только карабкаешься на скалу или в пещеру, но даже в быту задаёшь себе, положим, массу дел на короткий отрезок, и потом (как ты сама говорила) радуешься, если всё успела.

Беспрестанное испытание себя (отсюда и забеганность). А это от неуверенности в себе. А вот и доказательство этому – твои же слова: мол, другие девочки уверены в себе и принимают поклонение как должное, а я, мол, всегда думаю, за что? Как же в таком состоянии не испытывать своё обаяние на всех?

Но зачем я всё это пишу? Это ведь в значительной мере относится к тебе прошлой, ты сама сказала, что стала серьёзнее. И я верю…

Только вспоминая, что моя главная заслуга перед тобой (как ты сказала под Соколом ночью в палатке) – это то, что я так люблю тебя, - вспоминая это мне как-то щемит, что в Сочи, не видя во мне этой заслуги, а значит, не видя никаких других достоинств, ты позволяла… Не отвечай мне на это. Хорошо?

Я выговорюсь и пройдёт.

Наташа, приехала мама и привезла полотенце. До меня только сейчас дошло, что это всё дорого. Слушай, срочно придумывай, что тебе или маме или ещё кому здесь нужно – и я стану расплачиваться. Я идиот.

Знаешь, что я сегодня обнаружил? Ты ещё, оказывается, можешь меня вылечить лучше всех санаториев. Я пошёл на работе к врачу жаловаться на колено (болит, чертяка) и заодно померял давление: 125 х 75. Такого, наверное, 10 лет не было.

Ты если почитаешь Белинского (где-то в конце 3-го тома, где об "Обыкновенной истории" Гончарова), то хорошо поиздеваешься надо мной. Но я много наклеветал на себя в начале письма. Но всё же, Наташа, избавь меня от этой способности болезненно ревновать. Ты не права, что ревность закономерна, если любишь. Можно обойтись без этого. Можно. Я верю этому. И именно с тобой. И плохо, что ты считаешь это нормальным. Для меня, во всяком случае, плохо. Потому что я из-за того, что со мной было (извини, я повторяюсь), болезненно раним в этой части. А для тебя с твоим всепроникающим испытательным тяготением не исключено, что это – самая соль… Мне как-то в новом свете представляются твои заявления, что ты любишь жизнь… Действительно, выбравшись целой и живой со скалы (хотя бы, где водопад Джур-Джур) и вспоминая потом, что с тобой было, - можно как-то по-особому возлюбить жизнь. И легко представить даже, что ты радуешься тому обстоятельству, что где-то в Ленинграде есть какая-то девушка (в силу каких-то обстоятельств) способная конкурировать с тобой в моём сердце. И легко представить твою радость победы над нею. И так же просто выводится аналогия в мою сторону. Ты не хочешь мне доставить такое же удовольствие борьбы и победы? А?

Не надо мне такой борьбы… Хватит мне борьбы (если это можно так назвать) с тобой…

Наташа, прокляни меня трижды, я что-то не могу выбраться из этой темени уже вот 3-й день.

Прости меня, хорошо? Раскапризничался я что-то, но вот получу от тебя хорошее письмо и успокоюсь.

На меня, видно, ещё действуют окружающие. Не знаю, как там у тебя. Но мне приходится переносить микроподколки. Соученик, у которого я брал свитер, говорит в моём присутствии жене: это он из кожи вон лез, чтоб ответить на 13-й вопрос… Начальнику своему я сказал, что вот есть такая ты в Одессе, и мне нужно к тебе приехать. Вернулся, а он спрашивает: ну как? на щите или под щитом? – Средне, - отвечаю, а он улыбается. О маме и говорить не надо. Какие-то все странные – у них и в голове не укладывается, что от меня можно отказаться или тянуть резину.

Но вообще, меня хоть и считают сумасшедшим, но относятся с здоровой долей уважения к этому сумасшествию. Я начинаю прослывать отчаянным: за "Эстонию", за Крым. А ещё я рассказал эпизод с царским пляжем… Эдак можно и уважение заработать.

Ты с этим туризмом, Наташа, конечно, гораздо дальше отстоишь от мещанства, чем множество других. Но всё же это мало.

Чёрт возьми! Пока мы там шастали, началась новая война – в Камбодже. Кругом идёт огромная жизнь. А я вот разрядил энергию, и меня уже совсем не тянет выступить публично против типов, тяготеющих к Израилю…

Но ты ай да молодчина… Конечно, чем ничего не делать на общественном поприще, лучше уж "делать людьми" вступающих в туризм. Наташа! А может, мы можем, провоцируя друг друга, ещё и в политику удариться. А? Это опасно, с одной стороны… Я с тобой, кажется (это ещё не проверено), на многое готов.

Слушай, а почему бы тебе не строить планы вслух, так сказать. Что это ты говорила: вот поедешь в Сибирь на заработки и там научишься всё делать (в смысле рубить, и т. д.). Ведь эдак, шутя и играя, со всей твоей грациозностью и обаянием, мимоходом и т. д., с другими уловками, а если захочешь, то и прямо, ты же можешь сказать всё на свете… Ну? Что ты там замыслила? Или это должен сказать я, угадав, что тебе надо?

Знаешь что ещё: если ты всерьёз знаешь упражнения для пресса – напиши, а то я что-то по результатам 4-х дней не вижу сдвига…

Наташ, ну напиши мне скорей что-нибудь. Я так скучаю. Уже 4 дня. Письма хочется. Обнять тебя хочется…

Фу. Займусь лучше прессом.

Пока.

Сёма.

P.S. Приветы и спасибо от мамы и тёти Сони.

С.

*

Наташа, здравствуй!

Как ты там?.. Мне грустно что-то. Впрочем, я знаю, что. "Золотой телёнок" смотрел по телевизору. Зосю…

Искусство – это, конечно, не жизнь. Я не маленький, знаю уже это. А всё-таки как-то заскребло.

С Корейкой она гуляла, но у ней были "какие-то искания", и она его "ещё" не любила. А Остапу хватило нескольких дней. А когда они поссорились, то пока Остап съездил в Кара-Кумы и вернулся обратно (месяца 2 не больше), она уж и замуж вышла.

А "В Новогоднюю ночь", что в Риге… Темпы, а? Ночь!

Хорошо в искусстве. Как в кино…

А впрочем, просто это потому, что идёшь вот такой буйной весной, положим, с работы, как сегодня. Очнёшься вдруг: а вокруг такие соблазнительные девочки ходят – взял бы, да и ушёл на безлюдные улицы.

Но ты, Наташка, не обращай на меня внимания. Это я не хандрю, а просто отделываюсь от микрочувств. Мне что-то зарядка прессу перестала помогать. Я уже так натренировался, что на меня не действует.

Перестал я тебе что-то писать на третьи темы…

Вот сего вчера в той книге "Искусство нравственное и безнравственное" я во второй статье наткнулся на жестокое сталкивание искусства и морали. Беспощадное, как у Выготского. Я, помню, тогда обалдел. У Выготского ответа не было. Он намёком ссылался на такого Киркегора. Я через дядю в ленинградской библиотеке Салтыковской узнал, что он написал (русский чтоб перевод был). Одна книга, например, имеет название "Записки соблазнителя" - даже неудобно по межбиблиотечному абонементу такую заказывать. А вообще с зимы как-то так и не было времени заказать. Так во А ещё Фимка, когда мы там были, сказал мне, что этот Киркегор родоначальник экзистенциализма (ты знаешь, что это?). Так я вообще струсил, как бы в голове ералаш не сделать. И вот натыкаюсь на ту же проблематику в этой книжице, что ты прочтёшь (да?). Доволен…

А вот всё не лежу дома и не читаю, а пишу на почте тебе письмо.

Как ты думаешь, что это?

Ну пока.

Не обращай на меня внимания. Да?

Сёма.

*

Ой, Сёмка, ты такой смешной.

Я не представляю тебя пьяным.

Вообще-то я пьяных ненавижу. У меня надолго остаётся к ним брезгливое чувство. Так что хорошо, что я тебя не видела. Наверное, был там общественным клоуном.

Я отвечаю сразу на 3 письма. А мне всё мало. Я хочу получать их каждый день. Ты, конечно, тоже хочешь. Но я уже на этой неделе вряд ли соберусь. Я должна: сшить маме костюм и себе платье, защитить поход, да ещё в субботу мы собираемся поехать на 2 дня на Днестр. Я поеду и организовываю только из чувства долга. Этот выезд внесён у меня в план работы секции, а я придерживаюсь плана строго. Я бы с большим удовольствием посидела дома и сделала все свои дела, а то меня грызёт неудовлетворённость. Я должна писать 11 писем, и это всё старые долги. Представляешь? Наверное, первая причина вечной моей занятости – это всё-таки неорганизованность. Сёмка, я скучаю.

Я хочу, чтобы ты приехал. Я хочу, чтобы ты думал только о хорошем, а не вымусоливал плохое. Если тебе что лезет в голову, ты сразу хватаешься и вынашиваешь, а ты оттолкни, чтоб как резиновый шарик отскакивало, а вспоминай только хорошее и думай о хорошем. Можешь себе запретить? И ведь это будет правильно. Ревновать тебе нечего и страдать нечего. А волноваться и скучать ведь это тоже хорошо.

Я всегда улыбаюсь, когда думаю о тебе. Потому что мне хорошо о тебе думать.

Не знаю, что будет дальше. Может, скука, привычка, может, буду ругаться. (Страшно стало?) А зачем загадывать, всё равно не угадаешь, а теперешнее испортишь.

Я только что шла домой и думала, что мы купим 2 велосипеда и будем каждый день ездить.

Ой, ужас, я так пишу, как будто всё решено.

Ты псих и пьянчужка. А я не лучше. Я никак не отмечала 9 мая. Хоть это мой любимый праздник (один из любимых). Я сидела дома и шила маме костюм, в азарт вошла, и вдохновение было. Даже за весь день нос не высунула на улицу. Я всё делаю по вдохновению. А 10-го я хотела продолжать. Утром ездила на базар и заодно прошвырнулась по всем близлежащим магазинам, так что мама меня еле дождалась. Знаешь, у меня была тяжёлая сумка после базара, и я её просто оставила в парке возле скамейки, а сама пошла в универмаг. Здорово было бы, если б у нас всё можно было оставлять на улице. Чтоб не было такого пережитка, как боязнь за свои вещи. Куда меня унесло, а?

Так вот. А вечером 10-го пришла Светка и сказала, что приехали из Москвы Люда с Гошей, и надо ещё раз отметить поход и заодно проводить Гошу. И мы пошли в ресторан. Правда, нас было всего четверо. Но было очень весело. Там, во-первых, давали концерт, а потом мы всё время плясали "7-40". Знаешь, это еврейский танец. Может, только в Одессе он так странно называется. Это массовый танец, такой зажигательный. Там полресторана отмечало чей-то юбилей, и они всё время заказывали еврейскую музыку. Гошка научился танцевать и был сам от себя в восторге. Ты меня к нему немного ревнуешь, да? Он очень славный парень. А сегодня я такое узнала. Никому на работе не рассказывала, еле удержалась, а тебе расскажу.

