Роман Аросева и Кремчукова “Деление на ночь” (2019) начинается с краткого описания гравюры Дюрера “Рыцарь, смерть и дьявол” 1513.

Мои принципы (идеал быстро не изменяется) заставляют меня считать, что Дюрер движим был при создании этой гравюры тем же, что в “Меланхолии” (см. тут), вырезанной в следующем году. – Безыдеальем. – По инерции движется наш всадник (так поначалу и называлась вещь). Град на холме – сбоку, а он и не видит. Едет в прежнем направлении. Он вообще ничего не видит: ни смерти, ни дьявола. Как собака, отказавшаяся от свободы своей воли. У него совершенно измученное лицо, но он сохраняет хорошую мину при плохой игре.

Техника исполнения гравюры соответствует безыдеалью: "Левая рука держит медную доску, которая опирается на кожаную подушку, правая - легко, осторожно двигает резец, заставляя его, казалось бы, без усилий прорезать линию в металле. Если линия должна закругляться, тогда доску поворачивают навстречу резцу” (http://biography.artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000006/st004.shtml). – Терпение, терпение и терпение.

Теперь можно читать роман дальше. Посмотрим, как он соответствует Дюреру.

Хм. Совершенно так же понимают Дюрера и авторы:

Впрочем, надо понимать, что не то “думал”, - извините за дикость выражения, - их подсознательный идеал. Если они сочиняли произведение неприкладного искусства.

Хм. Первая подглавка оказалась письмом (?) какому-то Алёше. Или это не письмо, а письменное обращение к себе, Алёше, в продолжении писания дневника?

Поток сознания потерявшего себя человека.

Хм. А читать-то это немыслимо – в философскую болтовню ударился “я”-повествователь. – Хорошо хоть кончилось скоро. – Повспоминал о друзьях… - Бессмысленность жизни, что ли, выражают авторы?

Хм. Ценность мига (она ницшеанская, кстати) в Древней Греции, мол, была большей, чем сейчас, со смартфонами, много что способными повторить, что есть пошлость в кубе (что тоже ницшеанская черта – скука Этого мира, из которого только в иномирие и можно бежать {да и то – только художнику, способному дать образ этому принципиально недостижимому иномирию}).

Правда, общий тон брюзжания пока не доводит меня до предвзрыва (мало ещё прочёл). Надо знать: предвзрыв предполагает, что взрыв мыслится такой силы, чтоб выбросил из скучного Этого мира аж в иномирие. А пока – всего лишь меланхолия, больше безыдеалье напоминающая.

Тоже, кстати, примета времени. Для меня интернет – инструмент, позволяющий чувствовать себя могучим. Я с его помощью то и дело ловлю на вранье более-менее именитых врагов в информационной войне нынешней. – Так я – прямая противоположность человека, потерявшего себя. А можно, выходит, воспринимать это интернет-могущество как пошлость.

Так. Внутренний монолог кончился. Борис Павлович Белкин прилетел из Кёльна в Петербург, и началось действие.

Но шиш. Действие оборвано, и пошло-поехало обычное повествование, как петербуржец Белкин когда-то влюбился, женился на однокурснице с филфака Лене Туманцевой из-под Владивостока и т.д.

Хм. Никакого т.д. Уже развод.

Хм. А ведь он её продолжает любить…

Алёшей оказался непутёвый второй муж Туманцевой. Он пропал (утонул?) в египетском курорте.

Скачки`, однако… Теперь в отпуск в родительский дом Лены Белкина с нею самой.

Образ любви-иномирия:

И – жуть: лисица пришла в комнату и покусывала пальцы спящего Белкина, а когда он проснулся… улыбнулась понимающе.

Какой-то фантастический сон затем. И – новое что-то, сказка, утром, встречая Лену с корзиной грибов из леса. – Образ счастья?

Ну ясно – это воспоминание. Потому подглавка начинается так:

Он её продолжает любить.

Воловских (тот всеведущий, что позвонил Белкину, как только тот вышел из самолёта из Кёльна), отец пропавшего в Египте Алёши, рассказывает о пропаже сына.

