Из переписки о файле Алешковский. Николай Николаевич
- Мне вообще кажется, что ты временами как-то слишком экстремально воспринимаешь и интерпретируешь некоторые вещи – твои глаза исследователя искусства, мне кажется, туманятся твоей фанатичной “любовью” к коммунистическим идеалам – причём, иногда, парадоксальным образом. Вот, например, я совершенно не так воспринял эпизод из “Николая Николаевича” Алешковского, о котором ты мне рассказал. В нём совершенно (и ты не убедил меня в обратном) очевиден элемент сильной – издевательской – иронии по отношению к коммунисту Урбанского (его колоссальный душевный порыв переведён в сексуальный план в манере, явно напоминающем сатирически-иронические интонации кого-то, вроде кота из Булгаковского “Мастера”). Меня эта ирония покоробила – даже как-то оскорбила! Да, Алешковский уважает героику людей, изображённых Урбанским, но ещё больше он одновременно издевается над ними. А как бы ни была их трагедия ушедшим (или ещё уходящим, как показывает твой пример) фактом истории, они (во всяком случае герой Урбанског) этого не заслужили. Удивительно – кажется именно ты должен был бы почувствовать это намного сильнее меня… Ан, нет.
Интересно, что направленная в ту же сторону ирония у Булгакова совершенно не коробит… Наверно, потому что, благодаря его таланту, в ней есть мера сожаления, которая делает её человечной и адекватной. Алешковский-то не большого таланта птица…
- Слушай, а ты читал “Николай Николаевич”?
- Нет, не читал, но тот кусок, который ты процитировал, предельно ясен.
- Я так и почувствовал, что ты не читал. Прочти мое о нем. Может, переменишь мнение.
- Я прочитал твою статью. Очень интересно. Хорошо ты долбаешь Битова и Бродского, которые не думают, что пишут (лень им думать, по-видимому).
Но я не изменил своего мнения о конкретном эпизоде с Урбанским в “Коммунисте”. И не понимаю, почему я должен был его изменить. Моё мнение об этом эпизоде из книги Алешковского прекрасно укладывается в рамки твоей интрпретации.
- Ну очень просто почему. Если ты со мной согласился, что Коля стал нравственным (без иронии) совком, а его автор (тоже без иронии) – коллективистом индивидуалистическим, то понятно мое предположение, что и тот, и другой в кульминации романа иронию на миг оставили.
Ну а я ж повышенно сильно сочувствую, скажем так, положительному в совковости. Мои глаза, как ты пишешь “туманятся… фанатичной “любовью” к коммунистическим идеалам”. Соответственно, твои – отвращением к ним.
Все верно. Мы никогда не сойдемся.
И Бродскому с Битовым не “лень думать”, а, как и тебе, лень противиться своей предвзятости к коллективизму (я оставляю в стороне, что мои идеалы коммунисты не разделяют).
Я же надеялся, что ты, оценив мою объективность, поверишь, что объективны и мои непосредственные ощущения от романа.
Но, видно, свои собственные ощущения подвергать сомнению тебе непривычно. Да еще и – в духе, противоположном твоему мировоззрению.
- Я полностью согласен, что Коля стал нравственным без иронии совком (основываясь на твоих цитатах из романа, потому что сам роман не читал). Но что касается автора романа… Во-первых, я не уверен, что он стал “индивидуалистически коллективистом”, во-вторых, признаюсь, мне до сих пор не совсем понятно, что это такое (как и вообще твоё разделение между коллективистским коллективизмом и индивидуалистическим коллективизмом – ведь, по твоей теории, коллективистский коллективизм – идеал сверхчеловечества, а, как показал исторический опыт, - это яма человечества, в то время как индивидуалистический коллективизм, быть может, его идеал), а с этим связано и то, что я не вижу (что поддержано моим ясным – редко столь ясным! – ощущением), почему в этом эпизоде не присутствует ирония. Серьёзно, твои теоретические построения не могут заставить меня отказаться от совершенно ясного чвства при чтении эпизода. Но я могу представить себе, как ты, увлечённый своей теорией, воспринимаешь эти вещи инче. Когда твои ощущения более непосредственны (пример с Кармен), твоё восприятие может меняться.
Читая этот эпизод, я (по-твоему это, возможно, парадокспально – по отношению ко мне), был задет ёрничанием автора при упоминании Коммунист-Урбанского. Ни Урбанский, ни те, кого он изображает, этого не заслужили – их историческая трагедия слишком страшна, чтобы так ёрничать.
