Наконец, я наткнулся на нечитабельную книгу – Цветаевой, “Повесть о Сонечке” (1937). Это для меня ценность. Потому что в таких книгах чаще бывает та странность, какая указывает на подсознательный идеал автора. – Считайте меня за то извращенцем. Но я – за тонкость.

Я начинаю писать об этой повести, недалеко продвинувшись от её начала. Я быстро устал от этой сплошной лавы чувств, извергаемой на читателя автором. Полез смотреть, что пишут другие об этой повести. Ходасевича – который свёл Сонечку к типу этакой эфемерной красоты, коротко живущей. В другом месте я прочёл, что Цветаева бросилась писать об этой Сонечке Голлидэй, когдатошней, 20 лет назад, когда узнала о её смерти. То есть скорая смерть героини (ну что такое 20 лет для человеческой жизни!) витала над писательницей. – И я вспомнил…

Это было в Каунасе, в музее, наверно, в 60-е годы, на какой-то выставке. Я наткнулся на небольшую картину. На ней, почти всю её занимая, был изображён красивейший, огромный мотылёк. Кажется, вечером. И он, - подумалось, - не знает, ни того, насколько он красивый, ни того, что жить ему, однодневке, осталось от силы час. – Я не заплакал. Но вспомнил, как я убежал из комнаты на улицу, в темень, чтоб, если буду плакать, никто не видел. – В чём дело? – Я услышал из нашего мизерного “Москвича” начало, как потом оказалось, 40-й симфонии Моцарта. Самые-самые первые звуки. Трепетные. Я представил этого мотылька-однодневку, что потом увидел на выставке, и мне стало безумно жалко, что он умрёт. Особенно остро болело, что он не как мы, люди, понятия не имеет о смерти и о близости её к нему. Я шёл в темноте по улице и беззвучно рыдал, чтоб не обращали внимания прохожие.

Вот так же и эта Сонечка.

И сходится, что стихи-то Цветаева писала – ницшеанские. А это то мироотношение, что мир плох, раз в нём присутствует смерть, и раз, следовательно (для индивидуалиста, впрочем), жизнь бессмысленна. И бежать от ТАК устроенного мира можно только в метафизическое иномирие, где нет причин и следствий. И в том подсознательный идеал художника-ницшеанца. И Цветаевой в том числе.

И на этот идеал указывает такая странность, как задыхающийся какой-то ритм прозы.

Чувствуете? “Я”-повествователь – где-то витает душою, и слова лишь кое-как обозначают, где и когда находится его тело и мысли. И плохо получается. – Октябрь "тот самый” - это 25 октября 1917, когда грянула Октябрьская революция. А "догромыхивали” - это Октя́брьское вооружённое восста́ние в Москве́ — вооружённое выступление большевиков в Москве, проходившее с 25 октября (7 ноября) по 2 (15) ноября 1917 год во время Октябрьской революции” (Википедия). – Но всё равно не понятно, что это за "первый по окончании”. – Цветаева, наверно, думает, что в ноябрь восстание не перешло. Это объективно неверно, что субъективно не важно. Важно, что читателю не понятно. Как и обособление "живая”, намекающее, что теперь Сонечка уже мёртвая. Как и эта каша с "история… с… доисторией… поисторией”. И при чём тут Вера?..

Всё ясно, если знать, что имеем дело с жизнью, которая бессмыслица, раз есть смерть.

.

Позор в том, что дальше можно, собственно, не читать, если для тебя главное – угадать сперва наличие, а потом содержание подсознательного идеала автора, что и есть художественный смысл повести.

.

Чтоб не стыдиться, занимаются эстетической (не художественной, по-моему) ценностью – что есть представление – по противоположности художественной ценности (бессмысленности жизни) – жизни через как бы увеличительное стекло: всё – на крайней степени возбуждения.

"Цветаева придает своим рассказам о людях, с которыми ей приходилось встречаться, силу и выпуклость художественного произведения… что составляет естественное следствие изощренной наблюдательности, которая в свою очередь есть некая дань любовного, почти влюбленного восхищения и удивления Сонечкой” (Ходасевич. https://e11enai.livejournal.com/21043.html).

О литературной технике речь, а Ходасевич применяет слово “художественного".

Тот самый красивейший мотылёк.

.

Но я через позор нечтения решил переступить и перейти сразу к суждению наведшего меня на эту повесть Дмитрия Быкова. Повесть обсуждена им в книге “Время потрясений. 1900-1950”. М., 2018. Сам Быков не способен к художественному суждению (тому, что для меня не эстетическое, а выше). И эта неспособность отдельно интересна.

Я не сильно рискую, только начав читать повесть и бросив, что сам вляпаюсь в неправду. Я ж обсужу только художественное безвкусие Быкова.

.

Неправда в том, что Цветаева стала ницшеанской задолго до революции (см. тут и тут), и, будучи ею с тех пор всегда, не могла иметь за счастье воспоминание “о 1918-1920 годах”.

Впервые опубликовано по адресу

https://zen.yandex.ru/media/id/5ee607d87036ec19360e810c/cvetaevskoe-cvetenie-60db33a2319aa60d5a90abaf