Грешен я перед Мандельштамом… Написал раз (http://art-otkrytie.narod.ru/mandelshtam.htm): "И на старуху бывает проруха", - про стихи "Вооруженный зреньем узких ос…". В смысле, что они напрямую з-зудят с-сож-жалением о неуловимос-сти с-срединного мандельштамовс-с-ского идеала. Но я каюсь.

Нехорошо и примазываться к чужому. Но тут я себе прощаю. Я ж слаб. А под сенью силы чужого, глядишь, что-нибудь мое собственное пробьется…

И грех перед Мандельштамом, может, замолю.

Я читал толстенную книгу Бенедикта Сарнова "Случай Мандельштама. Заложник вечности", М., 2006, и гордился собой, антагонистом этого критика. Страница за страницей - Сарнов позорил себя, представая человеком, для которого в стихотворении есть только тот смысл, который образуют составляющие его предложения, цитируемый смысл. И лишь в конце он дошел до пусть тоже выражения художественного смысла "в лоб", но теперь уже не предложения, мол, говорят у позднего Мандельштама. А что? - "Сама поэтика, весь этот странный, как будто даже не поддающийся расшифровке поток ассоциаций, каждой клеточкой, каждой молекулой своей" (С. 409).

О чем так нерасшифровываемо говорит Мандельштам, чем он взволнован? – "Мандельштам… был ушиблен исчезновением, утечкой из жизни "телеологического тепла"" (С. 409). Тем, что жизнь и вообще все – бессмысленны. – Постмодернизм. Или как выразились в "Энциклопедии постмодернизма" (http://encycl.yandex.ru/search.xml?text=enc_abc&enc_abc=*&how=enc_abc_rev&encpage=postmodernism) о Хлебникове: "прото-резонанс идей постмодернизма".

Так вот я соглашусь с одним, что поздний Мандельштам стал протопостмодернистом, но не соглашусь с другим, что Хлебников такой (в смысле пофигист, ибо нет ничего сто`ящего). Зато воспользуюсь у третьего тем, что у Хлебникова "образы оси и осей пронизывают всё его творчество от "мира осей" в стих. 1911 г. до "Зангези" ("Это железные времени палки,/ Оси событий из чучела мира торчат")" (В.П. Григорьев http://www.philol.msu.ru/~humlang/articles/h_oda.htm). И еще воспользуюсь григорьевским же утверждением, что у позднего Мандельштама ""сдвиг", связанный с делом жизни Хлебникова ("Проволока мира - число") <…> несомненно стал для него [Мандельштама] в 30-е годы предметом настойчивых размышлений" (Там же). А то и другое и третье применю к стихотворению "Вооруженный зреньем узких ос…"

Что Хлебников не постмодернист (не пофигист), можно вычитать в самой же "Энциклопедии постмодернизма":

Его неомифологизм "выразился в последовательном продолжении традиции классической парадигмы: в дефиниции [толковании] мифа как носителя аутентичного [достоверного] знания о природе и действительности и средства постижения человеком мировой гармонии".

Его хлопоты "о необходимости введения в литературу "самовитого" (самоценного) слова, позволяющего обоим участникам текстуального диалога выражаться и понимать другого полнее".

Его мечта "создать "чистый", "заумный" язык, в котором отражается пространственная структура мира и интегрирована совокупность аструктурных "рече-мыслительных" актов субъектов коммуникации". Какие-то всеобщие ладушки.

Его вера, что "в "заумном" языке снимается проблема противостояния субъекта и объекта познания". Чего она стоит!

Его допущение "идеального сообщества интерпретации" ("Общество Председателей Земного шара").

А это пророчество про "эволюционное физиологическое совершенствование человечества ("Ладомир тел") как рода и каждого человека в отдельности ("Ладомир духа")".

И ведь не в сверхбудущем каком-то символистском, а в историческом будущем, творимом людьми сейчас.

В общем, будетлянин. Прекраснодушный человек.

Когда вокруг творится такое страшное, какого, кажется, никогда на свете не было. Мировая война в Европе. Армянская резня в Турции. Гражданская война в России. Большая депрессия в США. Репрессии в СССР. Даже в науке… Свержение основ в физике, кризис в математике, логике, психологии.

Вооруженный зреньем узких ос,

Сосущих ось земную, ось земную,

Я чую все, с чем свидеться пришлось,

И вспоминаю наизусть и всуе.

И не рисую я, и не пою,

И не вожу смычком черноголосым:

Я только в жизнь впиваюсь и люблю

Завидовать могучим, хитрым осам.

О, если б и меня когда-нибудь могло

Заставить - сон и смерть минуя –

Стрекало воздуха и летнее тепло

Услышать ось земную, ось земную...

08. 02. 1937 г.

Страшный тридцать седьмой… Нет! Ничто не может заставить лирического героя услышать ось земную.

Это "услышать"… не увидеть "ось"… Да и можно ли ее увидеть, мнимую…

Ничего себе музыка: "игра звуками:

ж - з - з - с

с - с- щ - с - з - с - з".