Вчера он улетал в 3 ч. дня. Света и Юрка удрали с работы, пошли его провожать. А Людка вообще не выходила на работу по этой же причине. Сегодня Света рассказала мне, что они нашли Гошку на аэродроме в ужасном состоянии. Он был в отчаянье. И только твердил – Никогда больше не приеду в Советский Союз. Оказывается, Людка по неизвестной причине устроила ему напоследок истерику и выгнала из дома. Оказывается, она в Москве выпивала до бесчувствия, потом о удрала от него с кем-то в ресторан за то, что её обещали снимать в кино. Оказывается, она алкоголичка и вообще чёрт знает что. Они в Москве первым делом попали в милицию. Сёмка, такие страшные невероятные вещи. Я знала, что ей нельзя ни капли спиртного и уже привыкла, что Людка всегда пьёт только газ. воду. А оказывается, перед тем, как нам всем вместе пойти в ресторан, она отправила Гошку домой, а сама где-то нажлёкалась. Я чувствовала, что она не в своей тарелке, и у неё был такой вульгарный вид. Но даже если б мне сказали, что она пьяна, я бы не поверила, потому что знаю, что ей нельзя пить. Бедный Гошка. Ему это нужно было? Оказывается, до этого вызова они были знакомы один день, а потом переписывались. Вот как можно обмануться в письмах. (Так что ты будь начеку.)

И знаешь, у меня просто сердце болит от всего этого. Очень жаль Гошку и стыдно перед ним. Всё-таки мы старались, чтоб ему было хорошо. Оказывается, зря старались. Она весь поход пилила его, что он мало уделяет ей внимания.

Знаешь, я всегда относилась к ней покровительственно и даже с какой-то нежностью. Она странная девочка. И многие её не любят. Она ломается, в компании неестественно ведёт себя. И врёт, что ей не 26, а только 23 года, мол, в метрике напутали. В общем, что-то жалкое и надломленное в ней есть. А я думала – это внешне так, видно, не повезло ей в чём-то, а если ближе с ней быть, то обыкновенная девочка, ничего плохого в ней нет, а быть парией трудно и вообще неестественно.

Но теперь – я ненавижу её. Даже если она больна алкоголизмом, то могла потерпеть ради Гоши, ведь он, наконец, не только парень, но иностранец, а она вроде хозяйка, она представляет нашу страну. Позор. И ещё она, видно, злая. Она плохо относилась к нему. Не знаю даже, как я встречусь с ней. Я не умею ссориться.

Сёмик, милый,

приезжай скорей.

Просто не знаю, что тебе написать.

Всё-таки я не имею права. Ты не понимаешь, что это значит?

Это потому, что я сама себе не могу ещё этого сказать, поэтому не имею права сказать тебе. Я ведь знаю, как я подвластна настроениям.

Фу, всё в жирных пятнах. Это потому, что я за обедом писала. Стих нашёл.

Я не хочу, чтобы ты заслуживал специально моё уважение. Будь таким, каким ты есть на самом деле, и делай только то, что тебе нужно или хочется делать. А придумывать себе героические дела – это мальчишество и "фраерство" по-нашему.

А вот хочу я, чтобы ты занимался каким-нибудь спортом, стал ловким, сильным и уверенным в себе.

Я хочу ещё, чтоб ты стал самостоятельным. Чтоб мог всегда сам устроить свою жизнь.

Я только что проснулась. Мне приснился такой хороший сон, и я спешу, пока не забыла его. Даже на море не успею сбегать. Сейчас 6.30.

Мы, очевидно, с походной группой заночевали в снежном северном посёлке. Вчера вечером мы должны были идти на какую-то "куртину" (почему у меня возникло это слово?). Но я решила не идти. А вдруг до темна не успеем. Утром просыпаюсь и слышу фамильярно-ласковое "здравствуй, доктор" (возможно, я исполняла обязанности врача). Открываю глаза – ты сидишь и улыбаешься. Вокруг тебя вся группа, видно, только что вы разговаривали. Ты похож на полярного лётчика, такой мужественный. Лица не помню, но помню, что был ты. И я вижу, что ты очень любишь меня, хотя и не хочешь этого особенно проявлять, и сама смотрю на тебя с такой тоской, хочу, чтобы все ушли. Спрашиваю так небрежно:

- Ты с куртины? – Да, - говоришь. Спросила, сколько туда ходьбы, ты сказал, что часа 4,5, и я обрадовалась, что не пошли вчера.

А знаешь, какая в этом посёлке почта? Вырыты в земле или в снегу длинные вроде сундуки или погреба. Поднимаешь крышку, там полки, а на них лежат письма. Люди кладут, а почтальон рано утром собирает и отправляет на самолёте.

Такой сон. Хорошо бы целые сутки пробыть в нём. Там двери домов не закрываются. Они просто не знают, что такое замки.

Представляешь, ведь это есть на самом деле. А можно всю прожить и не знать ничего, кроме своего болота.

Я хочу на Север, Сёмка. Одна боялась ехать, но я очень хочу.

Побегу.

Как я сегодня тебе отмахала, а?

(Уже на работе.)

Продолжается ужас. Людки уже третий день нет на работе. Сегодня Светке позвонила её мама и сказала, что её с понедельника не было дома. Она только оставила записку, что будет ночевать у Светки.

Теперь только и жди письма из милиции или вытрезвителя.

Я теперь понимаю, что, когда мы оставили их на Кара-Даге, она не обгорела, а напилась. Может, Гоша спал, а может, знал и молчал.

Помнишь, у неё была красная морда и дикие глаза, как будто её стукнули по голове.

Слава богу, что она не отколола такой номер в Ялте. Тогда мы бы получили.

Комплекс упражнений я пришлю тебе. Постараюсь скоро написать. Хочу, чтоб в пятницу и субботу была такая плохая погода, чтоб никуда не ездить.

Пиши очень часто. Целую. Н.

*

Здравствуй, Сём. Я ужасно тороплюсь. Сегодня уезжаю в колхоз на уборку ранних овощей. Ты не пугайся, это на один день. Вернее, на 2 – суббота и воскресенье. Вчера мы ездили, поработали пару часов и приехали домой. За это нам дадут 2 отгула.

Сём, почему ты не хочешь брать маму.

Вот тебе и эгоизм. Уж я думала, что ты хороший сын. Если ты успеешь мне написать или позвонить, я постаралась бы купить вам курсовки или путёвки.

По-моему, это хороший выход. Ведь вам обоим нужно лечиться. У нас будет гастролировать Малый Театр. Я ещё купила оч мало билетов. Будем стрелять.

Ты резко изменил свои убеждения. Отдаёшь мне себя и снимаешь ответственность? Ладно, мы об этом поговорим. Только было бы не очень хорошо, если бы ты перестал выражать себя, а стал бы моей тенью. Я не хочу, чтобы ты залез под мой каблук. И ещё – постарайся пока поддерживать мир между мной и твоей мамой. Она ещё будет иметь повод быть мной недовольной.

Ну пока

Наверное, самое главное я забыла.

Позвони мне. В четверг пятницу после 9 веч. Я буду дома.

Наташа.

Сегодня я получила хорошее письмо. И как всегда стала вспоминать, что написала тебе за последнее время, не обидела ли. А вот обидела, да? Это письмо должна была отослать ещё вчера утром. Значит, потеряла 2 дня. Но ты припишешь это к моим долгам.

У нас ужасная погода. Холодно и дождь льёт круглосуточно. Земля раскисла, из колхоза нас вчера погнали – работать невозможно. А я каждый день, когда бегу домой, думаю, что застану там тебя.

Все кинокартины пропустила, думала, с тобой наверстаю. Хорошо бы, чтобы стало тепло, и чтобы тебя отпустили без нервов. Не обижай маму, Сёма.

Отпечатали твои плёнки. Неважные фотографии. Плохая резкость. На этой неделе будем делать стенд похода. А давай, когда ты приедешь, сделаем альбом с фотографиями и рисунками.

Ты ещё делаешь зарядку? Или успокоился?

Нужно ногами писать цифры. Лечь на спину, поднять ноги градусов на 30, и описывать ими цифры. До скольки какой цифры дойдёшь, сообщи мне.

Ещё хороши упражнения сидя на краешке стула.

1) поднимать ноги, опираясь сзади руками, 2) закрепив ноги, сидя поперёк стула (не к спинке, а наоборот), отклонять туловище назад до горизонт. положения или совсем головой до пола и подниматься. Тоже всё увеличивать число раз.

Для ног нужно делать пистолетики (приседания на одной ноге, вторая вытянута вперёд). На первых порах можно одной рукой придерживаться.

Для рук – отжимания на руках от пола. Туловище должно быть по одной линии. А самое главное и самое трудное – систематичность. Не отступай от ежедневности и всё увеличивай нагрузку.

Я тебе потом ещё упражнения напишу.

Целую тебя. Приезжай.

Наташа.

*

Здравствуй, Наташа!

Я уже догадался, что напис послал тебе одно из тех писем, которые совсем не могут затронуть тебя. Тем более что там – не дело, а трёп. Отвод души.

А вот сегодня вообще собираюсь отводить головную боль. Не смейся. Я уже пару раз заметил, что, например, твоё письмо способно её снять.

Вообще-то я стал "герой". Было дело, я уже привык, что 3-4 раза дня в неделю болела и я даже привык. А теперь редко бывает…

Сегодня меня уморила наша буфетчица.

У меня последнее время возникло прямо-таки подозрение, что она специально для меня оставляет самые костистые куски рыб, самые жилистые куски мяса, самые разваренные сардельки и т. п. Она ужасно флегматичная, но мне кажется, что я был ею замечен. Несмотря на флегму. Я довёл её пару раз до слёз смеха (правда, на неё вовсе не рассчитывал, а так). Она некоторое время ждала от меня чего-то, а вот теперь стала мстить, по-моему, ей-богу. Так я сегодня взял творог и молоко, чтоб ей не удалось мне ничего подстроить. Ну так вот на тебе – остался голодный и голова заболела.

То ли сегодня, то ли завтра наш, Наташа, юбилей. Давай устроим "вечер воспоминаний". Ты помнишь тот прямо-таки тлетворный запах по дороге к морю, где та балка, что ты по ней ходила.

А какая ты смирная пришла с водопада, и всё тебя тянуло облокотиться на меня.

А помнишь, как утром в последний день в Сочи, когда мы шли с зарядки, слегка нет даже не совсем слегка поссорившиеся. Я с Арнольдом далеко впереди, а ты с напарницей сзади. И я был в напряжении: вот сейчас разойдёмся, в суете дня больше не встретимся, и ты уедешь, и ну и пусть, но я на "поклон" не пойду. А ты взяла и эдак естественно притворно-нежным голоском спрашиваешь издали: Сёма, а Сёма? Ты мне не подашь руку? – и так тяжело, там, внизу, по дороге так ступаешь…

Если б ты тогда не проговорила этих двух слов, не вспоминать бы мне сегодня этот юбилей.

