С. Воложин

Четвертая интернет-часть книги “Сочинения на заданную тему”

Среди читателей “ЛГ” встретятся люди, не понимающие язык литературной образности. Для них и предназначен этот разбор нового романа Регины Эзеры “Насилие”.

Можно было бы согласиться с аннотацией романа, что он рассказывает о судьбе латышской крестьянки Элизы Кроне и ее семьи, что Эзера говорит своей книгой об укорененности несчастий сегодняшнего дня в дне вчерашнем, военном, об ответственности наших нынешних поступков за будущее.

Действительно. Почему Элиза отказалась приютить брата, хотевшего спрятаться у нее на хуторе от фашистского призыва? Потому что она и так слыла красной из-за ушедшего “с русскими” мужа, и понятное желание во что бы то ни стало вырастить сына толкнуло ее на морально сомнительную осторожность. Тут действительно начало бед фамилии Кроне. Брат “загремел в легион”, потом - плен, фильтрационные лагеря, “пропащая жизнь”. В итоге - спился и вскорости умер, оставив сына Юста, наследственного алкоголика. Затем - изломанная Юстом душа и тело его жены Сольвиты, физически уродливая дочь их (гидроцефал) и сын Агрис - с задатками морального урода. Мужа Элизы убили националисты. Ребенок, Эрик, годами мало видел мать, которой пришлось “трубить на ферме от темна до темна, на своих плечах вывозя колхоз в трудные времена”. Эрик рос без призора. И вырос. Насильником и бандитом. И мать спрятала его от людей и власти. И годы моральных мук ее не спасли жизнь сына. Он повесился. И ей пришлось ночью похоронить его в лесу, и могила заросла и потерялась.

Зачем, спрашивается, это понадобилось? - Затем, чтоб мягко, а может, и не вполне осознанно выразить очень широкий взгляд автора на проблемы нашего, мол, насквозь политизированного, принципиального и потому-де ожесточенного мира.

И вот, не отказ брату в убежище описан в романе, а несколько слов Элизы об этом плюс два абзаца авторской половинчатой оценки щекотливого факта. Не выпечка Элизой хлеба для партизан акцентируется, а всеобъемлющая доброта ее. “Все - люди, все есть хотят”,- дважды повторяет автор Элизину фразу. И слова, что Элизе “недостает классового подхода”, как-то отчужденно звучат не только для самой Элизы. И в подборе исполнителей геноцида: и ультраправого, и ультралевого - гитлеровского и полпотовского - нет ли в такой симметрии подсознательного поиска точки зрения “над схваткой”? А задумчивое: “она не должна была все отдавать работе, ведь ребенок важнее коровы”?.. Или это слабое, но стойкое ощущение, что автор-рассказчик оправдывает свое неосуждение Элизы за укрывательство насильника... Да вообще по книге рассеяны разные сомнительные поступки рассказчика: от неумелых выпивок до варварской ловли лягушек с Агрисом.

Все это образы непредвзятого подхода в размышлении о болях нашего сегодняшнего мира.

Но в непредвзятости, согласитесь, есть какая-то пассивность в отношении к материалу жизни. А пассивность (по В. Муриану) появляется, когда автор не склонен сближать идеал с действительностью [1]. Вот Эзера и не склонна сближать. “Я бежала,- пишет она,- от необходимости быть (или, по крайней мере, выставлять себя) всезнающей и всесильной”. И это бегство от фальшивого парада и псевдоблагополучия - извращений исторического оптимизма нашего общества. Это бегство, в котором совсем не обязательно терять идеал. И все же что-то минорное происходит от перенесения его вдаль.

В романе есть глава “Вкратце о своих целях”, очень симптоматично не оправдывающая свое название. Зато в ней есть такое признание: “...я не могла выразить свой замысел коротко. Мало того, я обнаружила, что не в силах сделать это и подробно... Цель ведь - нечто весьма конкретное, строго заданное...” И далее там чувствуется, что, скажем так, считавшаяся Марксом его отличительная черта - единство цели - не является в самооценке Эзеры ее признаком. Ее же козыри - раскованность и честность.

“Терпимость” - так можно переназвать для себя “Насилие”, и это больше б соответствовало пафосу романа. Значит ли, что и глава о названии книги оказалась у Эзеры несостоятельной? - Нет, пожалуй. Ибо - как доказал крупнейший исследователь психологии искусства Л. С. Выготский - удаленность образа от того, что он должен означать - правило художественности.

А какова ж общая оценка романа и автора? - Не будет оценки. В этот раз пусть оценивает читатель: он теперь достаточно много поймет - даже самый некомпетентный в литературной образности.

1 - Муриан В. М. Эстетический идеал. М., 1966. С. 18.

Конец четвертой интернет-части книги “Сочинения на заданную тему”