Начну с себя, и – в предположительном ключе. Потому что кто меня знает?.. Может, я сам себя обманываю.

Мне за 75, и, кажется, моё “я”-фантастическое (каким бы я был, если б всё было возможно) изменилось. Раньше для него действовал слоган: “все хорошенькие женщины - мои”. За рамки других моих “я” эта установка не выходила. Но, подозреваю, из-за такого моего “я”-фантастического я когда-то не смог продолжить читать Достоевского, начав его читать с “Преступления и наказания”, а там я дочитать успел только до сцены, как потерявший себя (из-за своего замысла) Раскольников, шатаясь по улицам, заметил очень юную девушку, которую только что кто-то напоил, поимел, одел (не сама она оделась) и отпустил. И вот теперь её заметил другой такой же тип и намеревается тоже попользоваться. И Раскольников вмешался, и последние свои гроши отдал подвернувшемуся полицейскому, чтоб тот нанял извозчика и обеспечил ей возвращение домой. А я чтение Достоевского отложил на многие годы.

Я тогда себе сказал, что боясь сойти с ума я так поступаю.

И я уверен, что попадись мне тогда иллюстрация Шемякиным этой сцены из романа, я

б не разволновался. И, подозреваю, не только из-за несоизмеримой с литературой мощи изобразительного искусства по части передачи психологии персонажей. Подозреваю, что Шемякин вполне осознавал свою слабость в этой части. Зато, подозреваю, он счёл себя способным спорить с идеалом Достоевского. Идеал Достоевского – религиозный социализм. Шемякин вполне был вправе рассчитывать, что его, Шемякина, зритель хорошо знает этот идеал. Что, будучи извлечён из памяти своего зрителя путём подписи к иллюстрации, этот идеал вне переживания от чтения окажется чрезвычайно ослабленным, и… И с ним можно будет спорить и ему, Шемякину, недавно, в 18 лет, в 1961-м отчисленному из художественной школы при Институте живописи "за “эстетическое развращение” однокурсников” (Википедия), подвергнутому "принудительному лечению в психиатрической клинике в течение трёх лет” и побывавшему послушником в монастыре, но ушедшему оттуда.

Я себе тихонько думаю: что если и его “я”-фантастическое было таким же, как моё, только психические потенциалы у нас оказались разными, и его “я”-фантастическое распространилось по пространству внутреннего мира личности больше, чем у меня, и он-целый впал в резкое противоречие с довольно-таки нравственным (для большинства) идеалом Достоевского. И мог испытание, которому ради своего идеала подвергал своих читателей Достоевский, запросто выдержать. – Тогда можно ждать, что "эстетическое развращение” окажется в гармонии с его нравственным (для большинства) развращением. Останется только уловить, какого рода соответствие их друг другу: “в лоб” Шемякин выражает свой идеал или сложнее – катарсисом, возникающим из противочувствий, в свою очередь возникающим от противоречий “текста” произведения.

Проведём предварительное, ненаправленное сравнение элементов.

У Достоевского дело кончается неопределённо. Девушка поняла, что к ней пристают и надо отбривать. Жирный продолжал караулить издали, городовой обещал не отдать девушку жирному, но та ж и от него бежит – он может плюнуть. И Раскольникову ясно, что этак он мир не изменит. Мир – не меньше: "Да пусть их переглотают друг друга живьем”. И это его равнодушие к отвратительности всего-всего, есть залог того, что он в таком состоянии не останется и начнёт действовать.

Надмирная точка зрения и у Шемякина: вид сверху, но – никакой пространственной перспективы, ни признаков времени. Мир – плох тоже: всё чёрно или серо, дома на противоположной стороне улицы стоят косо, деревья голые. Катастрофическое лицо Раскольникова что означает? То же, что и в романе в конце эпизода?

Шемякин что: таки иллюстрирует роман? И если в этом месте романа Раскольников некий, то и у Шемякина он тут такой же?

У Достоевского активизм материальный в образе Раскольникова-пока-преступника развенчан. Во имя активизма духовного.

Видно ли это уже в описанной сцене?

Вроде видно. Ничего у Раскольникова ещё не получилось.

Так если и Шемякин именно потому и следует довольно плотно за Достоевским… То что он хочет сказать относительно своего, советского времени? Взявшегося, начиная с Хрущёва, догонять и перегонять США по потреблению мяса и молока на душу… – Что не тот это путь к коммунизму?