(А возле меня сейчас воробей скакал. Они, конечно, нахалы, но всё-таки лето ведь.) (А вон чуть поодаль – белка.) (Это я опять в садике, где церковь.)

А Домский собор? Какая там была суетливая корреспондентка? А мы с тобой сидели такие успокоенные и умиротворённые, как сам тот собор, как будто это так и положено, слушать орган в прихожей.

А этот гитарист, как там его? Иванов-Крамской? Мы из-за того концерта, собственно (я во всяком случае), был так напряжён в то последнее утро в Сочи. Думал: ну даёт! Последний вечер, и ей даже не охота побыть вдвоём. Явно не о-хо-та…

А в ходу ли у тебя моя покупка? А? Интересно, какая дальняя цель тебе нужна, чтоб ты достигла в игре на гитаре тех пределов, которые имела ввиду…

Какое дикое чувство у меня было на слёте под песни после того разговора в поле. Ты тогда остановилась у какого-то дерева, сказав: ты и так всё знал, тебе же не хуже? Но мне было очень плохо. И тогда ты сказала, подойди ко мне. Не скажи этого – и опять всё было бы не так.

Нет, какая ты всё-таки удивительная?

А Зося спрашивает у Остапа Бендера: Скажите, за что вы полюбили меня? – Вы такая нежная и удивительная, - отвечает без запинки. Он свой миллион в посылке в наркомфин отправил, чтобы явиться к Зосе обычным человеком… - Чего это я завернул?

Какой-то, вообще, "поток сознания". Ты знаешь, что это такое? – Это такое литературное направление. Открыл Толстой, а довёл до абсолюта Пруст. А я того Пруста ничего не читал… А ты читаешь что-нибудь?

У тебя тогда в Сочи была какая-то толстенная книга романтического, по-моему, уклона. Вот уж, воистину, не стоит таких читать. А мой начальник-соученик спрашивает у меня: что следствие, а что причина, что я не читаю художественной литературы и вот – сухарь. А я ему говорю, что ненавидел себя за сухость ещё тогда, когда во всю читал художественную литературу, и сухости во мне никто не видывал. Как-то ещё в институте, на одной пьянке, я по обыкновению упился, и мне очень понравилась одна медица, как мы называли. Но я уснул стоя, и её увёл другой. Потом ребята стали меня в шутку упрекать, что я её проворонил, и стали еженедельно передавать от неё приветы (это, как оказалось потом, они сговорились). 3 2 месяца я терпел, и на 8 марта попросил одного, чтоб показал, где она живёт, и отправился (с билетом на танцы в кармане) выяснять отношения. Пришли. С первой секунды она мне дико не понравилась, и я понял, что действительно был в стельку пьян тогда. Как сбежать? Угрюмо умолк. Весь разговор вёл товарищ. Потом он сбежал. И я весь вечер мучился и проклинал себя за сухость. Долго ещё смеялись ребята, меня ею попрекали. А ты знаешь, 9-го мая я, оказывается, был на высоте. Когда я начал особенно косеть, я сбежал, и этого не заметили – сами упились все. Хватились только когда расходились. Так что я не был общественным клоуном. Я там всё нравственность защищал. С самым лучшим моим товарищем институтским. Мы с ним силой (иногда несли в кресле над столом) отдирали нашего группового донжуана от самой симпатичной из жены соучеников. Я с ней потом поспорил о тебе. Т. е. не о тебе, конечно, а сказал, что нашёл одну, за которую могу головой поручиться, что она меня не предаст никогда и ни при каких обстоятельствах.

Но что это я всё о пьянках, дурная голова. А знаешь? Вот у меня уже и прошла голова. Здорово, а? Спасибо тебе, ей-богу. Это всё ты!

(А воробей опять припрыгал.) А в Риге на мне сидели голуби… Как там было холодно в художественном музее. А мы грелись у окна на солнышке и возле батареи. И я норовил тебя обнять, а сторожиха - или как её? - строго хмурила брови, ты заметила? Нет?

А сколько я там ждал тебя у универсама. И почему-то нисколько не злился и не жалел теряющегося времени. А ты вышла и так виноватиться стала, а мне ну нисколечко не обидно и только смеяться хочется и всё. А ты мне говоришь: Ух ты и ехидный. Не забуду, как ты с кошачьей грацией, как пятилетняя девочка, выгнулась перед витриной какого-то специально женского магазина, кажется, "Люкс". И почему это ты не помнишь своё первое посещение Риги? Хорошо бы, чтоб со мной – запомнила… И чтоб Карадаг запомнила, а то в первый раз, говоришь, не запомнила.

А искупаемся мы в Воротах Карадага? Зуб вон… А ты помнишь, как я тебе в Сочи заявил, можешь считать меня стариком, но на экскурсию в Красную, кажется, поляну я не поеду. А ты мне так, отступая, сказала: ну почему стариком, не надо на себя наводить. А что ты имела в виду, когда в 3-й вечер (кажется) сказала мне обо мне: надо же себя как-то больше ценить… Интересно, зачем ты у меня выспрашивала о маме, папе и т. п. Помнишь? У меня даже тогда мысль щёлкнула: что это она? такой дальний прицел берёт? Как с прицелом, Наташа? А помнишь, как мы стреляли в тире. И ты что-то явно загадала на попадание, а никак не попадала: что это было? а? Или мне это нельзя?

Ух и здорово мы тогда поцеловались у твоей виллы после "Кавказского аула". Ты этак покорно, как бы исполняя не тобой придуманный ритуал, подняла руки, обняла за шею, и…

Мне когда-то приснился поцелуй… Какой-то не то чтоб абстрактный, но как-то по краям расплывчатый, нереальный. Как мир через залитое дождём ветровое стекло и резко только в центре, где движется очиститель. И я весь наполняюсь через эту середину, пью… через её разжатые губы, и в то же время по краям весь истаиваю, исхожу в эту уходящую в бесконечность нерезкость. И где я, где не я – уже не знаю.

В Евгении Онегине есть стих:

Хорошо, а? (Что я шутя твердил доселе) – я содрогнулся когда-то от этой строчки. И вообще.

Ты думаешь это у меня память такая на стихи? Нет. Просто я замёрз и вернулся домой. Я только помню, где что. А смотри дальше:

Мне надоело списывать. В одном месте я прочёл о Германне из Пиковой дамы: противостоит трудному, мучительному, трагическому душевному тонусу жизни Германна… - аристократизм дамы XVIII в. с её лёгким распутством, прожиганием жизни, любовным угаром…

Чего это я, ты не знаешь?

Лучше найди у Пушкина (он у тебя есть, и тебе легко это будет сделать) (по алфавитному указателю): "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем". - Каково, а?

А всё же вернусь: я здорово испугался как-то, когда раз мне стало ясно, что я не только отравляю себе жизнь язвой анализа, но даже и такая радость мне не доступна.

Найди у Пушкина на букву С: "Сцена из Фауста":

Но Фауст был с невинной девушкой, а я, слава богу, не Фауст, и просто нужно было не размениваться…

Я вспомнил тот дождь на Джур-Джуре.

И оранжевый полумрак в палатке.

И утром ты сказала: я сейчас к тебе вернусь, полежи. И твой сон у меня прямо в глазах стоит.

И прочтёшь ты это всё и удивишься, что оно тебя не волнует, и напишешь…

Впрочем: Стоп!

Сегодня я был счастлив, что я - конструктор. Пусть никудышный, маленький, но зато честный.

Наше ПКБ постигла очередная неудача: взяли от нас одного старшего инженера (который пустое место как старший инженер) на место проворовавшегося председателя месткома (210 р.). И почему это во всякие управляющие выдвигаются нули, тряпки, подонки, подлизы бесхребетные и т. п. Какое счастье, что ты – из технической интеллигенции. Потому что гуманитарная интеллигенция – это уже гниль. Конструкторы – самые лучшие люди на свете, ей-богу. Я 4,5 года технологом работал, так убежал оттуда из-за безделья.

Недавно шёл в воскресенье отрабатывать майские отгулы, повстречал одну молодую женщину – технолога нашего. Куда идёшь? – говорит. – Отрабатывать. – А ты отметься и уйди. – Так видно ж будет по тому, что я сделал, - отвечаю. И как-то даже радостно стало. А она меня пожалела: погода – чудо, а он – работать.

И всё-таки от этих сволочей скоро, лет через 20-30, отпадёт солидная часть работников – управляющие. Они станут выдавать конкретные мероприятия, у них появится специфика, и она будет отличаться от специфики других работ не общими фразами, толстокожестью и сволочностью.

А пока, чем работа неконкретнее, тем больше гадких типов на неё слетается.

А вообще близится конец листочка и пора кончать. Так же как пора уже и отослать, наконец, это письмо. Просто голова вчера болела. Женщины меня в гроб сведут… На этот раз "из-за тебя". Проснулся вдруг ночью, а ты рядом. И не уснул до утра. А потом вот голова…

Мне всё икалось 1-го и 2-го. Ты не вспоминала?

Ну будь!

Сёма.

P.S. Если я выписываю 31 ногами – это много или мало?

С.

*

Сёмка, ты ещё не получал от меня тоскливых писем? Посмотрим, что получится на этот раз. Мама в командировке. Я дома одна. Очевидно, хандра моя происходит оттого, что я собой недовольна. Я должна была после работы сделать несколько дел, а не сделала ничего. Пришла домой и уже больше не вышла. А может – потому что такая ясная лунная ночь, а я дальше балкона не иду никуда – некому меня вытащить. Раньше я бы не усидела дома, пошла бы на море. Я не скучаю одна. А теперь я разленилась. Ничего из меня не выйдет. И никуда я тебя не смогу повести. Я могу только идти за кем-то. А если не за кем, будем мы сидеть дома и обсуждать знакомых. А сможешь ты меня повести? Я буду смотреть на тебя поверх головы, я буду надеяться на тебя, и тогда ты почувствуешь в себе силу. Твоя мама не будет меня любить. Но не это самое главное. Сегодня я получила от тебя восторженное письмо. Я не могу в себе разбираться. Почему оно не смогло обрадовать меня? Потому что я тебе завидую.

Нет. Всё. Такое оформить трудно во что-нибудь, кроме нытья.

Вчера был у нас крупный разговор с Людой. Присутствовало несколько человек из нашей походной группы и секретарь комитета КСМ. Очень было тяжело. Мы были, как воробьи, бьющиеся о стекло. Мы все говорили с нервами, с надрывом, показывали ей её будущее, мне хотелось схватить её за шиворот и трясти или трахнуть по голове.

А она врала. Автоматически, гладко, потом плакала, и опять ложь, говорила о матери, но я уже ничему не верила. Она стучала себя кулаком в грудь, дай ей волю, она бы рвала волосы и закатила классическую трагедию. Трудно ей будет добиться, чтобы кто-нибудь из нас ей теперь поверил.

Теперь она ходит скорбная, здоровается со мной скромно, как с директрисой. Просила только об одном, чтоб мы никому не рассказывали. Видимо, уже все чернила кончились. Все часы стали, а уже, наверное, ночь. Завтра просплю.

