С. Воложин

Показали по телевизору интервью с художниками-изобретателями соц-арта Комаром и Меламидом...

Запомнилось, как они дошли до создания этого течения.

Они-де, кое-как перебивающиеся два советских художника, подрядились было художественно оформить пионерский лагерь. Тогда такие случайные подработки назывались халтурой. Халтурой они были и по исполнению.

(На экране идут виды криво написанных белыми буквами на красных полотнищах лозунгов: “Да здравствует коммунизм!”, “Вперед, к победе коммунизма!” с... подписями: “В. Комар, А. Меламид”.)

Писали-де чем прийдется. Вплоть до смеси мела с клеем. – Продержится месяц-два, пока функционирует пионерлагерь, – и хорошо. И им, и заказчикам, и потребителям – пионерам с пионервожатыми и другими начальниками. Всем хорошо.

И такое, - по сути, но не по форме, - хорошее отношение недалеких советских людей к хорошей для них идее, украшенной так нехорошо, привело-де художников к мысли, что для антисоветчиков, можно выполнить хулу этой, плохой для них, идеи, если произведение выполнять по форме хорошо, в академическом стиле, но плохо (смешно) по сути. И так, мол, родился соц-арт. В совершенных контрах, мол, с коммунистическим идеалом. Пусть-де понимающие люди смеются, а понимающие власти бесятся и занимаются гонениями на них, художников. А мудрствующие доброжелательные критики пусть-де пишут что-то там об авторах глубокомысленное. Авторы же будут-де смеяться надо всеми.

Я не могу себе представить, чтоб эти двое, произнося такие слова в микрофон (а раз рисунки слонов в передаче фигурируют, то телеинтервью у них берут после 2000 года, когда и моя – где в числе прочего есть и о них - книга вышла), я не могу себе представить, чтоб они имели в виду неизвестного им меня, увидевшего в эпоху реставрации в их творениях не только иронию и негативизм по отношению к тогда, в начале 80-х, еще не поверженному коммунистическому идеалу (что всегда у них видела постмодернистская критическая братия). Я не могу себе представить, чтоб сейчас эти двое имели в виду меня, левого, увидевшего у них трагическую ноту типа “слепые ведут слепых”, распространяющуюся на любые идеалы и мифологемы (в том числе и на американские).

Или существовали (существуют) кроме меня люди, видевшие в них не только антисоветчиков?

Вряд ли...

Это сейчас они, за 30 лет изверившись во всем-всем на свете, стали такими отъявленными постмодернистами-пофигистами, что только издеваться над людьми и способны, продавая им – по сотням и тысячам долларов за штуку - рисунки наученных ими слонов и сами дойдя (как признается один из них) до ненависти к процессу рисования, до отвращения к самому виду красок.

Академические черты в их стиле соц-арт – не шутка. Они требуют ЛЮБВИ к живописи как таковой, к процессу, краскам... И что-то позитивное не могло не заключаться в их отношении к коммунистическому идеалу, как бы их вдохновение ни отталкивалось от того идеала. Было, было когда-то что-то и для них идеальное в том испохабленном коммунистами коммунистическом идеале. Потому они и использовали тогда столь трудоемкую академическую гладкопись. Не зря ностальгическим назвали они свой американского периода соц-арт. Не просто то была насмешка над успокоившимися от американской сытости советскими эмигрантами, раскупившими те работы из-за ностальгии по своей, как ни крути, а в 80-х годах все же социалистической родине. Не зря всерьез мелькнуло в интервью, что если в СССР они, Комар и Меламид, больше всего боялись КГБ, то в обжирающихся США – голодной смерти.

Им, может, и стыдно сейчас признаться, что в их видимом миру смехе соц-арта были невидимые миру же слезы... И не сравнить сейчас их разочарование во всем-всем (выражающееся в отказе от рисования в пользу слонов) с разочарованием в идеале коммунизма, который был же их идеалом за четверть века до изобретения ими соц-арта. Не сравнить... Хотя бы потому, что когда они были пионерами, вся жизнь их была впереди, а теперь она вся позади.

