С. Воложин.
Ахматова. Лотова жена.
Художественный смысл.
|
Ницшеанство. |
Как я чуть не сломал голову
Я испортился, наверно.
Начинал я с того, что пересказывал пацанам толстенные шпионские книги. Такая одна была “Тайна профессора Бураго”. Я ради неё в читальню записался. Она печаталась во время войны в газете (забыл какой). Читать такие газеты можно было только в читальне. Пацаны готовы были идти на конфликт с мамами, звавшими идти спать. Чтоб нас не нашли мы залезали на липу одну, она была очень густая и для взгляда из окон нашего дома совершенно скрывала нас. А в пионерском лагере раз пацаны решили не идти на обед, чтобы слушать.
Но, оказалось, что я склонен делиться всем, что узнавал нового. А интересы мои изменялись. Мне стал нравиться разбор произведений искусства. И я стал писать. А как найти читателей? Иногда собирал кружок. Но это были исключения. Получалось, что пишу в стол. – Так я отучился от непосредственного общения с восприемниками. А интересы в этой области усложнялись. И я совсем оторвался от своих потенциальных читателей, которых продолжал мыслить простыми людьми, лишь случайно интересующимися, что этим всем автор произведения хотел сказать.
Появление интернета не спасло положения, потому что меня стала интересовать такая сложность, что, перечитывая прежде написанное, я иногда могу понять сам себя только будучи в ударе.
Вот и сейчас…
Стал я читать Тынянова 1924 года о поздней Ахматовой. – Ну головоломка для меня и всё тут. Я даже не могу понять его мысль: испортилась поэтесса или нет. Или он сказал, что она было испортилась, но спаслась… – Ну предположу, что последнее.
А разбираться в сложном я теперь могу только немедленно записывая, что ж я понял. (Такое в принципе может оказаться понятным и простому читателю.) Вот я этим и займусь.
Итак, сперва (1913) Ахматова писала паузниками. (Пауза обозначается так: ^.)
"…когда Ахматова начинала, она была нова и ценна не своими темами, а несмотря на свои темы… тема была интересна не сама по себе, она была жива каким-то своим интонационным углом, каким-то новым углом стиха, под которым она была дана; она была обязательна почти шепотным синтаксисом… Был новым явлением ее камерный стиль, ее по-домашнему угловатое слово; и самый стих двигался по углам комнаты — недаром слово Ахматовой органически связано с особой культурой выдвинутого метрически слова (за которой укрепилось неверное и безобразное название “паузника”). Это было совершенно естественно связано с … как бы новой перспективой и вели Ахматову к жанру “рассказов” и “разговоров”, не застывшему, не канонизованному до нее; а эти “рассказы” связывались в сборники — романы (Б. Эйхенбаум)” (Тынянов).
Потом:
"Стих стареет, как люди, — старость в том, что исчезают оттенки, исчезает сложность, он сглаживается — вместо задачи дается сразу ответ. В этом смысле характерным было уже замечательное “Когда в тоске самоубийства...” [1917]. И характерно, что стих Ахматовой отошел постепенно от метра [так он тут паузник называет], органически связанного с ее словом вначале” (Там же).
Соображения по второй цитате.
1) Оттенок и сложность, выраженная паузой в стихотворении 1913 года, заключается в усилении ненависти к мещанской стороне просто бражничания и просто блуда, без глубины переживания (см. тут), доходящего до Абсолюта. А Абсолют потребен, - как мне стало ясно много после первого подхода к этому произведению, - как образ того метафизического иномирия, куда хочется бежать под влиянием такого, - подсознательного! – ницшеанского идеала из трижды скучного Этого мира, столь наполненного Злом в виде бражничества, блуда и мн. др.
2) Почему надо замечательным называть стихотворение непаузник, потому лишённое оттенков и сложности? И почему это пример старения паузника у Ахматовой?!
3) Смею подумать, что Тынянов просто не нашёл слов изменению в этом стихотворении самого подсознательного идеала Ахматовой (см. тут), - изменению в идеал барокко, может, и временного. (Хоть я и не умею объяснить, как можно было из ницшеанства измениться в барокко, в совсем не экстремистский идеал. Понятно, когда крайности сходятся: из индивидуалистского ницшеанца, например, в коллективистский экспрессионизм.)
.
Я толсто намекаю, читатель, чтоб вы отправились по ссылкам узнавать подробности, хоть и не принято так обращаться с современной публикой. Но… Смею думать, что обычная публика ко мне не заходит.
.
Дальше Тынянов берёт стихотворение “Лотова жена” (1924) и его безоговорочно хвалит:
"Стихи выровнялись, исчезла угловатость; стих стал “красивее”, обстоятельнее; интонации бледнее, язык выше; библия, лежавшая на столе, бывшая аксессуаром комнаты, стала источником образов:
Взглянула — и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли;
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли” (Там же).
Так где была угловатость: в 1913-м или в 1917-м?
Предположим, в 1913-м, с паузами. Он из-за паузы 4 раза слово с корнем “угл” применил? В 1924-м и тире не создаёт паузу? Без пауз красивее? Вот что можно проверить – "язык выше”.
Сколько высоких слов в 1913-м? – 2: "облакам”, “сердце”. А низких? – "бражники”, “блудницы”, “невесело”, “Томятся”, “куришь черную трубку”, “дымок”, “узкую юбку”, “забиты”, “гроза”, “кошки”, “тоскует”, “смертного”, “танцует”, “аду” - 17.
А высоких в 1924-м? – "праведник”, “Бога”, “светлый”, “красные”, “пела”, “высокого”, “родила”, “прозрачною”, “быстрые”, “мнится” – 10. А низких? – "черной”, “тревога”, “смертною болью”, “приросли”, “оплакивать”, “утрат” – 7.
Выходит, Тынянов прав.
13 января 2022 г.
Натания. Израиль.
Впервые опубликовано по адресу
| На главную страницу сайта |
Откликнуться (art-otkrytie@yandex.ru) |