Сёмка, оттого, что ты мне так веришь, я не обману тебя даже в мыслях.

(9 июя

*

Сёмка, я ни о чём не жалею. Я вспоминала обо всём с радостью. А ты, видно, хочешь, чтоб я начала жалеть. Ты можешь не делать мне указаний, как называть тебя. Я не собираюсь ради тебя лицемерить. Мне это слишком дорого обходится. Я себя начинаю презирать, и у меня надолго портится настроение (а ведь ты знаешь, что для меня хуже всего). Поэтому или принимай всё за чистую монету, или держи при себе возражения. Я не хочу больше получать такое нытьё. Почему ты должен плакаться мне в плечо? Ошибаешься, я тебе не мама. Я сама хочу плакаться тебе в плечо. А это возможно будет, только если ты станешь взрослее и твёрже меня.

Лучше подумай о будущем. Я бы хотела знать твои желания и планы.

Сёмка, хочу, чтобы ты твёрдо усвоил. Я уже тебе писала несколько раз, чтобы ты не писал высказывал мне своих подозрений относительно меня. Их слишком много. И я не хочу их знать. Я хочу думать, что ты дум видишь во мне человека. Напрасно ты думаешь, что я не могу обидеться. Давай лучше не будем ссориться. Я очень этого не хочу.

Хорошо я тебя выругала? Надеюсь, это будет действенно. А теперь я тебе скажу, что ты всё-таки мой милый. И я хочу тебя собственноручно побить.

Ну неужели тебе не надоели копания?

Хочу не между строчек, а в каждой

строчке видеть, что ты меня любишь.

Пиши почаще, но не такие письма, как сегодня.

Людка уже появилась на работе. Никак не соберусь с духом, чтобы поговорить с ней. Или она мне всё расскажет, или я вообще не буду с ней знакома. Не могу разговаривать с человеком, которого презираю. То, что я сейчас думаю о ней, может быть гораздо хуже действительности. Свитер твой у неё. Насколько я помню, это твой свитер, поэтому ещё пару дней не страшно. Но постараюсь выслать поскорее.

Мне можешь посылку не слать. Привезёшь всё с собой, ведь это очень хлопотно такую большую посылку.

А когда ты собираешься приехать? Один или с мамой? В июне к нам приезжает мой брат с женой. Я могу снять вам комнату или дачу. А если выберешься в июле, то остановитесь у нас. У нас ведь к морю близко.

Знаешь, иногда закрадывается и ко мне подозрение – а может, я сильно подстраиваю себя. Может, моё отношение к тебе и то, что я скучаю – это только желание любить. Тогда я начинаю вспоминать всё, что нас может связать. И этого оказывается немало. Но, по правде, и мне бывает не по себе. Я этим только даю тебе толчок к пессимизму. Но, может, клин вышибают клином. А может, ты только этого и ждал. Ты ведь знаешь, что любовь это не происшествие, а процесс. Как ты научил меня выражаться – как с красной кафедры. К тебе никогда не закрадываются сомнения – правильно ли ты сделал, что отверг ту ленинградскую девушку? Всё-таки я очень тщеславна. А есть ли у меня на это причины? Это всё ерунда. Обрывки недооформленных мыслей. Ты по ним не делай умозаключений.

Ты хотел бы завербоваться на пару лет на Север? Я бы хотела. Только тогда, когда трудно, остро чувствуешь жизнь. Я больше всего на свете боюсь обывательской однообразной, спокойной жизни. Ты называешь это буднями и говоришь, что их нужно уважать, а я не хочу упускать ни одного дня. Ты пока ещё не понимаешь меня. Только в этом (может, самом главном) мы стоим на разных позициях. Ты пока только созерцал жизнь или думал над ней. А я хочу в ней участвовать и втянуть тебя. Пока ты для меня лучше других только тем, что любишь меня.

Сёмка, зачем ты ходил в партком? Ещё начудишь что-нибудь. Смотри, Сёмка, добивайся, не жалея головы только если ты уверен, что дело стоит твоей головы, только если это дело гложет тебя днём и ночью, если это твоё дело.

Если же ты это придумал только чтобы кому-то что-то доказать, ты не добьёшься ни уважения, ни победы. Я уже повторяюсь. Но меня волнует эта таинственность. Очевидно, ты готовишь сюрприз, чем-то хочешь меня поразить, если выйдет, а в этом и есть опасность. Ведь партком – не школа и не институт.

Ну вот. Пока всё.

Наташа.

*

Сёмка, здравствуй. Я опять совершаю грех. Ты бы меня терпеть не мог, будь я твоей подчинённой.

Ты читал в "Литературке" про Иванова и Сидорова – "правдолюбца" и "технаря". Это в разделе психологии. Интересно. Я, конечно, всё применяла к тебе, и вышел ты у меня и Ивановым и Сидоровым. А что ты скажешь про максимализм в любви и о той железной логике, что женщины взаимозаменяемы. Ты чего-то так робко пишешь. Меня очень всё это трогает, поскольку то, что ты пишешь – не только ты, но наша неумолимая действительность. Дармоеды, бесхребетные и беспринципные. Может, все мы к этому идём, будем защищаться равнодушием. Страшно и гнусно. И потому втрое хочется уехать. Говорят, от себя не убежишь. Но я не такая. Хочу убежать из окружения, а это возможно. Или ты предложишь жить и бороться. Тоже было бы здорово, но надо полководца. Ты ещё не знаешь, куда тыкаться. Нужно быть гибким политиком, потому что мерзость уже слишком сильна. Нужно искать сообщников. А в одиночку ты смешон, как петух.

Но я за тебя, понял? Хотя мне в принципе противно, когда человек против всех и все против него. Ты знаешь мою установку – один не может быть лучше многих. Но я понимаю твою боль и поддерживаю твою непримиримость.

Знаешь, у нас не так. Может, ты бы нашёл людей, с которыми тебе было бы приятно работать. Во всяком случае, есть люди увлечённые. У вас совсем нет? Может, совсем неинтересно. Может, надо поменять работу?

А может, сильно действует "чёрная полоса"? Неужели ты не умеешь с ней бороться. Я, конечно, плохо помогаю тебе. Проклятая суета. Это суета долга. Я слишком много беру на себя.

3-5 июля в Волгограде проводится слёт песни. Мы получили приглашение. Я страшно хочу поехать. В ближайшее время выяснится с деньгами. Если не командируют, придётся за свои. И тогда я в яме. Ничего, мама выручит. А потом сразу к тебе.

Ну будь. Пиши.

И побольше мне доверяй.

Н.

*

Здравствуй, Наташа.

Всё, что я написал помимо этого письма, я тебе дам почитать, когда ты приедешь. Хорошо, что ты задумала приехать. Остальное – неважно задумала.

Но давай о приезде. Я всю неделю более или менее этим занимался. Поскольку дело для меня новое, то и сделать непросто.

Лучшее место в Литве – Куршская коса с высоченными дюнами. Но это – заповедник. На сегодня главное для меня препятствие – это найти ещё 2-х человек, чтоб согласились поехать за 200 км туда. На 4-х уже можно оформлять маршрутный лист. А он даёт право быть там до 3-х дней.

Ты знаешь, какой я общительный, и для меня найти 2-х таких товарищей трудновато. Примкнуть – тоже проблема: я не знаю, когда ты приедешь, нигде объявлений о попутчиках не практикуют, маловероятно, что кто-нибудь организовывается на 200 км на 2 дня, разве что со своей машиной, но где такие?

В общем, в крайнем случае, мы примкнём прямо в Клайпеде. Я, правда, туда звонил в экскурсионное бюро, и меня предупредили, что присоединять к группам они то ли не имеют права, то ли не будут. Но мне кажется, что разговор будет другой, если мы будем там на месте и хорошо попросим. Ты только захвати обязательно паспорт.

Я свалял дурака и не спросил, можно ли жечь костёр и ставить палатку. А то в турклубе мне один сказал, что нельзя. Но и это всё, я думаю, разрешимо. Туда многие ходят и как-то устраиваются.

Полкосы можно пройти за день. Из Ниды в Каунас, может, приплывём на "ракете". В Клайпеду махнём самолётом.

Может, приедешь так, чтоб захватить 10-е июля. У нас этот день нерабочий. Мы все его каким-то образом отработали. Если этот день перенесут, я позвоню.

А то мне очень неудобно брать отгулы. Во-первых, я ещё двух первомайских не отработал. Во-вторых, положение на работе из отчаянного превратилось в смешное от абсурдности. В-третьих, мой начальник, кажется, считает, что я разбаловался: в командировку в Л-д, несколько дней зимой, несколько весной…

А вообще меня так и распирает писать тебе разные свои разности, но день за днём я так и не пишу.

Если бы был возможен тот абсурд, которого от меня хотят, то я бы даже сходил в отпуск ещё летом. Но дело в том, что, по моему мнению, начальство зарвалось и потеряло чувство реальности. Я тебе писал, кажется, о положении в нашем ПКБ. Так вот сроки ещё больше сжали: с полугода уже довели до 1 (!) месяца. Причём один за другим люди из нашего ПКБ уходят в отпуск!.. На этой горящей работе я сейчас один. Анекдот. 2 инженера и 3 техника могут её сделать за 4 месяца. Я заявил, что пусть меня снимают с должности, с оклада и с такой идиотской ответственности. Я за место и деньги не дрожу, как они (раз в управлении хотят, значит, всё). Мне уже не впервой отказываться от должности и оклада (я начальником ОТК на заводе был), если дело пахнет плохим моральным запахом. Меня и так в шутку на работе называют "концлагерь"…

Итак, я предложил написать свой отказ письменно, не стоит, говорят. Ну ладно. Во всяком случае, я предупредил.

Посмотрим, что будет. Дело действительно можно сделать за месяц, если где-то урвать 4-х инженеров и предложить им особые условия. На одной из тем когда-то у нас так сделали, а здесь хотят чёрт те на чём выехать.

На моей сознательности? Так её одной не хватит. К тому же её мало – я злой: все трепются и покуривают или в отпуск идут, а я…

А вчера мне уж и вовсе интересный криминал привешивают вдруг: лично из-за меня з-д в Вильнюсе, мол, не может в этом году выпустить 2-ю партию "моих" приборов! Я-де затянул разработку одного блока… А я-то по настроению начальства понял, что работа в высшей степени не срочная и принялся за другую (слава богу, у нас работы сверх головы). Им, начальникам, кто-то сверх со стороны неожиданно ножку подставил, а они… посмотрим, захотят или нет отыграться на мне.

Мне даже, с другой стороны, льстит, что я вот этак в центре событий.

Второй "мой" прибор с осени пойдёт в Краснодаре. Вот надо подумать, как бы оттуда через Одессу домой летать. Там есть самолёты из Краснодара?

А вообще, Наташа, нам надо вместе в отпуск пойти. Правильно говорит моя мама: откуда ей любить тебя, когда вы не были вместе и 2-х месяцев.