Но.

Что это за Мефистофель торчит под землёй? В какой-то дырке в тротуаре… Это кого волей Зло на земле деется? Его? И потому такое потрясённое лицо у шемякинского Раскольникова? Потому он смотрит в бесконечность, а не на девчушку (как и девчушка, собственно, тоже ж смотрит в бесконечность)?

Я не люблю прибегать к свидетельствам художника… Но всё же:

"Вы знаете, как в 60-е годы все мы увлекались Кришнамурти, Рамачарака. И были моменты, когда я, шагая по пути йогов, не имея опытного учителя, несколько раз проделывал со своим психическим организмом такие моменты, что чудом уцелел мозгами, психикой и прочим. Поэтому те соприкосновения, которые иногда в силу наших особых упражнений, я имею на сегодняшний день, не о йогах я уже говорю, я сразу, когда почувствовал, что все выходы в астрал могут кончиться весьма печально и очень страшно…” (Шемякин. http://finam.fm/archive-view/5104/3/).

Астрал… Это ж ницшеанство! Или буддизм. Или что-то среднее.

"Однажды человек нашел кусок истины. Дьявол огорчился, но потом сказал себе: “Ничего, он попытается привести истину в систему и снова придет ко мне”” (Кришнамурти).

То есть иллюстрировать Достоевского Шемякин всё-таки взялся по принципу противоположности идеалов. Он это, видно, не сознанием понимал, а подсознанием.

И я уже привык, что ницшеанцы, - из-за необычности своего мирооотношения, наверно, - дают в своих произведениях кусочки “в лоб” выраженного идеала этого странного-престранного.

Вот эта дырка с профилем и есть такой пример. И смотрение в бесконечность девушки, а главное, Раскольникова – тоже.

Понимаете, на каком фронте в 60-е годы бороться нужно было советской власти на самом деле?!. Чтоб не рухнуть через 30 лет…

Всё это непотрясение шемякинской иллюстрации использует для создания противочувствия с собою такой минус-приём (то есть нечто, отсутствующее в тексте произведения): нашу память о потрясающих сценах у Достоевского. Столкновение этих противочувствий даёт катарсис. Который может быть осознан приблизительно так: мир ужасен, успокойтесь.

И… жизнь продолжается. Для того и булочная, отсутствовавшая у Достоевского, дана у Шемякина. Как крепость.

Только Раскольников успокоился ("Да пусть их переглотают друг друга живьем -- мне-то чего?”), как его настигает чудовищной силы сон: как при нём, семилетнем, и отце, успокоившемся, как теперь Раскольников, забивают до смерти маленькую, тощую лошадку.

Я эту сцену тоже запомнил на всю жизнь, запомнил как кошмар, про который лучше не вспоминать. И услужливая память моя полвека не предъявляла это воспоминание, пока я не увидел иллюстрацию Шемякина.

Увидел и… руки упали. Потому что ну как с этим разбираться? Дать бы в морду этому Шемякину и всё.

У Достоевского лошадка впряжена была в большой-пребольшой воз, в него село много-премного людей, до шести из них взялись эту клячу стегать кнутами и - по глазам, чтоб вскачь везла (не иначе); а та еле-еле стронуть могла только; а потом хозяин сменил кнут на оглоблю, двое - тоже; а потом хозяин сменил оглоблю на лом. И убили, в конце концов. Под одобрение толпы. Под плач мальчика Раскольникова, бросившегося её целовать в морду.

Волосы дыбом, красно говоря.

А у Шемякина этакие балеруны, лошадка плачет одним глазом, никто её не касается, а только замахиваются, и та ни во что не впряжена. И у кого сердце заболит от этой иллюстрации? При всей мрачности её колорита… и этой казармы… и этого, как труп, лежащего Раскольникова. Он лежит себе и спит, а не плачет, не ломает руки и не кричит папе.

“Мир ужасен, успокойтесь”. – Говорит нам Шемякин. Ему что? Он в астрале. Над Добром и Злом. Не оттого ли действие происходит в каком-то ином поднебесье и в условной обстановке, а не у кабака в городе детства Раскольникова.

Достоевский, да, был идеалист, реалистично считая, что русский по менталитету, в отличие от, скажем, француза, действительно не может сам благоустроить жизнь, а нужен ему, русскому, Христос, без Него – ни с места.

Ладно, провалились в ХХ веке в России и религия, и социализм… Но почему надо оттого царство Зла аж в астрале предполагать?