Нет. Не зря я заимствовал для себя принцип не спрашивать ничего у художника, а опираться в интерпретации только на его произведения, произведения идеологического искусства, на элементы этих произведений, на противоречия этих элементов друг с другом. Не зря.

А только сразу после того телеинтервью (“Хвост кометы” передача называлась) было чувство поражения моего былого...

Только вот если терем это шикарная инструментальная аранжировка, то не надо, наверно, Григорию Лепсу, исполняя песни Высоцкого, предлагать нам рай в шалаше, апеллируя к прогрессу в области извлечения звуков.

Пишу о телеконцерте под названием “Парус”.

Замысел авторов – пусть песни Высоцкого зазвучат достойно XXI-ому веку.

Не годный замысел.

В XXI веке, в 2005 году, нет в России того исторического оптимизма, который вдохновлял Высоцкого: авось кривая вывезет, вдруг можно спровоцировать второе возрождение втаптываемого ежедневно в грязь недавнего первого, - после христианства, - возрождения величайшей идеи социальной справедливости.

А без такой общественной предпосылки не может быть повторения или просто приближения к феномену Высоцкого. Тот сотворен был душой и голосом гения. И аудиотехника там играла мизерную роль. И ее прогресс за истекшие четверть века не способен ничего изменить.

И вот перед нами срывы в фальцет, что принципиально невозможно было для исполнения Высоцкого, голос которого выражал одним своим звучанием само мужество. И вот – значительное увеличение роли музыкального сопровождения, тужащегося создать эффект колоссальности. То есть – “в лоб”. Тогда как Высоцким этот эффект порождался в наших душах нашим сотворчеством и, главным образом, сотворчеством из-за смыслового воздействия слов, а не звуков. Мы понимали, что так рвать голосовые связки человек станет ради проблем мировых, не меньше. А глядя на спокойные лица музыкантов-инструменталистов, извлекающих предельные звуки из своей техники... Даже вспотевшее лицо Лепса ничего не стоит по сравнению с набухшими венами на шее надрывающегося Высоцкого. Сам пот Лепса как бы символизирует слабость. А вздувшиеся вены Высоцкого – силу. И вообще. Высоцкий пел сердцем, а нам предлагают имитацию.

Тембр героизма, значительности у Лепса, - особенно после его предварения, что не ему-де судить, как у него выходит, - воспринимается как пиетет к легендарному Высоцкому. Тогда как у самого Высоцкого те же оттенки голоса выражали нахальную уверенность в своей ценности. В сцеплении с потрясающими словами такая уверенность говорила о победе не смотря ни на что. А в жизни победа не брезжила. И Высоцкий выступал единственным гарантом ее свершения. Теперь же, при ощущении невидимости шансов спасти саму государственность, само физическое существование народа и вторичности затеянного предприятия, никакого оптимизма не рождается.

А танцевальность, введенная в исполнение песни “Прощание с горами”, демонстрирует просто дурной вкус. И это фокусническое манипулирование микрофоном в руках во время инструментального проигрыша... И голосовые фиоритуры... – Позор! Дойти до развлекаловки!..

А как можно было допустить такое умиротворяющее, а потом – торжествующее и снова умиротворяющее инструментальное вступление к песне “Я слушал дождь”!? И уже никакого хрипа в голосе... Пусть это и не песня Высоцкого. Но как можно было ее, такую, вставлять в концерт!? Разве не должен был весь концерт быть выдержан в стиле трагического героизма!?

Единственно, что неподдельно героическое осталось – это интонация в слове “спасибо”, бросаемом в чинно рукоплещущий огромный зал. Оч-чень к месту такая интонация...

Соответствует впечатлению отвращения и обильная реклама, показываемая через каждые песню-две, а также перерывы на теленовости в начале каждого часа суток, дважды пришедшихся на концерт.

Нет, господа шоу-бизнесмены, не вам бы примазываться к бренду “Высоцкий”.

Впрочем, если мы имеем дело с явлением шоу-бизнеса... – Тогда не о чем говорить.

Лишний раз убедился, как мало я ошибался когда-то в своих интерпретациях Высоцкого.