Ты смотрела фильм "Журавушка"? А? Как тяжело…

Приезжай скорее. В июле тёти ещё не будет, будешь на даче. Лес – 1 минута; пляж – 2 минуты. По течению можно час плыть. Лодки на прокат…

В июле грибы уже есть – боровики, я узнавал. И лес, где они есть, знаю. В 5-8 км от Каунаса, где мы недавно стреляли из пистолета (от полка).

Ты, может, огорчишься, что мама опять в курсе наших отношений. Но, во-первых, она ведь моя мама. А во-вторых, от неё ничего не скроешь. Я, например, в тот вечер, что получил от тебя последнее письмо, не пошёл стричься, забыл сказать, чтоб она зашла (мне передали) в обувной доставать по блату туфли и поздно вернулся – и она всё поняла.

7 лет назад мне всё почти начисто удалось скрыть, а вот сейчас – нет.

Знаешь, лучше что я тебе расскажу? У меня недавно была мысль сочинить анкету, выявляющую эффективность нашей и "ихней" пропаганды – одна из тех десятков блажей, что роятся у меня в голове постоянно. И вот 3 дня тому назад я узнаю от моего самого уважаемого (я уже писал о нём) сослуживца и постоянного оппонента в спорах эстетических и идеологических, - я узнал от него, что среди комсомольцев распространяют анкету, располагающую к откровенности. Анкету о нашем и ихнем радио. Причём он от сказал, что отказался бы заполнять такую вещь – можно сесть… (в институте народу не так уж много – по почерку поймут, кто). Назавтра в месткоме я узнавал о Куршской косе, вижу – комсорг. Дай, прошу, анкету почитать.

- Ты, Семён, хороший, на, заполни.

- Я ж не комсомолец.

- Тебе исключение…

- Давай. С удовольствием. Я сам чуть было не сочинил…

А рядом, оказывается, был парень из ЦК комсомола Литвы. Говорит: запрещено распространять любительские анкеты. И ещё разное.

Я всё заполнил. Откровенно. Написал свою фамилию и адрес. И говорю этому деятелю из ЦК: слушайте, привлеките меня к этой работе; я с удовольствием (совсем как ты в своём городском туризме).

А парень он такого типа, как Олег Кошевой. Но только лощёный, красивый, видно, что уже "отшлифованный" волнами большой политики и карьеризма. Молчит. Потом говорит:

- У нас в ближайшем будущем не предвидится проводить опросы.

- Ну и что? Там же не только опросы.

Молчит. Ну, думаю, ещё разок попробую и, если потянет резину, – к чёрту. Что, спрашиваю, у вас разве нет потребности в людях, в работниках?

- Нет.

- Да, я верю. Чувствуется по отношению.

Тебе, я помню, предложили всегородскую пропаганду туризма. Интересно, почему ты этим не занялась? Ведь не занялась?

А вот я ИМ – не нужен.

Я потом подумал: наивный человек!!

Он ведь по тем нескольким репликам моим мог понять всю мою строптивость, своемыслие, что ли, что я уже не комсомолец, а раз прошусь к ним, то и не партийный. И вот такой неуправляемый тип затесается к ним в шарагу! Этак можно и карьеру закончить.

Да, таким – я не нужен.

А жаль всё-таки, что я не могу найти (не ищу, правда) сомыслящих. Ох, и весело было бы: уж мы бы натворили.

Единственный, с кем я могу говорить и говорить начистоту – это вот этот мой "оппонент" с работы, да и тот – оппонент. Даже "мой" Борька, хотя и может говорить начистоту и говорит иногда, но вообще не снисходит с высоты своего национализма.

Мой оппонент считает, что за ту анкету я поплачусь лет через 10. А ещё раньше на пару дней он мне рассказал, чтобы поколебать меня, историю появления той московской пресс-конференции евреев. Знаешь? Я – тебе являюсь 4-й инстанцией от самого Совета Министров СССР. Причём я даже склонен верить, но меня не может это поколебать, к его огорчению. Итак. Было представлено 3 проекта, что делать с евреями. 1-й – организовать поистине добровольное переселение евреев в Биробиджан, как это было в 20-х или 30-х годах и сделать там полноценную республику. Почему-то, он не помнит, проект не прошёл.

2-й – сделать вид, что всё в порядке. Организовать пресс-конференцию и отмежевать "хороших" евреев.

3-й – в несколько суток всех, кто хочет в Израиль, - выгнать. Как в Польше. Знающих секреты держат при этом 2 года на домашнем аресте. За 2 года секреты стареют, и их выпускают.

В этом плане, он говорит, даже понятно, почему евреев не пускали в п/я. Просто готовятся к выпуску, который рано или поздно будет согласно какой-то декларации ООН.

Вот тебе и та точка зрения, с которой стоит "моего" Борьку в п/я не брать. Ведь он-то в таком случае поедет.

А "оппонент" говорит: 3-й проект не прошёл, потому что Насер бы рассердился; видишь, на чём мы держимся?

А я всё-таки думаю, что мы ещё держимся на самих себе и на идее коммунизма и интернационализма.

Ну вот и конец бумаге.

Срочно пиши, когда приедешь. Срочно.

Жду.

Сёма.

*

Наташа!

Мне ужасно захотелось поздороваться с тобой… У меня такое чувство, что тебе худо.

Я сейчас вышел к затону и увидел парадоксальный пейзаж: над самым горизонтом висит огромная апельсинового цвета луна. Одна. И ничто в ещё более огромной вокруг неё природе её ни в чём не отражает… Ничто. Даже вода. Даже небо в непосредственной близости от луны не имеет никакого лунного отсвета. Сейчас почти белые ночи у нас. Небо имеет какое-то собственное свечение. И ему нипочём лунный свет. Луна присутствует, но если б её не было, ни одна краска бы на свете не изменилась. Что есть она, что нет – одинаково.

А она висит, огромная, круглая, плоская, одноцветная и – одинокая.

Я хочу напомнить тебе твои слова: нас двое.

Берегись того, что мы так далеко друг от друга, что мы в разных городах. Это здорово против нас работает. Статистика неумолима. И в этом факте больше разъединяющего, чем соединяющего. Но мы с тобой знаем ещё, что статистика имеет обратную сторону. В ней есть и вероятность маловероятного. А раз знаем, то рано ещё унывать.

Можно мне обнять тебя?

Не унывай.

Сёма

*

Получила твоё письмо. Совестно, что ты так терзаешься. Не страдай. Даже если не будет поездки, для меня всё будет новое. И дней наверное будет немного, так что я только успею осмотреть окрестности. А сроки я ещё не уточнила.

4-5 июля у нас запланирован поход по Днестру. Для меня этот поход самый сложный, потому что местность незнакомая, а карт пока нет. Я, как всегда, боюсь. Томка должна мне выслать карты из Херсона. В общем, если поход пройдёт в эти сроки, то я в понедельник пойду к врачу, возьму бюллетень и заранее оформлю отгулы. Посмотрим. А если поход передвинется на неделю, то и всё передвинется. Ты не мечись. А если получишь телеграмму, а я не прилечу, значит, в последний момент что-нибудь не так.

Жить у вас я не буду. Постараюсь устроиться в гостиницу. Маме поменьше рассказывай, считай, что это моя просьба. И этой не ч просьбы не говори. Сейчас у нас гостит мой брат с женой. И я ношусь по театрам и концертам, как угорелая. Опять нет времени для одиночества, для чтения и для работы.

Вот так.

Невесёлые меня одолевают мысли.

Пиши чаще. Ладно?

Наташа.

*

Как живёшь, Наташа!

Я живу плохо. 8 часов сплю. 12 часов кормлю желудок и молоха работы. Остальные 4 часа прихожу в себя от этой работы. Без божества… и т. д.

А чему ты рада? Малый театр? Стенгазета? Самодеятельность?

А к нам приезжал Горьковский драмтеатр, так я не пошёл. Говорят, чудесно они сыграли "Однажды в новогоднюю ночь". Всем она удаётся…

Если бы там, в театре, хоть не было антрактов, когда все чинно ходят по кругу…

Мне теперь не бывает хорошо. Жаль, правда? И задание твоё не помогает – чувство чего-то невыполненного. Те, с кем лучше всего бы пойти, будут в отпуске на Балтийском море. Не так уж далеко от Куршской косы, но некуда девать девочку. А брать и не мыслят. Вот бы, говорят, в августе.

Но я всё-таки договорился с одним матросом с "Ракеты". Он нас через другую дверь высадит в Ниде. Это на косе, где проверяют документы. Он говорит, что практикуют они для знакомых такую контрабанду. Хоть ты и боялась летать по студенческому билету, зато я видел, как ты прекрасно организовывала безбилетные проезды в группе. Так что думаю, что ты не струхнёшь.

Я не могу себя переломить и начинать повсюду искать попутчиков. Это в то время, как все знают, что я никуда не езжу: то мне бензинная вонь, то пыль, то перспектива выпивки.

Жечь костры и ставить палатки на косе нельзя, но мы управимся за один день. А может, даже устроимся у кого-нибудь. Даже интереснее скитаться. Литовскую часть косы можно пройти за 1 день, я узнавал.

Я опять не сдерживаюсь и занимаюсь отведением души: выговариваюсь. Неужели ты не перенесёшь?

У меня сработали какие-то биологические, что ли, часы – это я раскопал. У нас на работе есть одна девушка чем-то (чёрт меня знает, чем, то ли губами, то ли глазами, когда ты носила очки в пластмассовой оправе) напоминающая тебя. Я её каждый день в буфете вижу. Сегодня что-то паршиво стало. Чего, думаю? Может, причёску сменила или что? (Я это обычно не осознаю.) Как-то больше стала похожа. А потом разобрался: просто давно уже от тебя ничего нет.

Нет. Ты, конечно, не пиши, если не хочется. Просто я выговорюсь, и хорошо буду спать, ладно?

Жаль только, мама всё понимает. Я ей стал, как открытая книга.

Тебе, наверно, тоже кисло. Может, пережидаешь настроение?

Впрочем, что гадать. Лучше отправлюсь спать.

Спокойной ночи. Прочти это письмо на ночь, а?

Ну будь.

Сёма.

Куршская коса – место, способное оставить впечатление. Не сомневайся и приезжай.

С.

*

Здравствуй, Наташа.

Знаешь, что я сейчас сделал? Пришёл с работы, умылся, поел и бросился в парк писать это письмо. (Главная моя деятельность после работы в последний год состоит из сочинения и писания тебе писем.)

Итак, небезызвестный тебе Сёма Воложин, изверг третьего ПКБ нашего института, довёл до слёз очередную жертву своего микроцарства.

Я сегодня в буфете 2-й раз слушал 1-ю часть вот такой были: одна женщина выводила какие-то пятна на кофте из какого-то хитрого материала. Выводила бензином. Отходы производства слила туда, куда и полагается сливать отходы – в унитаз. Только забыла спустить воду. Пришёл с работы муж. Устроился там на обдумывание. Закурил. А спичку бросил под себя.