Отец предлагает преподавателю философии определить пароль для входа в ноутбук, где сын что-то сочинял. Бац!

(А я угадаю, а? – Имя жены.)

Тут накладка: автор перешёл повествованием от первого лица к повествованию от лица третьего. – Это описка или та самая непонятность, которая след подсознательного идеала?

Хм. Этот Алёша раз сказал, что понимает своего преподавателя философии раньше, чем тот, что-то произнесёт…

Как интересно!... – Я очень опасаюсь интересных книг. Они от ума написаны. А мне ж нужны следы подсознательного идеала.

(Смешно, что такая моя деятельность похожа а исагогику.)

Стоп. А зачем Воловских такая спешка, что надо было Белкина звать к себе прямо с аэродрома? Ненужная драматизация для интересности самой по себе? Авторы итригуют на пустом месте? Для того и дикие скачки сюжета…

Как появилось имя Алёша? – В потоке сознания Белкина, летящего в самолёте. Ну Алёша был его студент. Особый. – Предварение такое. – Ладно.

Плохо. Сплошные текстовые интриги. Белкин назавтра после того, как Воловских его озадачил, рассказывает о задаче Лене так, что та не понимает, что речь о её муже. И та при упоминании Египта не настораживается – не знает, что её муж туда поехал?

И тут же всё выясняется, ибо Белкин наткнулся на визитку Воловских.

Что за дешёвка?

И тут кончается первая часть.

Ой-ой-ой, как сложно. У Белкина любовница Фарида. Любит он Елену. – Нагромождение. Сложность в том, что Фарида слишком темпераментна. А тут Елена, Волович… – Маразм крепчал. – Опять я вляпался в чтиво. А ведь вещь – из длинного списка на премию “Большая книга”. В “Новом мире” я вот его читаю…

М! Память какая у Белкина – всплыла дипломная работа Алёши. Десятилетней давности. – Этак меня до отвращения доведут эти авторы. Понятно, почему их двое. А так многообещающе начиналось… (Хотя. Очевидно ж, что хотел сказать Дюрер. Никакого подсознательного безыдеалья у него. Вполне осознаваемое. Что хотел, то и выразил. Почти “в лоб”, образно. Просто принято молиться на имя Дюрера.)

Следующая подглавка уже от первого лица. Словесные игры с разным переживанием времени. (Я подозреваю, что это такой оживляж наоборот: придание многозначительности пустому тексту.)

Дан сон-оживляж другого рода, натуралистического. Как живо описывала учительница в школе поведение Пушкина. С тончайшими мелочами. – Авторская демонстрация словесного искусства.

Потом дан оживляж-воспоминание – видеозапись выпускного (их школы) вечера.

Кажется, что весь сюжет построен на перебивах воспоминание/явь. – Чтоб не быть монотонным, что ли?

Тут я опять полез перечитывать прежнее. Почему? Потому что я не помнил, чтоб Воловских хоть слово говорил о каком-то приятеле Алёши, а вот теперь авторы ничтоже сумняшеся пишут, что Белкин что-то такое вспомнил. – Перечитал. – Не было в том диалоге ничего о приятеле. – То есть авторы позволяют себе и халтуру. – Ну и ну.

И всё – не просто. Например, Белкина просил некто, встревоженный самим фактом вопроса об Алексее, зайти на филологический. Белкин пошёл и как бы забыл, что его просил некто. И вдруг, зайдя в первую попавшуюся аудиторию, чтоб записать имя, которое он вспомнил, натыкается там на того, кто просил его прийти. Вдруг, мол. Забыв, мол. – Впечатление, что авторы сами не запоминают, что они сочинили несколькими абзацами ранее. – Всё – от головы, да ещё и слабой.

Как я выдержу до конца читать такую муру?

Попросивший Белкина прийти начинает форменное интервью брать. Без спроса. Разве мыслимо такое невежливое поведение у интеллигента?

