А вы не замечали?

Есть, есть там такое.

"Даже мелкие, казалось бы, детали не существуют в повести без их "дубликатов". Например, вряд ли случайно повторение цифр в письме друга Белкина: он получил письмо издателя от 15 сентября сего месяца 23 сего же месяца. Чуть далее сообщается, что Белкин в 1815 году вступил в полк, в коем и находился "до самого 1823 года"" (Чернов. К проблеме повествователя в "Повестях Белкина"// Болдинские чтения. Нижний Новгород, 1991. С. 35).

Пушкин много раз в жизни менял свои идеалы. К одному, продекабризму, он подходил и отходил от него трижды. Если не больше, считая совсем мелкие порывы. В 1830-м, когда написаны были "Повести Белкина", разочаровавшийся в новом царе Пушкин уже и от своего следующего идеала, Дома и Семьи, стал отходить и перешел к очередному, к идеалу консенсуса в сословном обществе (http://art-otkrytie.narod.ru/pushkin1.htm). Не царь и не герой, а все, вместе с народом, эволюционно изменяясь… Только так и возможен переход в лучшее будущее. Мол.

Для выражения этого понадобились в числе прочего и множество героев в "Повестях Белкина", вплоть до самых мимолетных. Лишь бы попали в текст их голоса, лишь бы они слились в единый стиль взаимодействия всех со всеми, не теряя, каждый, своей особости. Для того, между прочим, сделан Белкин продекабристом. Чтоб вышучивал отсталых своих рассказчиков (тот же, мол, ничего не выдумал, а просто записал ИХ рассказы). Чтоб Пушкину вышучивать теперь, в 30-м году, отсталого Белкина. И все это – взаимодействует и сливается в особый стиль. А так как третий отход Пушкина (да и многих) от продекабризма был в 1823 году, то и уволить из армии Белкина нужно было "до самого 1823 года", чтоб он так продекабристом и остался. Ну и из-за всепроникающих взаимоотражений всего во всем, по инерции, понадобилось повторить и это 23. Да и 15 (которое я уже не могу объяснить; не все ж я могу).

Но всенародный консенсус был чреват. Стандартом. Понижением эстетики, нравов. Массы же. Не аристократия. В 1836 году Пушкин прямо написал (о США): "С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках <…> Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество <…> талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты…"

Равенство ж.

Однако и до 36-го года, уже в "Барышне-крестьянке", была тревога: "Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры; но знаю, что большая часть моих читателей не разделила бы со мною моего удовольствия. Эти подробности вообще должны казаться приторными…" И Чернов комментирует: "Можно ли автора этих строк [Белкина] считать сентиментально или романтически ориентированным? Ведь сквозь смирение перед вкусами публики явственно сквозит насмешка: куда вероятнее, что для публики 20-х гг. подробности любовных свиданий вряд ли выглядели "приторными"…" (С. 31).

Чувствуете перекличку с нашей теперешней широкой публикой?

То не беда, что Чернов за слияностью голосов не замечает разницы их. (Девица К.И.Т., рассказавшая Белкину "Барышню-крестьянку", таки сентиментальна. А Белкин, - представитель так называемого гражданского романтизма, продекабристского, иронизирует-таки тут над девицей К.И.Т. Пушкин же – над ними обоими, в чем-то их вбирая.) Так вот это не беда.

Беда, что грядет масскульт, поп-арт.

Великая Французская революция привела к осознанию своей значимости массы (на Западе), Отечественная война 1812 года подобное сделала в России. Массы захотели упрощенного искусства, даже неискусства – иллюстраций, понятности, разжеванности.

"…с середины 1820-х годов <…> наметилось расхождение между анекдотом-любопытным-случаем (происшествием) и анекдотом-острым-словом… Ряд авторов – Ф. Булгарин, М. Погодин, О. Сомов, А. Корнилович – поняли, что событийное ядро <…> анекдота-происшествия достаточно для создания более крупной формы" (Лужановский. От анекдота к новелле// Болдинские чтения. Н. Новгород.,1991. С. 5). Этот ряд авторов принялся рассусоливать вокруг происшествия, давать развернутые характеристики героев, описания места действия, подробные мотивировки действий основных и второстепенных персонажей, - тягомотина для аристократа в искусстве Пушкина.

А тем не менее Булгарин стал бить его по популярности.

И в 1830 году Пушкин тихо замахнулся на реванш. В прозе – "Повестями Белкина". В поэзии, впрочем, тоже замаскировано огрызнулся. "Домиком в Коломне".