Раздался взрыв. Он что есть мочи вскочил. И так как квартиры теперь всё больше малогабаритные, то он воткнулся головой в дверь. Да так, что потерял сознание и упал. Жена, почуяв неладное, стала звать, стучать – тихо. Взломала дверь: он лежит без сознания, обожжённый. Вызвала скорую помощь – его увезли. Когда санитары в больнице несли его по лестнице, то вздумалось им вспомнить образно, как это всё произошло с ихним пациентом. Обычно рассказчик в это время говорит, что они стали вести себя приблизительно так, как я, когда я дослушиваю до этого места. В общем, они его уронили с лестницы, и он сломал ногу.

Вдумайся и представь, что творилось со мной и вокруг меня в буфете.

В одной социологической книжонке (я тебе оттуда Маркса цитировал) я прочёл, что одним из практических методов устранения рабо недовольства рабочих является применение администратором в критический момент шутки. Этим методом инстинктивно чудесно владеет мой начальник (соученик). Это он рассказал во 2-й раз эту историю, сдабривая ею упрёк мне, что я жёстко, а не мягко зажимаю.

Насмеялся я от души. Но это меня, видимо, не совсем разрядило, потому что я ещё изливал свою душу своему "оппоненту" по дороге с работы домой. А теперь вот ещё и тебе изливаю.

Всё-таки это оригинальная ситуация у меня. Двойная игра. Техников я зажимаю, исполняя тенденции начальства. А перед начальством бунтую, исполняя тенденции техников. В результате: и тем и другим я плох.

Смотри, - говорит мой оппонент, - не стань похож на сержанта. Каково, а?

Опять один? На этот раз против всех?

Воистину чёрная полоса приближается.

Мой начальник в "душеспасительной" беседе со мной по поводу прошлого инцидента советовал мне вписывать в личную карточку цепь последовательных заданий и сроков, чтобы исполнитель видел перспективу. Ладно, думаю, докажу тебе, что это толку не даст.

Давай, - говорю, - Маша твою личную карточку, впишу тебе следующее задание. Срок 6-е июля. Можешь его выполнить намного раньше – такое оно лёгкое. – Нет, - отвечает, - я сначала кончу вот это, а потом уж ты мне записывай. – Нет уж, - в свою очередь отвечаю я, - задание выдаю я, и когда сочту нужным, тогда и выдам. И условий ты мне не ставь, потому что я их тебе буду ставить по должности моей.

Заговорил я так, потому что положение отчаянное, а она трепется. По 3 часа в день, минимум, а по 5 – запросто, из 8-ми!

Значит, или я посчитаю всё нормальным и, чтоб успеть в срок, сделаю за неё сам. Но тогда мне (при такой линии поведения) не хватит 24 часов в сутки и 365 суток в год, потому что, слава богу, работа есть всегда.

Или я всё-таки буду кусаться, например, вышеописанным способом.

В общем, она – в слёзы. Начальник своё: жёстко, мол.

А, по-моему, куда уж мягче: дать срок в несколько раз меньший, чем нужно.

Холодно рассуждая, я, конечно, её понимаю: действует психологический эффект навешенного на меня ярлыка – концлагерь.

Если я сделал шаг вперёд, следовательно – изверг. Ну а раз сделал шаг назад, то определённо – изверг. Если же я сделал шаг в сторону, то изверг безусловно, ну а если в другую сторону, то не что иное как изверг. Если я не сдвинулся с места, то значит – изверг. Причём во всех случаях это логически обосновано, и вывод следует с железной закономерностью. Ошибиться невозможно: все доводы разума и чувства – налицо.

Но отвлечёмся от этих издержек бабьей психологии.

Я ему предлагаю выход: надо, чтоб не один я был требовательным, пусть в ПКБ настанет всеобщий требовательный климат, тогда меньше будут чувствоваться нюансы моей жёсткости – ушёл от ответа.

А потом, уже один, я подумал, так что? Против всех я не только в ПКБ, а во всём отделе. Климат-то не должен быть микроклиматом, а то нашим будет обидно. А если всех начать зажимать, так сбегут в другие шараги. Мало ли их есть в Каунасе.

Шаг, другой – и я докатился до глобальных масштабов. Наташа, что это у меня за способность такая, а?

И ведь это уже не первый раз.

На первом месте работы, помню, мне всё приходилось подписывать расчёты по загрузке оборудования, чтобы получить поменьше план для кузнечного цеха. Это меня, естественно, бесило. В масштабе Союза или республики, не помню, были проведены две дн фотографии рабочего дня (ты знаешь, что это такое? это в течение всего дня записывается длительность каждой рабочей операции). Так вот я умудрился один "зафотографировать" почти 15 единиц оборудования. С полной скрупулёзностью. Оказалось, что много молотов из 7 часов рабочего дня простаивали 7 часов, 6, 5, 4, 3¹/₂.

Сдавать такие данные в управление, сама понимаешь, нельзя.

У меня начальник отдела труда и зарплаты данные собирал, "обрабатывал", показывал директору, тот ещё давал "указания", он ещё их "подрабатывал", и потом уже управление получало данные об имеющихся у нас мощностях и производительности.

А мощности можно было увеличить втрое-впятеро. Работа кузнецов, конечно, тяжёлая. Им и отдохнуть нужно, и перекурить, и отвлечься. Вот они и забрасывают в печь заготовки только после того, как все предыдущие из печи вынут и отштампуют. А пока новая партия нагреется, проходит час. А штамповать – минут 20. Вот и суди. Значит, надо, чтобы подручный забрасывал через каждые 20 минут. А перекуры надо прекратить – тогда оборудование стоять не будет. А люди? А надо их набрать в несколько раз больше и рабочий день соответственно каждому сократить. Машина выдержит. Но в любом таком случае рабочие не заинтересованы: всё будет так чётко – заработки полетят. Уйдут на другие заводы. Значит, во всём Каунасе расценки нужно снизить. Вот тебе и опять глобальный размах…

Я тогда добился приёма у директора. "Раскрыл" ему глаза. Он крякнул (он и сам всё знал) и выслал из кабинета, обещая подумать. Что он мог придумать? – а я вскоре ушёл от них вот в этот институт.

Вот так и живём: я, Сёма, и Воложин.

Один развёртывает глобальные перспективы, другой их высмеивает, третий мечется, не зная, что делать, и не находя нигде ответа, делает глупость за глупостью.

Вот так-то мы живём, Наташа, когда с головой воткнёмся в дело.

Ну что? Неинтересно тебе было? – Наверное. Зачем я тебе это написал всё? А знаешь, не без расчёта (как это до меня дошло постепенно). Ты ведь мне писала как-то, что в большинстве тебя не трогает то, что так живо трогает меня. И я вот мало, очень мало знаю, что трогает тебя.

У тебя что – нет проблем? – Есть. Так что? – ты такая сильная, что считаешь слабостью ими делиться?

Что я знаю? Как тебе болело сердце из-за Людки, как трудно достать продукты в турпоход, как туго сколачивается группа – но это всё эпизодические вещи, ещё более эпизодически описываемые тобою.

Ты жаждешь положительных эмоций – и в результате я не знаю твоих проблем. Живых, каждо- и злободневных.

Да и положительных эмоций не знаю.

Чем ты счастлива была в последнее время, чем опечалена? Я ничего не знаю.

Мне нельзя? Почему? Почему ты не пишешь??

Впрочем, у меня, наверное, нет права…

А я ещё хочу, чтобы ты понимала мои проблемы.

Но неужели я не могу этого хотеть!?

Наташка! Почему так и не развёртывается твоя, будто бы, мощная тяга писать длинные письма.

Ты знаешь, я начинаю в этот миф верить так же, как в то, что ты любишь собак, уходя с собачьей выставки задолго до её конца.

Но, может, я не прав? Может, у тебя есть веские причины молчать?

Ты знаешь, у меня есть хорошие способности сотворять в голове варианты…

Объяснений…

Ну и что, что я научился больше это сдерживать. Это же не лучше. Это не за счёт отвлечения на другие вещи и не за счёт флегмы, а за счёт снижения мечты. Разве тебе это нужно?

Ну да ладно, а то я совсем съеду на минор.

На Куршской косе, я узнал, посты только на контрольно-пропускных пунктах. Так что затея с матросом – надёжная.

При уходе с зоны проблем нет.

Нас не оштрафу-у-ю-ю-ут!

Ну будь! И да будет письмо от тебя.

Сёма.

*

Сегодня надо мной поиздевались из-за тебя. И я жду удара.

Может, ты даже не приедешь, и, может, я тебя никогда не увижу?

Я не хочу, чтобы даже самые дикие из моих неотправленных тебе писем оставались у меня. Раз я такое писал, значит, я так думал, пусть хоть минуту.

Значит, ты должна знать.

Я их не перечитываю. Пусть там будет какая угодно ахинея.

Мне плохо.

Сегодня Наташа мне испортила настроение. Только не ты, а другая – на работе. Случайно или нарочно, но только при постороннем (при мне) она завела разговор о своём парне (есть у нас такая конструкторская группа, где одни женщины): "Мой вчера спрашивает, где ты была? На танцах, – отвечаю, – потом зашли в кафе. Как я ему это сказала – как в морду ударила. Не разговаривает теперь со мной. Как вам это нравится! Ну ничего – я ему ещё не такое сделаю (и по интонации чувствуется, что у ней действительно есть более или менее богатые возможности что-то сотворить)". А сослуживицы её хором, ласково перебивая, журят: "Брось, Наташа, не делай ничего. Зачем, не надо". И по интонации чувствуется, что они не видят – ради того, чтоб она их слушалась – ничего плохого в том, что она сделала, а только предвидят, что она может в запальчивости (нагнетаемой, между прочим) что-то неразумное в будущем наделать. А она с этим парнем ходит с весны…

Я предвидел возможность такого её поступка, потому что 1,5 года назад она начала ходить на танцы, без этой меры не дождавшись ухажёра. (Хочешь – смейся, хочешь – нет, но мне для этого предвидения такого факта достаточно оказалось.) Так что я не удивился. Но то ли потому, что я к ней был когда-то неравнодушен (бездеятельно, впрочем), то ли потому, что она тоже Наташа, то ли ещё почему, - мне стало тоскливо за того парня. Видно, он к ней не просто относится. И ему из-за неё, видно, стало достаточно плохо, если он понимает танцы и кафе так же, как и я (а легко можно догадаться, что именно так он и понимает). Она же делает вид, что не только не знает, как он смотрит на эти вещи, но пытается вообще такую точку зрения всем своим обществом осудить и тем самым зачем-то обеспечить себе "законную" свободу определённых действий. Её (притворное, по-моему) непонимание его и возмущение им напомнили мне твой ответ "нет" на моё: "и всё-таки – это редкость, ходя в кафе, не влипнуть в грязь". От этого воспоминания мне стало ещё кислей – и я решил поговорить с тобой об одной фразе из твоего последнего письма: пока я представляю для тебя какую-то ценность, я знаю, ты не предашь меня. Вернее, об одном слове: предашь. Это многозначное слово, и его бы нам стоило уточнить. За день до того, как я начал это письмо, я хорошо подумал о нём этом слове ночью (напился кофе и не мог, наверное поэтому, заснуть – вот и использовал время, тем более что трудно остаться одному и подумать).