Ну, опять ладно. Он такой, Шемякин. И – молодец: демонстрирует высший пилотаж в искусстве. Делает свои произведения сложноустроенными, то есть художественными. Но почему надо замалчивать, что в качестве ницшеанца он противостоит… ну как сказать? – России. Ведь самую-самую глубину русскую ассоциируют с Достоевским, не боявшимся показывать в русском самое чёрное, но – во имя самого светлого. А Шемякин же поступает наоборот!

Нет, "смещать соотношение в художественных моделях в пользу зла в надежде на активизацию каких-то внутренних резервов сопротивления злу” (Суриков), - это здорово. Но не надо ли помочь народу с этой активизацией? – Как? – Очень просто: с сопроводиловками показывать Шемякина. Не молчком, как Собчак, поставить в закутке…

Да, это художественное произведение, раз бронза (применяемая для чествования) столкнута здесь с подчёркнутой уродливостью пропорций фигуры Петра.

А уродливость именно подчёркнута. Смотрите.

У Шемякина то, да не то. Он зря написал имя ещё и Растрелли на своём произведении. Уж какая ни точная копия Петра у Растрелли, а всё-таки не так ужасна, как у Шемякина. И, главное, стояла растреллиевская сперва в Кунсткамере, где уродов выставляли, а потом в Эрмитаже. Всё-таки не на открытом месте, как шемякинская вещь. Выставленная в знаменательный год распада СССР (дата ж тоже входит как элемент в произведение идеологического искусства), шемякинская воспринимается как воплощение идеи отказа россиян от самого великого в своей истории, как утверждение правильности развала СССР. Пусть это и искажение художественного смысла, вложенного Шемякиным. Тот, наверно, не зря согласился на уютное расположение своей статуи во дворе Петропавловской крепости. Уютные домики, чего доброго, играют роль булочной из иллюстрации сцены с соблазнённой девушкой из “Приключения и наказания”. – Мир ужасен, успокойтесь.

И ведь Шемякин подкрался и к очередному святому для России – к Высоцкому… Мог ли он, ницшеанец, понять Высоцкого?

Написав"Купола”, 2009. Тушь, акварель, бумага, 354 х 256 мм. “Купола”, 2009. Тушь, акварель, бумага, 354 х 256 мм. о песне Высоцкого “Купола” такое (см. тут), я сомневаюсь, что Шемякин прав относительно Высоцкого. Как это ни кощунственно выглядит.

У него своё – Высоцкий, мол, спел: мир ужасен, успокойтесь, Бог на том свете воздаст.

А что “сказал” сам Шемякин?

Не знаю. Он как-то тут очень спрятался за извращённого им Высоцкого.

Да, извращённого. Смотрите: "Как засмотрится мне нынче, как задышится?" (речь о настоящем с уклоном в будущее), “перед грозой" (речь о будущем), “Что споется мне сегодня, что услышится?" (речь о будущем), “Птицы вещие" (о будущем), “В синем небе" (цвет мечты и символ полёта мысли вдаль, вперёд), “Купола в России кроют чистым золотом" (образ менталитета, модифицирующего религию в атеистическое чувство бытия, возвышенного над бытом), “Чтобы чаще Господь замечал" (о будущем и - благодатном). И пусть это всё есть то, от чего отталкиваются в последующем чувстве-размышлении, но всё-таки оно – не чёрно-ужасное, как абсолютное Зло, а "горько-кисло-сладко". А если и здорово плоха страна: предстала “сонной державою", “опухла от сна", то это – образ настоящего, скажем, брежневского застоя, пусть и в духе, если от материального отвлечься, хоть и мелькает, что “Вязнут лошади по стремена". “Надежду подаёт!" не материальное, а душевное. Как факт – следующее слово – "Душу", повторённое дважды, в анафоре. Она, правда, в связи со страшным прошлым упомянута: "утратами да тратами", “стёртую перекатами", “до крови лоскут истончал", но память эту страшную "Залатаю золотыми я заплатами" ради высшего, "Чтобы чаще Господь замечал!", менталитетно преобразованного в атеистическое возвышенное, в гармонию коммунистическую, которую гробили сами же коммунисты, не ведая, что творя, но. Речь о будущем, а не о настоящем и, тем более, прошлом.

А у Шемякина – картина о тридцатых годах (сдёргивают крест). Даже кое-где – о двадцатых (поп, убитый перед церковью, что мыслимо было в голод 22-го года, когда попы не признавали реквизицию ценностей, на которые хотелось купить хлеб заграницей), А может, ещё о более раннем (эти надписи на стенах церкви: “Долой царей! Долой попов!”, “Религия – опиум для народа!”). Ну, в крайнем случае, у Шемякина картина времён реабилитации (память о жертвах репрессий на высоте, на куполах, причём все они агнцами-страдальцами выглядят, а не гадами, на которых другие гады настучали, в стиле мимолётного понимания мира Раскольниковым: "Да пусть их переглотают друг друга живьем – мне-то чего?").

Высоцкий за всю свою творческую жизнь лишь полторы строчки о сталинских репрессиях сочинил. А Шемякин, сейчас, делал свои иллюстрации под влиянием авторитаризма в России, от страха перед которым всё Сталиным пугают россиян. (Мало, что этот авторитаризм спасает теперь Россию от дальнейшего развала в очередной оранжевой революции под ельцинским лозунгом: “Берите столько суверенитета, сколько сможете!” – на потребу американскому глобализму с его горохизацией всех.)

Может, это у Шемякина старый, как с иллюстрированием Достоевского, приём: идти путём наибольшего сопротивления и брать самое-самое святорусское и великое, чтоб развоплотить его в нечто противоположное, в безразлично-космический астрал… Ведь даже один “в лоб” об этом говорящий элемент существует в рисунке: эта надмирная точка зрения, равная Всевидящему Оку христианства и с противоположной стороны от Него находящаяся.

Недаром же он с философом Владимиром Ивановым написал теорию метафизического синтетизма…

Мир ужасен – успокойтесь.

Или – его слова о Pussy Riot: "Ну не смертельно, в конце концов. Они ж даже алтарь не осквернили. Они понимали, что нельзя” (http://www.youtube.com/watch?v=mDCzcyMaMdg).

Счастье художника, думается, в том, что он призван выражать подсознательное в себе. И ещё – в том, что он остаётся в некотором неведении этого подсознательного даже и после того, как ему это удалось (противоречиями) выразить в произведении. Будь иначе, второго произведения художник бы уже не сотворил, ибо его сознанию уже было б известно то подсознательное, и теперь он бы его просто иллюстрировал, и оно потеряло б силу воздействия. Пушкин как-то сказал, что поэзия должна быть глуповата. То же, думаю, относится и к поэту (художнику).

Поэтому во взаимоотношениях художников – именно художников – очень даже возможно непонимание их сознанием тайн души друг друга. Зато они хорошо чуют факт самого наличия друг в друге этих творящих тайн. "…гений, / Как ты да я”, - как сказал поэт.

И вот – слова Шемякина о дружбе с Высоцким: "Ангелы наши, творящие <…> узнали друг друга, а духи бесшабашности, буйного отчаянного веселья и разгула, сидящие в каждом из нас, узнали друг друга тоже” (http://www.liveinternet.ru/users/3701366/post203057391/).

Я нарочно пропустил то, что Шемякин конкретизирует: "любящие Свет, Красоту и Справедливость”. Потому что конкретика о сердце творчества художников не должна получаться нами из их слов вне их произведений. Потому же, почему они сами творят не одно-единственное произведение, а много. И все – ведомые подсознанием. Как сомнамбулы.

То, что любил Высоцкий, прямо противоположно тому, что любил и любит Шемякин. То, что для одного Свет – для другого Тьма.

Но эта магия впадания во вдохновение – одна и та же.

Этак я предлагаю понимать процитированные с троеточием слова Шемякина. А также – тот факт, что посвящены были “Купола” с их, извиняюсь, идеей святости (для Высоцкого) нового традиционализма… Шемякину (с того каким-то метафизическим синтетизмом, недопонятым Владимиром Семёновичем). А также я предлагаю понимать тот факт, что эта, не вполне осознаваемая Шемякиным, нового традиционализма святость (для Высоцкого) понадобилась ему, Шемякину, - как и религиозный социализм Достоевского, - для отталкивания: чтоб выразить свой не вполне самому себе понятный метафизический синтетизм.

А вообще…

Я взял и посмотрел эту шемякинскую книгу “Две судьбы”… И рисунки, тридцать лет рисовавшиеся…

Боже, боже…

Всё-таки у грани сумасшествия и вблизи смерти жили оба, в хмельном бреду и около. Так можно объяснить эти истерические письма-признания Высоцкого Шемякину в любви… Текст такой:

И подпись. И свой профиль.

Так подпись ещё похожа. Но почерк… Смотрите, какой у Высоцкого нормальный почерк.

А вот смотрите, как он нормально рисует свой профиль.

Кто не помнит профиль Высоцкого - сравните.

Это - с шемякинского памятника Высоцкому в Самаре.

А вот - фото живого Высоцкого.

Высоцкий, оказывается, ещё и рисовать мог. Правда, только в нормальном состоянии.

Но я это к чему? - К экстремальным состояниям души. За какой-то гранью, зыбкой, уже получается не произведение искусства, а… Так Высоцкий-то всё же в песнях удерживался и потому остался любимым народом всегда, при жизни и после смерти. А Шемякин…

И вспомните, чем, пусть и безумием, почти кончается эта песня у Высоцкого.

Подводная лодка – как подбитый иной советский самолёт – на, скажем, вражеский эшелон. – Где этот непобедимый Высоцкий у Шемякина?!. А где тот катарсис (не стану его прояснять), что нас буквально потрясает от столкновения полнейшего отчаяния с безумным героизмом?!. – Перед нами плоская иллюстрация того, что наличествует не в процитированном куплете. А есть же и такие рисунки, - и большинство, - что лучше их не демонстрировать. И подаётся-то всё в книге с претензией на идейное родство Шемякина с Высоцким.

Нет, ребята, что ж не так? Что ж не так, ребята?

"Однажды человек нашел кусок истины. Дьявол огорчился, но потом сказал себе: “Ничего, он попытается привести истину в систему и снова придет ко мне”” (Кришнамурти).

Не удержался Шемякин на уровне своего учителя.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number4959/zine_critics4963/publication4995

Это будет продолжением “Астрала Шемякина”.

Глянув ещё раз на начало книги “Две судьбы” (2011) Шемякина о себе и Высоцком…

Я поразился на разницу глаз собак и зэка. Жёлтое бешенство и… голубой улёт куда-то. Вернее, на собачьи глаза я обратил внимание позже. А бросилось в глаза спокойствие глаз зэка. Это при том, что тут же происходит некая травля собаками. Возможно, пущенными по следу совершившего побег. И те оттого впали в ярость. Или просто это предупредительный лай на строем ведомых откуда-то куда-то зэков. Те и оттого впадать умели в остервенение.

Нет. Он кричит, зэк. Этот рот… Его УЖЕ травят. Один клык левой собаки уже окровавлен… Этот ужас в скулах, в щеках. Эта несчастность в голодной худобе щёк, в трёхдневной небритости… (Столько он уже в бегах? И вот – догнали…) А глаза – не тут. И потом эта декоративная изысканность лево-правосторонней симметрии, этих контуров разлёта ушей ушанки… – Эстет – этот Шемякин…

И, может, в том и перец, почему он живёт, а Высоцкий уж 33 года, как умер…

И, может, в том был корень дружбы с ним Высоцкого… Высоцкий не хотел ли узнать, как друг справляется с творческими перегрузками… С которыми самому ему приходится прибегать к опьянению…

Как счастливо у меня вырвалось в предыдущем подходе к Шемякину про что-то среднее между ницшеанством и буддизмом… Ведь и тот и другой безразличны ко всему на свете. Непробиваемы. Только первый активен, а второй пассивен.

Только вот они индивидуалистичны, а Высоцкий – наоборот.

Сам Ницше кончил сумасшедшим домом. Сгорел на работе. Так он был неверующим в Бога. И Высоцкий был неверующим. Это верующие (любой религии спасения) долго живут. А Шемякин и неверующий, и… даст бог, проживёт ещё много лет.

Я хочу сказать, что в этом рисунке с собаками и зэком столкновение экстрем со спокойствием даёт что-то третье, что и является тем идеалом, что вдохновляет Шемякина на творчество всё в одном и том же стиле вот уж много-много лет.

Есть меткие слова Выготского, что веротерпимым можно быть только в предисловии. Так вот Шемякин со своим метафизическим синтетизмом разных религий, наверно, опроверг Выготского. Возможно, вслед за Шемякиным и Высоцкий (не зря ему посвятил “Купола”) соединил атеизм с православием – в русском новом традиционализме.

Только что ж это не помогло ему выжить?..