Вводятся имена так, будто очевидно, что читатель понимает. (Чтоб подавить критичность? Настроить на чтение-балдение?) – Сиф. Пришлось лезть в интернет. Я читал “Бытие”, но имён тамошних не помню. И я думаю, что так же не помнит и всякий обычный человек. – Зачем авторам притворяться, что мы все необычные?

А авторы забыли, что Белкин спешит на философский факультет на лекцию свою, и вот персонаж тоже забыл и пустился в рассказы “интервьюеру”.

Неужели это нарочитая абсурдность текста? Сопряжённая с изначальным безыдеальем?

Ого: "- Учился на философском…”. – Я ошибся, что раз Лена на филологическом, и они на одной лекции встретились, то и Белкин учился на филологическом? А ведь философский в СПбУ на Университетской набережной, филологический же – на Менделеевской линии.

“Интервьюер” его вдруг обругал и вылетел из аудитории… - Авторы решили читателя заморочить.

Дурная непонятность, от нарративно-авторского цинизма, как выразилась раз Меерсон о детективах.

Пассаж Саши Близнецова (друга) о скуке всего…

Опять воспоминание о студенческом времени. – Может, это способ увеличить объём произведения? Премия ж “Большая книга” даётся за большую книгу…

Вот пассаж:

Я этого не понимаю. Может, потому что я не пишу то, что потом – верно или неверно – называют художественной литературой? И вовсе не потому не понимаю, что пишу заранее знаемое. Наоборот, я часто начинаю писать, не зная того, что напишу. Я просто пишу в стиле поток сознания, озадаченного, и всё. И этот поток всегда меня выносит на толк. – Чудо, но это так.

Как грубо разговаривает об интимном эта Лена… Хм. Филолог. – Впечатление, что авторы подстраиваются тут под читателя-пацана. Но как пацаны читают философские куски? – Всё какое-то не тае.

Боже, какой ужас – живописуются последние секунды жизни мамы Белкина с точки зрения её самой.

С какой стати ясно, что исчезновение Алёши связано с упомянутым выше Близнецовым?

Вообще всё время имеется в виду некая мистика, вследствие которой Белкин пароль выведет. Интерес, мол, состоит лишь в том, как. И потому, мол, так много в произведении внутренней жизни: снов, воспоминаний, рассуждений. – Это если относиться по-доброму.

Странное произведение.

Но я уже доведён до кондиции: я как нормальное воспринимаю непонятное мне пришей кобыле хвост – этот Близнецов.

В полночь звонит накричавший филолог (чудом случайности доставший телефон Белкина {всё не просто}). Просит прощения. И… мелет абсурд!

И опять сон. А там имя, которое и не упомнишь, упоминалось или нет раньше в тексте романа. Ну поиск Find-ом показывает, что упоминалось. Но кто ж так читает книги?.. Вернее, кто ж так пишет? Имена-то вводятся не в связи с сюжетом. Кто их может запомнить?

Так. Полный заворот мозгов у меня. Лена говорит с Белкиным так, будто всем (и читателю) известно, что Близнецова (лучшего товарища Белкина) не было и нет в природе. А является выдумкой Лёши. И Белкин это принимает. Лёша, мол, удирал от жизни в разговор с этим вымышленным типусом. – Так что: я, чтоб не сойти с ума, должен считать, что Белкин тоже так поступал?!. – Тогда пароль – “Близнецов”?

Я уже доведён до состояния, что считаю нормальным для Белкина никак для меня-читателя иначе не существовать после прилёта из Кёльна, как только в поисках пароля ноутбука Алёши. Всё: никакой жизни иной у Белкина нет.

Вообще-то раз Кашпировский по ТВ меня усыпил, а потом разбудил. Но я надеюсь не свихнуться от этого головоломного чтения.

Скачки`, скачки`… сюжета. К где-то раньше мельком прописанным именам… - Впечатление бреда.