А не предавал ли я тебя (в твоём понимании) за эти месяцы? Я не знаю, как ты это дело понимаешь, но поговорить всё-таки можно.

Вообще, когда я слы читаю, что ты уверена в моей верности тебе, это как-то автоматически по ассоциации предполагает, что, так думая обо мне, ты и сама меня не предашь. Но только по ассоциации, а не логически. Логически одно из другого не следует.

Стоп!

Я получил ещё одно письмо. Оно не даёт настоящему письму идти прежним ходом. В запальчивости я мгновенно ответил. Но теперь, когда поразмыслил – ясно, что я, хотя в основном прав, но не так акцентировал кое-что. Теперь я могу спокойнее порассуждать об этом.

То, что я намереваюсь написать, возможно, не даст мне отправить это письмо, если я от тебя не получу ещё одного, устраивающего меня.

Так вот.

Вчера я вернулся с работы очень усталый, заснул и, проснувшись, обнаружил, что у меня сформулировалось какое-то по-особому чёткое представление о механизме неискренности.

Хотя ты ратуешь за то, что поведение женщины не предсказуемо, но, наверно, признаёшь, что вероятность 90%, если не больше, того, что ты не совершишь в очередной день прогул, а выйдешь на работу, что ты не предашь свою мать и - что перечислять? – многое можно предсказать.

Очевидно, что ты ограничиваешь сферу непредсказуемости отношениями с мужчинами.

И вот мне кажется, что сам факт твоей (да и других) "паннеискренности" довольно чётко ограничивает круг тех, кто её исповедует.

Ты молода, привлекательна и т. д. и поэтому естественно находишься в перекрестии самых разнообразных возможностей и предложений от мужчин: начиная от более или менее серьёзных ухаживаний (в которых, ты сама говоришь, у тебя не было недостатка) людей твоего круга, кончая пьяными приставаниями на улице, когда темно и ты идёшь одна. Все без исключения эти возможности формируют твоё самомнение и влияют на самолюбие. Но, естественно, ты далеко не всем возможностям даёшь одинаковый ход в развитии их. Даже само возникновение возможностей, их характер, количество и т. д. ты можешь сильно регулировать: одно дело – сидеть в 4-х стенах и довольствоваться друзьями дома, гостями и т. п.; другое дело загородные поездки, экскурсии, пикники что ли; третье – работа и сослуживцы; четвёртое – самодеятельность, положим и т. д. и т. п., вплоть до одиноких прогулок с их случайными встречными.

Регулирование этих возможностей происходит, кроме того, и одеждой, и поведением и т. д. и т. п.

В общем, "Матильда в центре событий".

И на всю эту разнообразнейшую лавину надо как-то реагировать, выбирать, решать – в общем, совершать те самые поступки, которые или предсказуемы или нет.

Почему, если у тебя есть этот "стержень" твой, та или иная моральная, или ещё какая цельность натуры или, положим, есть муж, жених или просто любимый, который "затмевает" других в твоём сознании и подсознании, а так же в некоторых других случаях, т. е. когда одна из воз – тогда (ты наверное согласишься) ни тебе самой, ни тому, кто знает эти ключевые моменты, не составит никакого труда правильно предсказать очередной поступок в отношении очередной возможности. Это тем легче сделать, что в таком состоянии само количество и разнообразие возможностей резко уменьшаются.

Так ли? Наташа?

Совсем другое дело, если у тебя нет этого стержня, если ты легкомысленна или если у тебя нет любимого. Тогда все или большинство этих возможностей для тебя, в конечном счёте, не очень отличаются друг от друга. Появляется тенденция поиска новых и новых возможностей, например, в надежде отыскать возможность, из ряда вон выходящую, которая станет главной.

В этих условиях серой полосы принимать решения на каждую следующую ситуацию труднее. Нет ориентира, критерия внутреннего. И тогда приходится ориентироваться и по внешним, случайным или внутренним, но тоже случайным вещам. Тогда уже действительно сама не знаешь, как поступишь. И не удивительно даже, если это возвести успеешь в абсолют. А возведя в абсолют, чувствуешь себя такой, как все (хоть это и не так на самом деле), и представление о собственной личности не роняется уже так низко, и живётся легче, правда, и выйти тогда из этого освящённого "абсолютом" состояния труднее, но об этом и не думается, да и зачем, во всяком случае, пока длится серая полоса. А там, с божьей помощью, может, сменим ценности, а нет, так можно будет эти ценности спрятать от того, кому они неприятны, за "паннеискренностью", которая ведь тоже абсолют.

Вот так. Вот я и начертил абстрактную схему, но не женщины вообще, а женщины определённого сорта (с "паннеискренностью" и непредсказуемостью поведения в отношении мужчин).

Причём (ты согласишься, может быть) существуют мужчины, так же хорошо описываемые этой схемой непредсказуемости (с тем отличием, что у них, возможно, преобладает активный характер создаваемых возможностей).

Так вот для некоторых не так важны конкретности проявления этой абстрактной схемы как конкретности сами по себе, а важны конкретности, чтобы посмотреть, нет ли в непредсказуемом человеке тенденции перейти в другую схему – в предсказуемого человека.

Вот за этим-то мне и нужно всё о тебе.

Люди меняются.

Должен признаться, что я ошибся в тебе в отношении предска степени предсказуемости твоего поведения в отношении мужчин. И стало мне это ясно не после того поцелуя в такси, как ты решила, и не позже (я, видимо, просто не допускал в себя сомнений), а только после твоего последнего письма с Юнной Мориц.

Что же! Ошибся так ошибся. Возможно, не всё потеряно. Люди меняются…

Возможно, из-за этих слов я и не пошлю этого письма. Посмотрю, что-то ты мне напишешь?

В конце концов, из доверия у меня ты ещё не вышла. А сам факт твоего предупреждения о своей приверженности к неискренности является сам по себе является довольно искренним шагом.

Обмана я не боюсь, потому что, думаю, найду удовлетворение хотя бы в мгновенности разрыва, не говоря о других "приспособлениях" воли, духа и разума.

Нет, Наташа!

Недопоняла ты картинку. Сосна не только одна, но она прямая, как стрела, какие бывают в самом центре леса, защищённые подругами со всех сторон от ветров. Сосны в поле кряжистые и изломанные, изогнутые и низкие.

А сколько воздуха в картинке? Это не пустыня, а простор.

Словом печаль это не называется.

Откуда, спросишь, такая сила? – А ниоткуда. Из себя! И всё. Потому что наперекор.

Я вчера замечательные строчки прочёл в книжке одного нейрофизиолога "Мудрость чувства". Оптимизм есть физиологическая основа. На человеческом этапе органической жизни ощущением приятного награждается всякая деятельность, если предвидится в конце концов польза.

А вреда мы себе сознательно обычно не делаем. В большинстве случаев нам удаётся из любого дела извлечь пользу материальную или идеальную. И, как он пишет, Лейбниц прав: наш мир – лучший из миров.

Я не поленюсь и перепишу тебе выводы анкетного опроса ещё 1900 года в Америке.

1) Большинство опрошенных оказались довольными своей жизнью.

2) Мужчины считали себя более счастливыми, чем женщины.

3) Женатые оказались более счастливыми, чем неженатые.

4) Наиболее счастливыми оказались разносторонне одарённые, общественно полезные, нужные, "ценные" люди.

5) Счастье чаще всего сопутствовало тем, кто вёл умеренный, деятельный образ жизни, был целеустремлён, не растрачивал себя по пустякам (карты, клубы); и наоборот, лёгкая беспечная жизнь, "дилетантское" отношение к обязанностям, частые развлечения уменьшали возможность счастья.

6) Молодость не является "золотой порой" счастья, но и старость не является ею.

7) Почти безусловно необходимыми условиями счастья для большинства явились:

- увлечённость работой и её успешные результаты

- любовь к природе и общение с ней

- любовь, симпатия окружающих и хорошие, добрые отношения с людьми

8) Причиной несчастья могут быть индивидуальные свойства характера: мнительность, тревожность, трусость, повышенная ранимость.

9) Тяжёлые условия жизни не обязательный повод для несчастья, и наоборот благополучие…

10) Счастье сравнительно мало зависит от:

а) уровня образования

б) успехов в науке и знаний

в) занятий спортом или любительских занятий, удовлетворение от хобби имеет меньшее значение, чем обычно считают

11) Карточные игры, танцы, алкоголь не делают человека счастливым.

12) Поэзия и музыка – убежище для несчастливых.

Автор, отдалённый на 70 лет и в другом общественном строе, оспаривает пункты: 2-й, мол, женщины теперь равноправны; 10-б, мол, наука теперь не та; так как слишком влияет на общество и историю; 12-й, мол, у нас – не так, и с этим я бы не согласился. Например, получив пару твоих "тёплых" писем и не имея возможности выкричаться и попеть всласть (чтоб мамаша не догадалась, что опять мне плохо), я едва не разорвался. И только моя чудная "Эстония" с её дивным звуком спасла меня. А был съезд комсомола, давали их песни. И вне этого состояния ни одна бы меня так не довела… Впрочем, я отвлёкся.

Так вот. Прочтя пункт 8-й, с полным перечислением моих качеств и особенно ранимость – я возликовал. В меня вселился бес. Наперекор всему. Я буду счастлив. За мной сама природа, она меня не предаст.

Я такой. Я – оптимист.

Живы будем – не помрём. И пусть даже не будет тебя, тебя, которая, я надеялся, вытравит весь этот перечень (я анекдотически точно его представлял и имел в виду тебя) – пусть.

Не-ет! Ты недопоняла картину!..

Ну что, Наташа? Здравствуй.

Ты уже чувствуешь, о чём пойдёт речь? – Об "обрывках недооформленных мыслей" и о том, достаточно ли я взрослый, о нытье и "копаниях" - да, ты догадалась? Я, например, не открывая конверта смутно предчувствовал, что там будет. Хорошо, что мамы не было дома, и она не видела, как у меня меняется лицо, а то опять принялась бы меня жалеть.

Что? Не хочется даже читать дальше? Опять, думаешь, нытьё.

Нет, не нытьё, а отпор.

Подложкой письму мне сейчас служит книжка, где есть такие слова одного нейрофизиолога:

Если вы вполне уравновешенный человек и действительно цените дружбу, с вами трудно поссориться.

Ты, видимо, считаешь меня достаточно уравновешенным и хорошо меня выручала.

Я, правда, предпочёл бы твоё физическое "побить".

Я тоже считаю тебя даже ещё уравновешеннее, поэтому получай сдачи.

В чём-то я разочаровался в тебе на 3-й день знакомства. Особенно осознанно и бурно это выявилось после твоего письма с Юнной Мориц и паннеискренностью. Ты через много времени написала, что то была шутка. Но в каждой шутке есть доля правды.

