А ну – брошусь в ловушку.

Она внешне выглядит такой записью: “[Матвеева] На дороге в Мандалей (ст. Р. Киплинга в пер. Е. Полонской)”.

Ловушка в том, что по моим понятиям политически левый, скажем так, бард (каковым я полагаю Веру Матвееву) не должен был вдохновиться стихами империалиста Киплинга. Она же вдохновилась, сочинила музыку и поёт.

А почему я счёл её левой? – Спутал, оказывается, с Адой Якушевой. Обе – женщины… А у той такая есть песня (слушать тут):

Точно, как в моей жизни было (см. тут). В походе, в трудном походе, надеялась меня полюбить уж совсем, всею душой, моя будущая жена. Ибо я должен был бы там стать героем в её глазах, да и объективно, волею обстоятельств, стал бы. Я и повод дал так надеяться: не спасовал, в малом походе, перед метром обвалившейся тропы на круче. И сбудься её мечта, можно было б каждый год убегать со мною от негероической, удобной, мещанской жизни в городе. А может, даже и переехать со мною навсегда в какое-нибудь трудное для быта место, освоение которого нужно стране.

Вот так, не о меньшем, мечтала моя любимая.

Чем не левачка была она? И кем, как не левыми, были поначалу шестидесятники, желая – пусть, большинство, и неосознанно - спасти от мещанства и приспособленчества социализм, построенный, увы, в качестве нечестном: без самоуправления.

Вряд ли я в принципе ошибся насчёт Веры Матвеевой. Все ж, такие, были одним миром мазаны. Проверим.

Так и есть* (слушать тут):

В моей жизни мы так и не поплыли вместе. У меня не хватило духу броситься. И моя любимая сдалась мне. Но не душою. Душою она, как и лирическое “я” Веры Матвеевой, несмотря на поведение “ты”, осталась верна себе. И я навсегда уязвлён своей здешней победой, равной нездешнему поражению.

И вот – ищу компенсацию. Ищу и ищу…

Ну-ка. Что там за слова в ловушке? Слушать тут:

Пока я не знаю, к чему относится дата: к записи песни, к сочинению музыки Матвеевой, к переводу Полонской и кто такая она.

Посмотрим сначала, что написал Киплинг.

1890

Теперь видно, что в переводе Е. Полонской изрядно** не то, что воспевал солдат Киплинга.

Киплинг (см. тут), вообще-то большой мастер темнить. Не только сам прячется за персонажа, но и того делает в кудрявых местах сбивчивым или сбивающимся на намёки. Может быть, тут описан (вернее, больше скрыт, чем описан) буддийский обряд инициации девушки путём лишения её девственности чужим для селения мужчиной, чтоб хорошо выдать её замуж в селении. Солдат (видно, что он много местного знает), - всё-таки в отличие от сочинившего его автора, чрезвычайно осведомлённого, - мог нечётко понять происшедшее. (Оттого, может, поцелуи статуе назвал христианскими – христиане иконы целуют…) Но поэту экстремисту – да и соответствующему герою - важно было, что можно противопоставить обычной, христианской морали необычную мораль, противоположную христианской с её десятью заповедями. – Зачем противопоставлять? – Затем, что обывательщиной пахнет обычная мораль. А если ты считаешь себя выше обывателей, то есть и желание противопоставить себя христианству. В 1890 (между прочим, через 5 лет после полного захвата Бирмы Англией) шёл парад империализма по планете. И домоседы у завоевателей были не в чести. Поэтому солдат, демобилизованный домой из колониальных войск, мог выражать ностальгию по утраченной экзотике, ибо дома его окружали ретрограды. Ибо так уж водится, что всегда есть тормоза прогрессу. А на носу был ХХ век, веком прогресса его назвали вначале (и Киплинг вполне мог это предвидеть). Нагулявшиеся же по месту службы горничные, желающие поскорее выйти замуж за перспективного (отслужившего) ухажёра, - под разговор, как это приличным считается, о любви, - вполне годились быть образом застоя в старой доброй Англии. Причём, чтоб не быть автору “в лоб” победительным, герой должен быть стеснён реальностью, а победа его должна быть скорее духовной, чем материальной: он не волен (демобилизованный солдат) вернуться на Восток, но душа его летит туда.

Одухотворённая… аморальность!