Новый удар по мозгам. За предыдущим предложением скрыта, в частности, Вера Хацкевич, давняя интернет-знакомая Белкина. Так вот она оказывается, судя по странице Лёши в соцсети, давней знакомой Лёши. И Белкин просит с нею интернет-дружбы так, словно я не читал давеча, что он, Белкин, с нею давний интернет-знакомый. – Хоть стой, хоть падай. – Притворяется Белкин, что они не знакомы? Нет. (Заворот мозгов.)

Не получив никаких сведений об Алёше от Веры, Белкин лезет читать “Сумасшедшего” Апухтина, которого процитировал в сети Алёша и на что сочувственно отозвалась Вера (мне пришлось лазить-читать прочтённое, потому что этот Апухтин пролетел мимо моего внимания; если б я не отчитывался о чтении во время чтения, я б вообще читать не смог бы, потому что запутался б – у меня двигательная память).

М! Опять видение. Куликовской битвы. У няньчащей маленького Белкина девушки. И она его рассказывает ему. А он это сейчас вспоминает. Потому что девушке видение когда-то показало облако. А “теперь”, на облако глядя в Александровском саду, сидит Белкин, и пришла к нему свидание (?) Вера.

"Мне снился её сон…”. – Одно к одному. Если б не философско-лирические отступления, можно было б предположить, что особая комедия.

Вера с ним спит. Эта Вера упомянута ещё где-то в начале романа, когда был внутренний монолог летящего из Кёльна Белкина. Чёрт знает, сколько у него женщин одновременно. Фарида, Вера. Любит Лену. Всё тут ультрасложно, мол.

А совсем когда-то у него была Лина. (И всякое лыко в строку? Лина вспомнена после объявления что он решил поставленную задачу, и он мчится.)

Ну что: цепь иррационально-рациональных рассуждений Белкина я повторять не стану.

Пароль такой: мама 2911. Так “мама” - потому что мама Лёши умерла от родов, и он… очень тосковал по ней. А вот цифирь… Выдана без объяснения (надо ж осложнять на каждом шагу). И… Белкин уверен, что результат ошибка. А уверенность пришла после того, как он Воловских сообщил пароль. Бац.

Я когда-то в отрочестве так навострился читать плохие детективы, что угадывал, что будет. А тут я ничего не могу предугадать.

Пожалуйста. Белкин заподозрил, что Воловских его обманывает. Потому что тот резко выдохнул, когда услышал цифры пароля. Бац. И он тому в лицо бросает упрёк во лжи-с- самого-начала. Тот кричит, что не всё ложь, и бросает чашку об пол.

Начинается третья часть под названием ложь. А я вспоминаю (авторы это не акцентировали пока), что жена Лёши Лена и Воловских по-разному ответили на вопрос, говорили ль они друг с другом после смерти Лёши.

Начинается третья часть лирико-философски: что собой представляет память.

А потом он опять чует ЧТО-ТО. (Совсем, как я, разбирающийся, какая странность – натяжка, а какая – след подсознательного идеала авторов {если такое мыслимо, когда их два}.)

Так. Не объяснив раскрытой Белкиным лжи Воловских, перед читателем заваривается новая интрига сомнений и догадок. Алёша, придуманный Белкиным, вдруг им осознан, как статика, а не динамика. То есть ложь.

Вопрос: почему Белкина это тревожит, после обнаружения пароля? Думать: потому, что он не может остановиться в этом увлёкшем его процессе открытия? А авторы не могут остановиться в процессе нанизывания приключений. Приключений такого необычного “персонажа” как интиуция.

Вера опять присутствует в непонятном качестве: очень близкий человек то ли Алёше, то ли Белкину, то ли обоим. То ли тёзки (и ещё много чего общего, кроме имён), то ли один и тот же персонаж.

О, эти описания моментов озарения.

Кто их не переживал, не представляет, наверно, какая это исключительная прелесть. (Я – переживал. Но сопереживание не должно меня сбить: я ищу следы подсознательного идеала. А все неожиданности и необычности пока являют себя как продукты сознания: авторы хотят понравиться публике, которой надоели детективы.)

Так. Не понятно, почему Лене Алёша муж бывший: потому что он утонул, или потому что они до того развелись.