У меня нет никакой предвзятости к “коллективистскому коллективизму”. Просто исторический опыт показал, что это кошмар, что, впрочем, теперь понятно – тем, которые готовы непредвзято его аализировать.
- Я не понял последнюю фразу.
Предположу, что ты пеняешь мне, что я не готов непредвзято его анализировать.
Вчера я интересную телепередачу видел. Про волков. Волки там были зрительным фоном для рассуждений. Очень мне понравился афоризм: много пищи – демократия, мало пищи – диктатура. И вообоще лейтмотив, что ничто волкам не чуждо. С тоталитаризмом связан патернализм. Голос говорит: да, молодые волки не хозяева в стае. Но как они счастливы. Они не несут ответственности. Они подчиняются. Но они знают, что то что хорошо стае, то хорошо им.
Я слушал и думал: это ж то самое, что хотел тебе я рассказать про коллектив коллективистов. Когда я улучшение своего блага вижу не как непосредственный результат моих действий во имя себя, а как последующий результат моих действий во имя общего.
Если даже в волчьей стае бывают такие моменты коллектива коллективистов, то как же можно отрицать за этим переживанием его причастность так называемым “общечеловеческим ценностям”? Как можно сказать, что это никогда не повторится у человечества из-за исторического краха так называемых коммунистических (XIX-XX веков) ценностей? – По моему, так нельзя говорить.
Почему чудо удвоения, утроения сил отдельного человека – всяческих его сил - от любви его к женщине есть понятное переживание, а тот же эффект от борьбы за коллективную ценность, фанатичной борьбы, если цель труднодостижима – не понятен? Каким зашоренным индивидуалистом надо быть, чтоб коллективистского счастья не признавать самоценным!?
В той передаче про волков говорилось, что даже самки при тоталитаризме не имеют права иметь потомство, а только – прима. И молодые самки беззаботны и счастливы. И даже прима и главарь с завистью посматривают на своих подчиненныж…
Но вот,- продолжал голос,- со временем молодежь начинает хотеть проверить, а так ли силен вожак. Прямая проверка сулит нарушение порядка в стае, что не желательно. И внутренний напор инициативы (нравится тебе это слово) направляется пока на конкуренцию за право быть наследником. Коллектив коллективистов превращается в коллектив индивидуалистов. И – однажды – все это кончается переворотом, сменой власти.
Я, пожалуй, был слишком жесток в споре с тобой. Слишком жестко видеть расщепление – и только – восходящего трека Синусоиды идеалов на идеалы коллектива коллективистов и идеалы коллектива индивидуалистов. Одни и те же люди – то одни, то другие.
Давай, я смягчусь. Но смягчись и ты, что это “общечеловеческая ценность” - коллективизм коллективистов.
Мне это легче, потому что я остро чувствую впереди угрозу экологической катастрофы, потребующую нового тоталитаризма для катастрофы предупреждения. Тебе тяжелее – ты веришь во вспобеждающий прогресс. Но все же. Попробуй!
Знаешь, ты, может, прав, насчет кульминации “Николая Николаевича”. Я ж сам настаиваю на разнице между автором и его героем. Так если ты даже переживаешь что-то подобное насчет героя Урбанского, что переживал я при первых своих столкновениях с безобразными издевательствами над Лениным, то почему б и мне не признать твою правоту, что Алешковский-то Губанову не сочувствует, а сочувствует - только его герой.
Могет быть, могет быть, могет быть…
- “ Когда я улучшение своего блага вижу не как непосредственный результат моих действий во имя себя, а как последующий результат моих действий во имя общего”.