Я – оторванный от больших библиотек - не могу обнаружить, когда Елизавета Полонская перевела эти стихи Киплинга. (А время создания очень много значит для уяснения, чем она была движима, переводя так, а не иначе. Ибо мировоззрение её ощутимо менялось.) Лишь вот здесь я нашёл намёк: "Грозное антихристианство Полонской 1920-х…”. Но это мог быть и просто отголосок революционности. "…к новому российскому режиму она отнеслась не враждебно” и постепенно во время военного коммунизма перешла "к искреннему приятию нового порядка”. Потом начались чистки, репрессии. Принять их Полонская не могла и затаилась. "Ее не тронули. Она переводила (более всего ей удались Киплинг и Брехт)”. Один – демонист, другой – коллективист. Но оба – протестные творцы. – Видимо потому она Киплинга смягчила и приспособила для идеала честного, а не обывательского и тоталитарного, социализма.

Демобилизованный солдат сменился чужестранцем. Демобилизованный рядовой не может вернуться. Дорого. Денег столько нет. А чужестранец – кто знает? Он может быть и состоятельным, раз один раз на Восток ездил. Потом, это именно чужестранец, а не чужеземец. Его жизнь со странствиями связана? Он моряк? Торговец?

Такие ассоциации, даже и не дойдя до сознания читателя, всё равно в каком-то виде в подсознании неминуемо рождаются и оказывают своё действие.

Какой-то оптимизм достижимости идеала появился у Полонской в отличие от Киплинга, которому для усиления демонической драмы принципиально нужна не достижимость идеала, а наоборот. Полонская ещё не вполне разочаровалась в действительности.

И, при такой широте интересов, вообще понятно, почему она избрала для перевода произведение, где женщина проявляет себя не только с любовной стороны.

У Киплинга солдат с девочкой ночью не спят после соития, а банджо там у них, они сидят, прижавшись щекой к щеке, и смотрят на погрузку свай слонами, на пейзаж, и встречают рассвет. Духовно общаются. И перед их глазами – как бы будущее. Оно глобально, но и касается их. Впереди Китай. Его теперь надо Англии из полуколонии превратить в колонию, завоевать окончательно. Понимай, солдат опять проявит свою смелость, а она будет им восхищаться.

Ради такой временно`й перспективы Киплинг пошёл даже на географическое искажение. От знаменитой, самой красивой в Бирме так называемой “пагоды Мульмейна” (пагоды Kyaikthanlan) вид через залив это вид на запад, и в таком направлении рассвет приходить из Китая через залив не может. Но чего не сделаешь ради выражения перспективы личной смелости в деле расширения Британской империи.

Такого бывшей революционерке Полонской не было нужно. Но смелость поступков она чужестранцу оставляет. У Киплинга он подразумевается смелым априори – знаменитая победительность английских армий. У Полонской он "поцеловал… Не спросившись никого”. А английская победительность… В 1890 году при слове “Бирма” англичанам сразу вспоминался главный порт её, Мульмейн, и вывоз тика. У Полонской тоже ощущается напряжённая хозяйственная деятельность в ночном пейзаже моря. Хлюпающими колёсами пароходов манит возможного бизнесмена его подруга. Подруга, а не только любовница.

Возвращение возможно. Ждёт она, с царским именем (не меньше!), ждёт и подлежащий громоподобному освоению Китай. Планета ждёт героя.

Не было ли это для Полонской смутным образом несломленного революционера, дескать, из нечестного социализма можно всё-таки сделать честный, и революция разразилась не зря. И надо действовать.

Не отсюда ли и эстафета, принятая Верой Матвеевой и несомая ею дальше?

Вера… Несгибаемая вера, хоть принципиально неублаготворяемая, но существующая (как у Киплинга)… или – тонкостью этого голоска Веры Матвеевой – чуть не командующего: “Марш!” - рвущимся со старта, чтоб скорее достигнуть идеала… Или чуть не биологическое: как силе не броситься на призыв слабости!

Печаль мелодии развоплощается высотой голоса в нечто противоположное.

- А ведь у Матвеевой 1973-й год… Десятилетие после хрущёвской оттепели… Застой…

- Так тем паче! Как Высоцкий - хрипом голоса: победа если не сейчас, то когда же?!. Немедленно зажгу всех своей страстью.

Ради не розового оптимизма, но трагического героизма вот-вот грядущей, пусть и не для нас, победы.

Как у бегущего впереди паровоза, летящего впереди социализма, - ибо недоволен он его медлительностью, - как у бывшего революционера Грина с его пронзительно реальным Зурбаганом, у Грина, современника тоже бывшей революционерки Полонской.

Ещё немного… Ещё чуть-чуть…

Теперь, когда обожглись об реставрацию капитализма, это настроение опять оживает. Нужен всё-таки социализм. Настоящий, а не тот, что был.