Вот чушь, по-моему: разве можно что-то выведать у выдернутой из дома Лены, если самому молчать?

"…показывают нам автоматических действующих лиц, не оказывающих никакого сопротивления авторскому щелчку, посылающему их направо или налево…” (Вейдле. https://predanie.ru/veydle-vladimir-vasilevich/book/73253-umiranie-iskusstva/ ).

Так. И зачем было писать чушь, если следом Белкин задал-таки вопрос Елене. (О том самом, что и мне бросилось в глаза, и я выше отметил: что она с Воловичем обсуждала смерть Лёши, а соврала, что нет.)

Или вот (дальше): то Елена в истерике, что потому врала, что тут веет "чертовщиной” (раз Белкин в это вмешан), то выдаёт версию, что Алёша решил таким образом, исчезнув, начать новую жизнь (и тогда, - где ж чертовщина? - "нет ничего мистического”). Одно через несколько строчек от другого. И это не похоже на изображением автором чего-то объективно странного, а похоже на авторскую халатность.

Я вообще впервые сталкиваюсь с серьёзным произведением, в котором написана чушь по вине автора. В жизни знаю одного такого, но он не литератор. Говорит и не замечает, что одно с другим не стыкуется.

Или это не авторская халатность, а они хотят нам сказать, что всё – непостижимо? Да ещё (оба автора!) и не осознают этой непостижимости как своего идеала иномирия. Ницшеанского. И пишут (оба!), будучи в трансе… И тогда это – художественное произведение!

Но тут же и опровержение:

Написанное словами в тексте произведения не может быть в подсознательном идеале. Авторы пишут о знаемом. Их произведение – иллюстрация этой вот герменевтики.

А теперь они выдают рассказ Елены о её разговоре с Алёшей о самоубийстве так, что перед читателем как бы всеведущий автор. – Вполне нормальный текст, не такой сумасшедше скачущий, как всё время. (Надо признать, что, если б такой был всё время, мне б давно стало скучно: экшн только детям годится или тем взрослым, которые как дети.)

Так. Намечается поездка в Смоленск к Вере. И, может, прояснится, их две (подруги Алёши и Белкина) или одна и та же.

Поездка, более-менее подробно, обычная. Если считать обычностью опасение ехать на абы каком такси в Смоленске.

Хм. Дальше рассказывается из времени после ночи, что после вечера встречи с Верой.

Сама встреча.

То есть это не его любовница, про которую было раньше. Зачем было их одинаково называть?

Ч-чёрт! И эта хромает! – Значит, та же. А то, что было написано и прочитано раньше, происходило потом, да как-то неприметно, что потом.

Мутить, мутить и мутить!.. – Вот принцип повествования этого романа.

Та-ак-с. Алёша умел приносить вещи из снов. "…я думала, что так не бывает. А оказалось как-то... жутковато”.

Лисица тоже была, вроде, не сном, хоть покалывание зубами было ещё во сне. Но… Странно было вплоть до переживания почти мистики.

А тут…

У Роб Грийе абсурд берёт верх через несколько абзацев после начала повествования. Это воспринимается нормально. Такой стиль. В сказке достаточно прочесть словосочетание в начале: “В некотором царстве…”, как вы уже готовы за норму принимать любые чудеса. А тут полная мистика наступила в начале последней четверти романа!

Алёша нашёл во сне редчайшую монету, положил её в карман, а потом не во сне её там обнаружил. И Вера её видела. – Хоть стой, хоть падай. – Рационально это можно объяснить только совпадением двух случайностей: 1) коллекционер монету потерял и не заметил, 2) кто-то её нашёл (гербом вверх) и очень невнимательно положил к себе в карман или куда там.

А при расплате люди невнимательны тоже. Так редкая монета могла попасть в карман Алёше. И он, вынув горсть монет в первый раз после обретения редкости, мог не осознать её редкой, а подсознание – заметить, выдать в сон, и потому при втором вынимании горсти сознание её уже заметило.

Другой пример похуже?

Да нет. Интернет всё-таки не всё знает, и есть явление так называемой ложной памяти и простой забывчивости. Что стоило Алёше про куплю забыть, а во сне её видеть?