Я процитировал твою фразу. Я думаю – это главная глубинная точка нашей дискуссии. Я не хочу полностью отвергать твой тезис. Но я не хочу принимать его как высший идеал. Я думаю, что моё благо как “последующий результат моих действий во имя общего” может работать только когда общество находится в страшном перевороте (примеры – революция, когда идёт страшная борьба за выживание – и победу, волки в окружении, где они должны выжить, и т. п.). Но вот революция закончилась. И теперь такой идеал может подержаться только высоким идеализмом всех членов общества. А человек (по крайнекй мере, подавляющее большинство) такого идеализма никогда иметь не будет. Когда пришёл мир, человек хочет любви (и секс), семью, культуру, отдых, путешествия, творчество, наслаждение, получаемое от преподавания (я иногда его испытываю, хотя и не очень люблю преподавать) и т. п. (приоритеты зависят от человека – я как-то очень давно где-то прочитал, что уже на 5 год после революции подавляющее большинство девушек в крупных городах России красили губы), и ни одно из этих благ – субъективно! – не есть результат действий человека во имя общества, (хотя, объективно, многие из них таковыми являются – семья, творчество, преподавание, т. п. – благодаря чему общество живёт и развивается). Но, продолжая эту логику, может быть давай согласимся, что на короткие периоды глобальныз общественных потрясений индивидуалистический коллективизм приобретает некоторые особые черты, которые исчезают, когда кончается потрясение. Конечно, это означает, в частности, что момент коллективистского коллективизма – важное достояние человеческого общества – есть момент, когда счастье (победа для вех в страшном напряжении) – это именно коллективистское счастье. Но моя точка зрения – что как только коллективистское счастье пытаются навязать в период, когда общество хочет жить в “нормальном индивидуалистическом коллективе”, - это кончается тоталитарным кошмаром (страшная историческая ошибка большевиков была в том, что они пытались навязать коллективистский коллективизм навечно). И, кто знает, может, спасение человечества (как считаешь ты) Снова произойдёт через тоталитарный кошмар, вызванный коллективистским коллективизмом (как у волков). Я мечтаю, чтобы мы были спасены индивидуалистическм коллективизмом. Волки-то есть волки, молодняк может быть счастлив в их полукоцлагере, в мы всё-таки люди…
- Не в том же дело, потерпел ли исторический крах коммунистический идеал (идеал справедливости, если одним словом,- идеал, по-моему да и по-всякому-непредубежденному – если мыслима непредубежденность - в принципе неискоренимый, оппозиционный идеалу неравенства). Не в том дело. А в том, сто`ит ли позволять себе в такой вживаться ради испытания своего некоммунистического идеала.
Я говорю, что сто`ит. Потому что выше эстетическое наслаждение его преодоления. Ты же напираешь, что он устарел. И рассказываешь, как хорош твой, исторически живой и свежий.
Ну конечно, раз исповедуешь изменчивость художественных смыслов в зависимости от времени, то можно и плевать на мои призывы.
Летом я действительно пытался совратить тебя своим идеалом. Но теперь-то – нет. Я призываю к острым ощущениям. А они тебе не нужны.
Зачем, действительно. Ты ж американец. Америка – победитель. Воплощение, по большому счету, истины в последней инстанции. Авангард человеческой истории. Светоч, маяк. Сила.
Американцу плевать, что есть в мире кто-то, кто не хочет американизироваться, скажем, исламский мир или Россия. Американцу плевать, что там чувствуют от Америки угрозу самому их существованию.
Вчера же по телевизору узнал, что в Саудовской Аравии НЕТ преступноси. Рубят руку за воровство. НЕ ПТЬЮТ, совсем не пьют алкоголь. (А в Ираке теперь – ого какое море разливанное алкоголя.)
Американцу плевать, что исламисту ужасно, до чего доведут его людей скоро-скоро. Зачем американцу вникать, что исламист от отчаяния (сил-то нет противостоять Америке и Западу) идет на терроризм. Американцу интересно найти, что террориста пичкают наркотиками и потому он идет на такую неестественность, как самопожертвование. Американцу не интересно узнать, что там есть идейная составляющая. Обывателю-американцу. С идеалом у нижнего перегиба Синусоиды.
А вот русскому необывателю, акмеисту, сверхчеловеку Николаю Гумилеву интересно себя поизводить:
“Все теперь у вас будет: и книги, чтоб девкам папильотки закручивать, и калоши, чтобы подэспань танцевать, граммофоны, вино, сардинки и сифилис. Приобщитесь к культуре, а мне уж позвольте погулять”.
Это гуляет сатанист из повести “Веселые братья”. Путеец, проведший железную дорогу в глухомань. Проводник прогресса. И на то, что прогресс – аморален, ницшеанец Гумилев не закрывет глаза. Зачем? Ему интересно испытывать свой аморальный идеал.
Американскому ж обывателю что-то неуютно открыто смотреть в глаза вызовам истории. Он на историю сошлется для другого – для того, чтоб убаюкала: империя зла, коммунизм, в прошлом. Спи, малютка, баю-бай. Пусть тебе приснится рай.
Не, ты не прав.
К объекту переписки: файлу Алешковкий. Николай Николаевич
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |