Меня недавно упрекнули, что, может, не только авторское возбуждение противоречиями противочувствий в читателях – ради возбуждения же в них третьего переживания, катарсиса (все по Выготскому) – есть признак художественности. Вдруг-де, есть еще какой-нибудь признак. И тогда нечего, мол, кому-нибудь пенять, что он не дорос до творения противоречиями.

И вот мне в руки попадает работа (Новикова-Гранд. Магии слов: манипулирование сознанием читателя в текстах Пушкина.// После юбилея. Иерусалим, 2000), в которой выдвигается гипотеза: "тексты, относимые к художественным", содержат "сложный комплекс лексических и композиционных средств, неосознаваемых читателем", с помощью которых "автор воздействует на читателя, причем обращается, минуя сознание, к более глубоким и менее критичным областям его психики" (С. 196, 188).

И в доказательство приводится "Евгений Онегин". А оттуда – в пример внушения авторских, мол, симпатий и антипатий – такое:

Читатель, не складывая сознательно в систему эти рассыпанные по тексту и потому замаскированные рефрены, начинает ощущать, что скука – качество непоэтическое, в то время как поэту всё: и театры, и балы, и сельские пейзажи, – кажутся в равной степени достойными восхищения" (С. 188-189).

И Новикова-Гранд не замечает, что здесь не просто замаскированные рефрены, не просто внушаются читательскому не совсем сознанию пушкинские "мнения, симпатии и антипатии" (С. 196), а возбуждаются тут, вполне по Выготскому, противочувствия, столкновение которых приводит, опять вполне по Выготскому, к катарсису, осознавание которого дает в данной капельке моря под названием "Евгений Онегин" художественный смысл этого романа в стихах (вкус моря можно узнать по капле): "недифференцированная скука по отношению ко всему миру и столь же недифференцированное восхищение – это…" выражение взвешенного отношения к миру. Это отношение реалиста, каким Пушкин стал после разочарования от поражений дворянских революций в Европе и от арестов и отставок прогрессивных военных, его товарищей.

Новикова-Гранд, видимо, не зная о теории Выготского, не может отказаться от своей гипотезы прямого внушения. В том смысле прямого, что достаточно, мол, просто обобщить два переживания в одно: "…за этим неявным противопоставлением скрывается и обобщение еще менее очевидное <…> Это два разных воплощения одного и того же: равнодушия" (С. 189). И к этому "равнодушию" äает сноску: "…в пушкинском языке слово "равнодушие" лишено отрицательных коннотаций; это божественный атрибут Природы с ее вечной сияющей улыбкой и Поэта, который равнодушно внимает добру и злу" (С. 197). Тут, в конце, Новикова-Гранд еще и забывает, что Пушкин был разный и чуть-чуть до "Евгения Онегина" не внимал равнодушно.

Но катарсис от этого романа в стихах она почувствовала верно, только выразилась немного неадекватно. Бывает. Однако гипотезу выдвинула ошибочную.

Зато честно признала: "…существует по крайней мере один сильный опровергающий пример: профессиональная реклама, как правило, содержит большой блок сублимиальных [sublimo – высоко поднимаю] сообщений, непротиворечащих "внешнему" сюжету и призванных воздействовать на читателя" (С. 197).

Так вот я думаю, что не только реклама использует прямое, в смысле непротиворечивое, внушение лексическими и композиционными средствами, минуя сознание. Еще и проповедь, и публицистика, и еще многое что. И все это не есть искусство.

Вот возьмем названное рассказом произведение Фёдора Раухвергера "Проще счастья" (http://newlit.ru/~rauhverger/002005.htm).

Обычный человек не замечает, почему насыщен благостностью "рассказ".

Лексика:"хорошим", "заботливым", "к лучшему" (относительно даже хорошести и заботливости), "на летнем отдыхе в Коктебеле", "спокойным", "умиротворённым", "одухотворённым", "интеллигентным", "отличное", "подружились", "с удовольствием", "общих интересов", "духовная близость", "нравятся" (2 раза), "получалось", "просто", "взаимности", "естественно".

Слов с негативной аурой совсем мало: "задавить" "запретным" "неприличным" "портить".

Это я о первых 20-ти из общих 49-ти строчек рассказа. Причем негатив пошел лишь с 17-той строки.

Или вот количество слов в первых трех предложениях: 20, 6, 4. – Стремительное сокращение. И описывают эти предложения всю взрослую жизнь, включая финал "рассказа". И последнее из них – апофеоз по смыслу:

А тема "рассказа" – как "он" стал и зажил дальше гомосексуалистом.

Так если хочешь пропагандировать такой образ жизни среди (слава Богу!) отсталого от Запада общества, то надо усыпить бдительность брезгливого читателя.

И еще нужно не тянуть, а то бросит читать.

Для этого действие должно развивается стремительно. И действительно, до 20-й строки, до сакраментального слова "естественно" (пока мы еще не заподозрили неладного) – я не поленился посчитать – 30 глаголов, а на остальные 29 строк приходится 68. (С 1,5 глаголов на строку возросло к 2,345. И в конце, на московский период жизни героя, пришлось уже по 2,5 глагола на строку.)

А стремительность же увлекает сама по себе. Тоже неосознанно.

Возрастает по ходу времени (не повествования) и численность слов высококультурного ореола и прямого смысла. До Коктебеля таких слов только одно – "Пруста". В Коктебеле – 5: "художник" "одухотворённым" "интеллигентным" "портрет" "духовная". А в Москве уже 7. Внушается околосознанию, что быть гомиком это вам не фунт изюму – культурно дорасти надо!

Ну и – идеологемы. До Коктебеля их вообще нет. В Коктебеле их две: "оранжевой политикой"è "нужно жить так, как хочется, а не как в обществе учат". В Москве – 4: "обязан" (в смысле – не обязан), "неудобно", "не следует" (оба с отрицанием отрицания), "знал, чего хочет". Все – под флагом свободы. В смысле вседозволенности.

И, наконец, такое композиционное средство, как последние слова (они имеют повышенную внушаемость на околосознание). Здесь – почти призыв становиться гомиками: "Этого он и Вам желает".

Я не думаю, что эта проповедь здорово эффективна.

Просто хотелось лишний раз продемонстрировать, что искусство это только то, что работает с подсознанием через противоречивость элементов.

И понятно почему.

Потому что специфической, – ни у чего больше не встречающейся, – функцией искусства является, по Натеву, непосредственное и непринужденное испытание сокровенного мироотношения человека с целью совершенствования человечества. Нужно как бы сгибать и разгибать человека. Испытывать его на излом. Для этого нужны противочувствия. Для них – противоречивые элементы. Каждый – свое сочувствие вызывает. А вместе они – катарсис. И противочувствия и катарсис во многом подсознательны. Потому и кажется иным, что достаточно заняться не вполне и автором и читателем осознаваемым внушением, как имеешь дело с художественностью.

Нет. Дело сложнее.

Впервые опубликовано по адресу, потом измененному на

http://www.newlit.ru/~volozhyn/002029.htm

Перепечатывая через 2 года эту заметку к себе на сайт, я должен признаться, что в неё затесалась ошибка. Ошибки неизбежны. Может, они тоже учат. Демонстрируют, КАК приблизиться к истине. Потому я заметку всё же помещаю. Исправление ошибки см. по адресу http://art-otkrytie.narod.ru/rauhverger2.htm