Почему мне удалось рационализировать иррациональное? – Потому что не подсознательный идеал авторов распоряжается в романе, а читаем мы выверты ума, и он прокалывается, чего с подсознательным идеалом не бывает. Ум ведь тоже не без своего обслуживающего подсознания выдаёт текст. Например, мы пишем не словами, а фразами. Почему? Потому что обеспечивается это подсознанием. Пишем без грамматических ошибок (если когда-то усвоили грамматику). Почему? Потому что работает установка на русский язык. А она – подсознательна. И неиррациональные по сути авторы как погорают?

"— Во всей этой истории с самого начала уже так много странного, что странностью больше, странностью меньше — вряд ли что-то сможет заставить меня так подумать [что Вера сумасшедшая]. Ну, кроме разве, чего, богоявления? — Я ободряюще улыбнулся ей. — Но таких ведь речей у нас не будет, правда?..”.

Так подбадривал Веру Белкин в начале разговора.

Авторская подсознательная рациональность отказывается живописать совсем уж чудеса. Подсознание, обеспечивающее писание фразы, вмешивается, и авторы пишут такое, что рационалист-критик способен лишить видимости абсолютной иррациональности. – Вот и всё.

Художественные произведения надо писать стихийно, а не от ума (как популярно сегодня, скажем), тогда не будете выведены за ушко да на солнышко за щелчки, посылающие персонажей "направо или налево”.

А популярна сегодня (когда у России нет национальной идеи) заумь. Так почему б не приняться вводить всерьёз в социум то, что этой области не касается, а есть в других областях с их "принципом ненаглядности” (Кедров. Ленин и научные революции. М., 1980. С. 98):

И в итоге этого вечера – Близнецов – фамилия Вериного бывшего мужа… Опа. Лучший друг Белкина.

Описывается, как когда-то на питерском вокзале расставались Вера с Лёшей. Как бы не навсегда расставаясь. Описывается с точки зрения всеведущего автора. Но быстро его заменят точка зрения Веры. И мы присутствуем при минутах жизни её с Лёшей в Питере, жизни её тревожащей из-за странности рассказа Лёши о сне. Неком иномирии.

И покатились мы в очередное лирико-философское отступление. С точки зрения Лёши описываемое.

Белкин возвращается из Смоленска в Питер. Точка зрения Белкина. Опа. Он не поверил рассказам ни Елены, ни Веры о Лёше. – Не соскучишься с этими авторами.

Они-де знают, где Лёша. Или кто-то из них знает.

Если забыть, что я ищу следы подсознательного идеала и не нахожу, то мне очень импонируют такие психологические тонкости. (Куда делась давешняя грубятина психологических ляпов?)

И Белкин мысленно роет землю, как бы узнать больше.

Ну-с, появился Воловских. (А читателю так и не известно, в чём состояло враньё его Белкину насчёт Алёши.)

Тянется резина: сцена с Воловских идёт, а в чём было враньё – шиш. И вот – анекдот:

Вы меня, читатель мой, извините, но я не понимаю, как можно так авторски нагличать. Они, авторы, что: так решили провести очередной оживляж – чтоб интереснее читалось?

Итак: не рассказал Воловских о предсмертной записке, что говорил с женой Лёши, Еленой, что пароль знал. – У меня даже нет сил смеяться – что с нами вытворяют детективщики.

Ну. И как авторы объяснят, зачем был позван Белкин?

Хм. Чтоб Белкин вник в Алёшу и раскопал, что тот не покончил с собой.

Здорово!

Хм. Этот профессор Воловских КГБ-шник в прошлом.

В ноутбуке Алёши ничего не было записано.

Служа в КГБ: кроме увольнения и распекания, иной беды никому не принёс. Но, боится, что уволенный мог покончить с собой от увольнения.

Узнал от Алёши, что тот думает, что умерший всегда виноват в своей смерти сам. Ибо в любой ситуации человек хозяин своей судьбы.