Знаете, почему там все так? "Сюжет провоцирует читательское ожидание истории "важных бед", явившихся следствием этого переодевания [молодой человек под видом кухарки нанялся в дом старушки вдовы и ее красотки дочери], однако рассказ о соблазнительном происшествии так и не состоялся: нет ни картины наказанного порока, ни достойного увенчания добродетели, присущих подобного рода историям <…> Виновник коломенского переполоха, мнимая кухарка, вопреки сложившейся традиции очерчен Пушкиным пунктирно. Он не имеет даже имени, бежит из лачужки вдовы недобритым – и полностью пропадает из поля зрения автора. О бедной вдове в поэме сказано, что она "носила чепчик и очки" <…> слова и поступки самой вдовы <…> не позволяют обнаружить у нее сколько-нибудь сложной душевной жизни <…> В кульминационный момент действия <…> она совсем лишена дара слова, ее переживания переданы эмоциональным междометием, а действия – глаголом со сниженной стилистической окрашенностью: "Ах, ах!" и шлепнулась…" <…> Параша – главная героиня "Домика в Коломне", но о ее переживаниях известно даже меньше, чем о внутреннем мире ее матушки <…> Нарочитая простота интриги, узнаваемость амплуа, демонстративная банальность "морали" вызвала у современников упреки во "внутренней пустоте"" (Гуменная. Герои "Домика в Коломне"// Болдинские чтения. Н. Новгород. 1991. С. 37-39).

Все это направлено против булгариных.

Ибо проиграл Пушкин Булгарину соревнование за количество читателей. Спустя время, правда, казалось бы, выиграл. Но… За счет повального непонимания бесконечно тонкой организации текста, тонкости, в которой он даже заигрывался (вроде того повторения чисел 15 и 23).

Когда я от имени этой тонкой организации – называя ее отсутствие нехудожественностью – нападаю на горе-писателей "Новой Литературы", то стыдно самому купиться на какую-нибудь клюкву. А все же случилось. Уж и не помню, почему я начал читать повесть Леонида Скляднева "Цыгане" [ http://drugieberega.com/2007/8/gipsies ]. Кажется, соблазнила его фраза, в самом начале написанная: "сразу вам говорю – в этой повести ни слова правды нет". Стоически прочитав четверть повести, наполненной ничего, похоже, не значащими описаниями главного и второстепенных героев, мотивировок их поведения, мест действий и тому подобной требухи, изложенной простейшим языком (ну точно Булгарин, из-за чего у меня и предисловие соответствующее), наткнулся я, наконец, на заявленную неправду. К неброскому главному герою, сидящему в читальном зале библиотеки, подсаживается… юная красавица… цыганка, раскрывает… учебник латинского языка, но, явно заинтересованная… соседом, начинает с ним флиртовать.

И пошел кич.

Вещный.

Ну это даже могло быть и правдой и не кичем, ибо цыганка же (Зоей зовут). Но. Дальше сказано, что это не простая цыганка, а решившая вырваться из своей среды, поступившая на филологический факультет. (Это ведь нужно ж было экзамен сдать, а перед этим – учиться, то есть подвергнуться воздействию обычной культуры.)

Так как такая могла так разодеться, идя в читальню? – Неправда ж. – Да. Но автор же и предупреждал: "ни слова правды". – Подкупил, подкупил. Может, действительно что-то получится…

Или – словесный кич.

Это слова цыганки, произнесенные после того, как она села рядом в читальном зале.

Есть две женских стратегии полового поведения: нацеленная на кратковременные связи и на долговременную. Приведенные слова подразумевают первую. Но. Потом оказывается, что цыганка девственница. В двадцать лет. И через пару часов после знакомства герою отдалась и хочет с ним связать всю свою жизнь. – Неправда ж. – А все те же "ни слова правды"… Вдруг еще какой-то толк будет от такого выверта?

Ну и так далее. Ждешь, ждешь, читаешь, читаешь. Все с большей натугой. Ибо кич подается – все очевиднее – без осознавания себя (не так, как декларированная неправда). Осознаваемая надуманность отягощается претензией на глубину: цыганка и главный герой символизируют Россию, судьба которой быть несчастной. Этой символизации противоречит, незамечаемая автором, филистерская судьба героя (он оказался востребованным в США, подзаработал, вернулся и на заработанное тихо доживает свою жизнь).

Есть тут и необычайное происшествие (как и у булгариных, именно вокруг него наворачивавших свои длинноты и приторности). Убитая несостоявшимся цыганом-женихом Зоя спустя много-много лет "возродилась" точно такого же облика и возраста цыганкой, тоже Зоей, тоже рвущейся из своей среды и вот выбранной режиссером для экранизации "Зои", написанной героем.

А чтоб не было пресловутого хэппи-энда, герой срочненько умирает. В день смерти первой Зои.

Так жаль было потерянного времени…

Хорошо хоть – с булгариными ассоциация проявилась.

Есть, есть такая опасность перед нами: не понимая тончайшую организацию художественного, вершин искусства, мы катимся под гору к его жалкой имитации.

Горе нам.

Впервые опубликовано по адресу, потом измененному на

http://www.newlit.ru/~volozhyn/002140.htm