А Шемякин Высоцкому демонстрировал же не только себя, а и других умельцев выживать при неком приятии-неприятии Зла в мире, скажем так.

Сам Джакометти написал было и словесное произведение – “Вчера. Зыбучие пески”. "В этом сочинении, основанном на фактах автобиографии, присутствовали фантазии (садистическое наслаждение, получаемое от издевательств над насекомыми, насилие над членами семьи, смертный грех отцеубийства), выявившие подсознательную агрессию художника к своему прошлому. Посредством описания разрушительных действий он стремился в воображении освободиться от жестких рамок общепринятых традиций. Последовавшая вскоре смерть отца ранила и отрезвила Джакометти.” (http://www.tg-m.ru/img/mag/2008/4/092-101.pdf). Так отрезвила-то отрезвила, но что-то осталось. И хоть он и отрицал сартровское – в духе экзистенциализма – определение, что "созданные им образы существуют “на полпути между бытием и ничто”” (там же), но сделал же соответствующее сартровскому определению открытие для скульптуры – "упразднил объем” (там же), а для рисунка и живописи открыл "приемы работы скульптора: он не занимался фиксацией образов четким контурным рисунком, а словно моделировал предметы, тела и лица, “нащупывая” их форму и верное положение в пространстве многократными повторениями контура. Плоскость бумаги и холста обретали объем, обтекающие штрихи ткали изображение, сохраняя динамику “живого зрения”” (там же).

Объяснение Сартра (он по поводу этих вещей написал в 1947 году целую работу “Стремление к Абсолюту”) похоже на само поведение Сартра в движении Сопротивления, когда он организовал подпольную группу, и "ее деятельность сводилась, в основном к разговорам в кафе и публикации листовок абстрактно-философского содержания” (http://forum.rozamira.org/index.php?showtopic=1392). Так, конечно, можно и выжить, и долго жить. (Сколько прожил Сартр? – 75 лет.)

"Сознание как свобода имеет функцию постоянного бегства от предметностей <…> Но одновременно свобода является свободой для чего-то. Если бытие-в-себе плотно, непроницаемо, заполнено и его всегда предостаточно, "слишком" (de trop), то сознание прозрачно, пусто; оно представляет собой недостаток, выражаемый в желаниях, целях и проектах, которые должны быть выполнены, "заполнены". Конечным проектом сознания оказывается стремление стать абсолютом <…> Но это невозможно и поэтому человек обречен на поражение. Здесь он обнаруживается как "тщетная страсть" <…> неизменное колебание между прошлым и будущим через настоящее, действительно, образует диалектическое противоречие человеческого духа. Отсюда и такая структура сознания, как быть в самообмане, в колебании между заблуждением и истиной, отчуждением и свободой, идеалом, трансцендентностью и фактичностью, "низменным" бытием” (http://cl.rushkolnik.ru/docs/7840/index-8608.html).

Противоречие "живого зрения” (позитив) и "полпути" к "ничто" (негатив) призвано, наверно, давать как результат очищение от эмоций, от напряжения жизни.

Так можно, выходит, верить Шемякину, что Высоцкий "влюбился в неистовый мир живописных полотен Сутина, восторгался гармонией форм в скульптурах Генри Мура и Джакометти”, - можно верить потому, что Шемякин просто не владеет словом, и на самом деле влюблял Высоцкого не "неистовый мир" и "гармония", а ноль-катарсис? Катарсис в аристотелевском (и медицинском) смысле этого слова – очищение от эмоций.

Но верно ли это было касательно Генри Мура… Формы которого возмущают ум, а поверхности – ублажают чувство… Излечим ли был Высоцкий этими "пришельцами из другого мира” (http://newstyle-mag.com/kultura/vystavki/polnota-pustot-genri-mura.html).

Или: неистовый, да, и в форме, и в содержании Сутин медицинский ли рождает катарсис, а не катарсис по Выготскому, если "При виде окровавленных мясных туш Хаим впадал в экстатическое оцепенение” (http://www.diary.ru/~museum-of-art/?from=60 )…

Сутин прожил всего 50 лет, Генри Мур – 86, Джакометти – 67.

Никакого, в общем, соответствия необъявленным, но предполагаемым мною поучениям Шемякина Высоцкому.

Равнодушный неравнодушному не товарищ.

Но есть что-то, что делает двух людей друзьями, и всё.

Впервые опубликовано по адресу

http://7iskusstv.com/2013/Nomer12/Volozhin1.php#Приложение