Так вот, поначалу я о тебе подумал, быть может, с некоторой точки зрения даже нехорошо. А именно, я решил, что ты – человек с грубой статичной установкой (по терминологии Узнадзе). В переводе на те конкретные обстоятельства это значило, что хоть гром греми, земля трясись, но ты не отступишь в своём поведении от взятых на себя добровольно догм и моральности, быть может, пошлой и мещанской – не знаю. Из таких, наверное, разные выходят фанатики и герои, верные по тупости и по убеждению.

Но я ошибся. Во всяком случае, объект твоей установки основной, жизненной, не долг, а счастье. А партнёр по этому счастью – человек из жизни, жизни меняющейся и изрядно непредвидимой, потому что ты не любишь думать. Поэтому непредвидимой и ненадёжной становишься и ты.

Нет, я по-прежнему утверждаю, что ты достойна максимального доверия. Но на 100% тебе верить нельзя, вернее, уверенным в тебе быть нельзя на век. Я никому, как тебе, не доверял и не доверяю. А то копание и нытьё, как ты называешь, является не чем иным как средством отвоевать нехватающие до 100 проценты. Ты этого не понимала и не знаю, поймёшь ли, но нужно понять, потому что это – я.

Я не знаю, вразумительно ли я пишу, у меня разбегаются мысли, и я не знаю, за какой из них гнаться…

Я никогда не был любим тобой, и тем насущнее мне нужно влезть тебе в душу, копаться, чтобы по возможности управлять ею.

Я достаточно плох, чтобы чувствовать потребность переделаться, а для этого нужно себя вспороть и отдать тебе на переделку.

Я достаточно взрослый и, ноя, преследую очень далёкие цели. Потому что я чем-то в груди чувствую, как для тебя любовь может стать не процессом, а происшествием. И, чтоб этого не случилось, когда мы будем вместе, мне нужно знать тенденции твоей души. И начинать это знать нужно сейчас, а не когда-нибудь потом.

Наконец, я очень не уверен в силе своего обаяния ("пока ты для меня лучше других только тем, что любишь меня"), и можно понять мою вот этакую заботу о далёком будущем.

Мне вообще как-то очень не импонирует сдерживаться и прятать свою внутреннюю жизнь от самого близкого человека.

Потом что ещё? Ведь не думаешь же ты, что ты некий ангел или такая уж цельная натура, что тебя нельзя призвать критикнуть что-нибудь в себе. Ведь не думаешь? ("Я хочу думать, что ты видишь во мне человека") А люди разные бывают. И в разное время один и тот же бывает разный. И в лучшую сторону изменяется, сначала узнав, что в нём плохого. Или тебе некуда улучшаться? Если ты не умеешь анализировать и не види (что по-своему хорошо) и не видишь в себе плохого, так это не значит, что я уж так дурно делаю, что это выискиваю. Подумай, зачем я это делаю, и увидишь, стоит ли напускаться. Другое дело, конечно, если ты считаешь, что я слишком (слишком много подозрений). Так это моя беда, от которой хочу с твоей помощью избавиться.

А не загонять это внутрь. Тем более что я прав во многом, если захочешь себе признаться. Автоматизм, например, смешно отрицать.

Это страшно, когда отрицают, что нет добра без худа – пахнет неискренностью или самообманом. А ведь ты честная и мужественная, в том числе и духовно.

Я верю в то, что ты правильно поймёшь меня и потому так, быть может, беспощаден. Я вообще верю в нас с тобой.

Хотя мне очень досадно подмечать чёрточки твоей нелюбви, о которых ты даже не догадываешься, а также читать прямые утверждения этого. И не потому, что я когда-нибудь обольщался обратным. Просто не знаю, почему.

Где-то в 3-м томике Белинского (не нашёл, где) есть замечательная мысль, что-то вроде: не говорите, что вы любите женщину, положим, за её красоту. Потому что увидев другую, ещё более красивую, вы должны будете утвердить самому себе, что разлюбили первую и полюбили вторую. Если вы можете сказать, за что вы любите женщину, значит, вы её вообще не любите.

Я надеюсь, что ты когда-нибудь перестанешь высчитывать, что нас может связывать.

Я сам уже перестал высчитывать и потому не побоялся тебе это написать, что если бы и стал, так запутался бы в счёте.

Но кончим торговлю.

Я тебе тут вложу (выписал из "Социологии личности" Кона, ибо ты вот всё-таки не читаешь) кусочек: это естественно, что ты подвергаешь себя сомнению. "Не робь". Так и должно быть.

Социально-психологическое значение романтического идеала любви внутренне противоречиво. С одной стороны, он стимулирует нравственное совершенствование, порождает стремление к высшим формам подлинно человеческого общения. С другой стороны, абсолютизация черт "идеальной любви", при игнорировании многообразия её реальных форм, порождает опасный разрыв идеала и действительности. Сопоставляя собственный опыт с ригористическим идеалом, индивид не всегда улавливает их внутреннюю связь. Отсюда болезненное разочарование в себе, ощущение собственной неполноценности (так как его чувства оказываются "не на уровне" идеала), либо не менее болезненное разочарование в идеале ("никакой любви вообще не бывает, есть только физиологическое влечение").

Вот перечитал письмо твоё – и зря ты завелась. Сфальшивить можно невольно, а я лишь побоялся, что сфальшивишь. И я уже не верю твоему ледяному тону (и ты моему не верь – я своё ещё не перечитывал, но, наверное, не лучше). И верю, что твой милый, и что хочешь побить. А я поймаю руки, обниму ими себя, потом обниму тебя и…

Ух, и когда же я уже тебя обниму?!

Но это, конечно, не всё. Нужно в чём-то жить, как говоришь ты. Планов у меня нет. Я слишком люблю действовать, если есть цель (ты видишь, даже копание имеет цель практическую), и слишком не люблю нереальных планов. Без тебя я планировать ничего не хочу. О Севере уже писал раньше. Могу только добавить, что пару лет могут лишь отсрочить омещаниавание (что ли), а не решают вопрос в принципе. Трудностей полно везде. Только воткнись – навалится. А от себя не убежишь. Если хочешь научиться работать (а там мы проводим половину жизни, если отбросить сон), то для этого не нужен Север. Или, быть может, ты имеешь в виду заполучить не трудности работы, а трудности быта (2-я половина жизни)? Тогда ясно: не истратив силы на работе, захочется применить их хоть где-нибудь. В общем, я вижу, туризм для тебя всё-таки бесперспективен?

Хорошо я себе, конечно, в твоих глазах не делаю. (Мне уже было из-за этого достаточно плохо пару дней назад.) Вот, может быть, тебе пробный камень на эгоизм: моя мама.

Будет и хуже, я думаю. Расплаты всё…

Я – готов. Ты – не знаю. Не знаю, как с моральными, но период материальных страданий должен быть обязательно.

Во мне 2 человека, один – мещанин, другой – способен на порыв. Мещанин во мне никогда особо головы не поднимал. И поэтому я не жалею о Л-де. Мне, собственно, и не Л-д угрожал, а Каунас. Я тебе не всё сказал. Другой город – это объективно само по себе проблема (интересно, как мы с тобой её решим). И мне уж совсем здорово нужно было сделаться этим практичным гадом, чтобы провернуть это дельце. По "общему мнению" (частично довлевшему и надо мной) моя суженная живёт в Каунасе. И известно, кто, и всё уже обдумано и обсчитано, и она меня ждёт, хоть я и мизинцем не шевельнул, и очень хорошая девушка, между прочим, - и только одно: не нравится мне. И вот я, почти не признаваясь себе, уныло ждал, пока это для меня станет неважным. Вот от какого ужаса ты, Наташка, меня избавила. Избавила окончательно, потому что я случайно вместе с ней ехал в Вильнюс, когда летел 24 апреля, и скрыть не мог, да и не хотел, куда лечу.

И всё же меня зло берёт, когда я сейчас читаю: к тебе никогда не закрадывается сомнение – правильно ли ты сделал, что отверг ту ленинградскую девушку? – Поздно, Наташа, говоришь это. Она хотела приехать на Май – я увернулся.

Она имеет гордость – всё.

Да, я не жалею. Потому что люблю тебя. Так, как не бывало ещё со мной: "как дай" тебе "бог любимой быть другим". И может, этот другой, т. е. 3-й, будет, и пусть ты будешь счастлива, а я несчастлив. Пусть. Пусть всё летит в тартарары – я буду знать, что бывает и настоящее. Может быть, даже и умереть не так страшно жалко.

Но маму я не предам. Она как неизбежность терпела мои "выходки", связанные с тобой, и не бывала обижена в своём терпении. С её точки зрения, например, зимой, я всё-таки не заболел, хотя болело горло. Это тебе до ужаса смешно, но она такая. Не знаю, может, и можно её обработать, отправить к тёте или дяде и т. д. Не знаю. Пока, во всяком случае, я не собираюсь её смущать.

Огромное тебе спасибо за конкретное приглашение меня с мамой, да ещё прямо к вам, или вот эти конкретные предложения что-нибудь снять. Спасибо. Я теперь смогу это маме сказать. Она спрашивала – мне приходилось отвечать, что: ну звала же она тебя ещё зимой – что изменилось? мол.

Итак, спасибо. Но… В июле у нас снята дача, если помнишь, в Панемуне. Отпуск мой летом вообще теперь под вопросом. Но спасибо. Такие спускания на землю немало значат для мамы, да и для меня, наверное.

Вот такой я земляной и без крыльев. Во всяком случае, сегодня. Нравится?

Переживу, конечно. А лет через 10 останутся только лёгкие воспоминания, быть может.

Говорят, у мужчин 2 пика статистических, когда они женятся. 2-ой – в 40-42 года. Как раз. Смирюсь…

Ох, боль ты моя, Наташка!

Сейчас-то я не смирюсь.

Плачь, плачь мне в плечо, милая, хоть оно и не такое твёрдое. Плачь. Я крепче стану. Плачь – легче станет обоим.

Смотри, чтоб 1000 км не сыграли свою статистически коварную роль.

Ну будь.

Сёма.

P.S. С парткомом всё будет в порядке. Я всегда время от времени взрываюсь. И никогда ещё не пострадал непосредственно. Голову так просто мне не снимешь.

С.

P.S. Знаешь, а я сегодня из пистолета выбил 23 из 30 – личный рекорд…

С.

А вообще – дела плохи. И, наверное, я зря оправдываюсь, юлю и наталкиваю тебя. Так и быть уж, отправлю это письмо. Но быть может, надо и о гордости вспомнить. Говорят: любовь зла – полюбишь и козла. И наверное это правда, так что можешь – люби, какой есть. А нет – суда нет.

Мне жаль, что ты никогда не извиняешься и никогда не жалеешь о содеянном. А ведь я никогда-никогда не хотел тебе зла и не хотел обидеть. Субъективно я прав, и ты могла бы это понять, если бы любила.

Вот я и не сдержался. И баня не помогла.

Но ты всё-таки не обращай внимания, ни на это письмо, ни на то, что люблю тебя.

И на то, что мне плохо, тоже не обращай внимания – выживу.

Ну будь всё-таки.

Сёма.

Конец первой интернет-части книги "Есть повести печальнее на свете…"