Нормальный текст, видно, у авторов исполняют роль разрядки после напряжения. Всё – по правилам. – Теперь – о бабьем лете в Питере. Вне исторического времени.

Отправился на кладбище. Нуднейшее описание дороги до могил дедушки и бабушки.

Авторы резонно думают, что, наудивляв столько, они вправе ждать небольшого терпения от воздействия скучного чтения.

Поток имён, отчеств, фамилий, читаемых на могилах… Немилосердный поток.

Потом – про утопию космизма.

Я пропущу.

И потом Белкин взял курс на посещение учительницы Алёши.

(Мне эти странствия напоминают поиски героя Бахаревича в “Собаках Европы” того же, 2019, года написания; так что позаимствовать друг у друга они не могли…)

Хм. Авторы в своём амплуа. Белкин учительнице звонит с остановки автобуса, слышит звук вызова у женщины неподалёку, узнаёт учительницу (лицо которой знает по соцсети), и видит, что та его вызов отключает, не хочет с ним говорить. Что подтверждает его чутьё, что в первый, телефонный, разговор она его обманывала.

Все его обманули!

Перескок. Как он рассказывает голой Фариде, во что он вляпался. А та замечает, что никто из вравших не говорил об Алёше плохо. (Все эротические сцены в книге не эротичны. Все – птицы высокого полёта.)

Какой-то Даркман (будто я мог запомнить, кто это, если он упоминался ранее). Американец. Он дал идею, что учительница сожительствовала со своим учеником Алёшей.

Вот проклятье! Оказывается, Даркман ему звонил когда-то. И идея его – когдатошняя. А читатель теперь возвращается к кладбищу и к тому, что учительница не хочет (Белкин видит) с Белкиным говорить и выключает телефон. Но он является перед нею сам.

Невозможно привыкнуть к таким скачкам сюжета (кричащего собою таким, между прочим, что всё непознаваемо. Можно ли замысел сделать сюжет таким считать происшедшим из-за подсознательного идеала? Непознаваемость считать таким же плохим качеством Этого мира, как и наличие смерти… Плохим качеством мира, из которого бежать только и остаётся, что в ницшеанское иномирие… А? И тогда ура! Я читал этот роман не зря!).

Этот скачок мысли порождает озарение, что прежние отрывки (свидание с Верой в Александровском саду, воспоминание, как учительница живо рассказала о неком моменте жизни Пушкина) – это были не воспоминания Белкина, а воспоминания Алёши! Поданные читателю без йоты намёка, что это – Алёши… Тогда исчезает двойничество хромой Веры. Пребывание её в любовницах и Лёши, и Белкина.

Хм.

Цинизм авторский.

Или невольность трансового подчинения ЧЕМУ-ТО в себе-авторе… Подсознательному идеалу иномирия, где алогичность – не безобразие, как в Этом мире, а нормальность…

Ну и занесло меня желание авторам потрафить…

В этом месте я снабдил данную статью эпиграфом из слов учительницы. – Если в них смысл романа, то он – иллюстрация вот этой мысли.

Да, идёт Третья мировая война. Гибридная. С информационной войной, как её частью. И ни в чём нельзя разобраться.

А вот как-то зримо понятно стало, как можно влюбиться в умного человека. За ум. (Если это любовь.)

Учительница придумала, что Лёша мог покончить с собой как "приглашение к биографии”.

Так. Белкин рылся в смартфоне, наткнулся на фото последней записки Алёши и обнаружил, что она на обороте не их с отцом ресторанного счёта, а чужого, огромного…

Два озарения Белкина насчёт нескольких слов в Евангелии от Матфея…

Идёт тирада о непознаваемости…

И продолжается что-то невнятно, похожее на самоотчёт о написанном.

В общем, гора родила мышь.

Я б премию этой книге не присуждал.

Впервые опубликовано по адресу

https://fablit.blogspot.com/p/blog-page_252.html?fbclid=IwAR0cTsh_NDD5W1Fqshty9IJeZOFhLXWMr-nH_JcWuN5Ilp4oTReNBXtkPV8