И тоненький голос Веры Матвеевой взбирается-таки на самую верхотуру.

И это высота обществизма.

Для него ещё Полонская приглушила антиобщественное поползновение киплингского солдата: Где нет никаких Десяти Заповедей, и человек может вызвать жажду.

Первое понятно, и додумаем до конца второе. Человек (девушка из Бирмы) вызвал собою жажду и будет поглощён жаждущим? Но про “будет” речи нет. Как у Ницше: "Домогание есть счастье; удовлетворение, переживаемое как счастье, есть лишь последний момент домогания. Счастье - быть сплошным желанием и вместо исполнения - все новым желанием” (http://lib.ru/NICSHE/mudrost.txt_with-big-pictures.html). Речи нет, но навевается, что всегда хочется после Индии Бирма, после Бирмы Китай.

Или вот это: "где лучшее походит на худшее”.

Герою будто бы хорошо то, что выше различия между добром и злом.

Для того, может, и девушка не в противоречии с местными идолами – те внебрачное счастье разрешают, если девушка его желает. Но не потому ли это солдату особенно нравится, что он христианин? Христианство относится к обществизму, так эгоисту надо всё же общественное в себе затоптать. А как затоптал бы, если б того в душе не было. (Гумилёв, например, для того и крестился на каждую церковь, чтоб поступать не по-христиански. Острее так.)

У Полонской же: "Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет”.

Это трудней осознаётся антиобщественным: только и жизнь-де, когда нету запретов. Двойные отрицания запутывают.

Девушка у неё не без пассивности поначалу (чужестранец никого не спросил, когда её поцеловал). Она сколько-то похожа на скромную христианку. И, впечатление, постоянством в любви отличается: ведь сотворец-переводчик, женщина, не прячет свой пол, а девушка позитивной выведена в своём ожидании. Не зря ещё в 1923 году писала про Полонскую Мариэтта Шагинян, "что стихи Полонской своеобразны "благодаря интеллектуально женскому самоутверждению", с которым она пишет и на женские темы” (http://www.a-z.ru/women_cd1/html/preobrazh_4_1996_a.htm). Это нам не сдающиеся всё новой любви (ради Любви) демонистки Ахматова и Цветаева. И, похоже, Полонская такою же осталась и впоследствии, при переводе Киплинга.

Озвучивание, когда за дело взялась Вера Матвеева, этих стихов как песни женским голосом - ещё больше облагораживает их (считая благородным общественный уклон, а не антиобщественный).

Можно даже сказать, что Полонская и Матвеева пошли по пути наибольшего сопротивления, развоплощая аморальные стихи в моральность (считая, опять же, моральным общественное, а не эгоистическое).

Как и Киплинг пошёл по пути наибольшего сопротивления, отдавая выражать ненасытность тому, кто занимает низкое положение в обществе, чтоб не мочь насытить себя. Победительность – лишенцу.

Всё – через противоположности…

И потому оно художественно – это зачастую набрасывание на себя романтического плаща шестидесятниками. Романтизм это – одним словом и в моральном плане – эгоизм. Вот романтика и нужна для развоплощения её и выражения, так сказать, гринантики. От слова “Грин”. Александр Грин… Но это полярно разные умонастроения: гринантика, скажем так, есть ценность вверху, коллективистская, романтика – индивидуалистская, внизу (хоть она и претендует на слово “высокое”; но это высокое – для неё высокое, а не для людей с другими идеалами). Даже если эти другие люди называют себя романтиками.

Вот войдёт в употребление слово “гринантика”, тогда станут называть себя точнее: гринантиками, а не романтиками.

* Ссылка на личный опыт, согласен, недостаточна для доказательства. Вот я и получил такое письмо-возражение от человека, родного по крови, но не по духу.

**- Вера Матвеева была смертельно больна и знала это, поэтому её песни так драматичны, Перевод Полонской всё-таки очень близок к тексту, часто стихотворные переводы имеют мало общего с оригиналом.

- В искусствоведении вообще нет 100%-ного доказательства. С другой стороны, Байрон тоже был хромой. И при желании можно выводы духовного порядка – лишенец – не привлекать. Но и я, может, виноват. Написал "изрядно не то" и отложил сравнение отличий ради описания ницшеанского духа сладкой недостижимости бедного солдата. Что из того, что я потом провёл различие ницшеанской недостижительности бедного солдата с достижительностью странствующего иностранца – поздно: впечатление недоказанности, успев в душу попасть, не может там измениться.