Да это не музыка, а результат царапания ножом по стеклу. Это вопль, что прекраснодушный Хлебников не прав. И это даже не черноголосие, дисгармония. Те предполагают, по принципу отрицания отрицательного, идеал сладкоголосия, то есть некое существование позитива, смысла всего. А его нет на свете. И – перед нами – выход за пределы искусства. В пику конструктивной зауми Хлебникова перед нами другая непонятность. Не прежняя, малопонятная мандельштамовская понятность, потому малопонятная, что очень уж сложны ассоциации были (нужно было знать все, что написал автор, чтоб уловить, что он имел в виду в конкретном стихотворении). Такая сложная ассоциативность есть и в "Оси земной" (ассоциация с осями Хлебникова). Но тут другое. Я склонен согласиться с Сарновым, что тут дано "в лоб" выражение исчезновения телеологии из мира, дано "в лоб" - непонятностью стиха. Противоречие неприятных звуков с прекраснодушием Хлебникова еще оставляет стих в пределах искусства (по Выготскому). Но преобладает – то, что "в лоб": непонятность.

Однако в ином стихотворении позднего Мандельштама и сама понятность есть лишь элемент для возбуждения противочувствия при создании катарсиса о бессмысленности всего на свете. Например, понятность восхваления Сталина в ее противопоставлении зашифрованности хвалы антиподу Сталина, Хлебникову.

Я процитирую всю оду, грубо соотнося ее с некоторыми разысканиями упоминавшегося Григорьева (курсивом будут выделены цитаты и почти цитаты).

1. Когда б я уголь взял для похвалы – Для радости рисунка непреложной, -	Ассоциация "похвалы" и "радости" с оценками "Заметок о поэзии" (1923), где речь идёт о "чистой радости" при чтении "Сестры - моей жизни" и о чём-то еще большем при чтении Хлебникова.
Я б воздух расчертил на хитрые углы И осторожно и тревожно.   Чтоб настоящее в чертах отозвалось, В искусстве с дерзостью гранича,	Сама попытка двойной экспозиции: Сталина и Хлебникова. И дистанцирование Мандельштама от ближайших по духу людей в столь сложном предприятии.
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,	Образы оси и осей пронизывают всё творчество Хлебникова; "сдвиг", связанный с делом жизни Хлебникова ("Проволока мира - число"), несомненно стал для него [Мандельштама] в 30-е годы предметом настойчивых размышлений
Ста сорока народов чтя обычай.	Речь о развитом интернационализме позднего Хлебникова.
Я б поднял брови малый уголок, И поднял вновь и разрешил иначе:	Возможно, вспомнил "углом заломленную" суровую бровь Ермака из "Зангези" и "брови приподнятый печальный угол" в "Лесной деве". Образность слова "угол" вообще важна для Хлебникова. На "Оду" мог существенно повлиять "неверный угол сердца ко мне" из стих. "Еще раз...". "Углы" (правда, иного рода) есть и в "Зангези", и в "Ладомире".
Знать, Прометей раздул свой уголек, -	Опубликованным текстам Хлебникова имя Прометей почти незнакомо. Но образ Прометея значим в контекстах слова утёс, в частности, в 5-ом парусе "Детей Выдры", где, при некоторых возможных мифологических неточностях, alter ego автора - Сын Выдры называет Прометея "собратом".
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу! 2. Я б несколько гремучих линий взял, Все моложавое его тысячелетье, И мужество улыбкою связал И развязал в ненапряженном свете,
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца, Какого не скажу, то выраженье, близясь К которому, к нему, - вдруг узнаешь отца И задыхаешься, почуяв мира близость.	Переход к изъявительному наклонению и слова "какого не скажу" многозначительны уже потому, что, обещая некоторую определённость утверждений о "близнеце", но мгновенно разрешаясь опять-таки дерзкой фигурой умолчания, задают читателю мучительные вопросы: какого же, и кого именно? Беспомощен синтаксис центральных строк и однокоренная рифма близясь / близость, зато этим корнем она акцентирует близнеца, а рифмой "близнеца - отца" начинается ряд выделяемых рифмующихся слов, идущий далее: бойца / отца, бойца / мудреца, жнеца / (без) конца, бойца / чтеца". Каждое из этих многозначительных слов соотносится с темой авторских размышлений над образом и творчеством Хлебникова и живыми впечатлениями от упоминавшихся бесед с ним в 1922 г.
И я хочу поблагодарить холмы,	В строфе синонимизированы "горы" и "холмы", далее же множество "гор" заменяется единственной "горой". Это, хотя и с большой долей неуверенности, позволяет строки о том, кто "родился в горах", отнести не к одному Сталину: его "конкурент" родился у "горы Богдо", выступающей в поэме "Хаджи-Тархан" как "холм живой".
Что эту кость и эту кисть развили:	"кость" и "кисть" активно сближал и Хлебников; мы знаем роль Урала, гор Дагестана, Закавказья, "Тирана без Тэ" и Пятигорска в развитии именно "этой кости и этой кисти".
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.	"Горечь... тюрьмы" знал и Хлебников.
Хочу назвать его – не Сталин – Джугашвили!	Сталин порвал с горами, как и с фамилией Джугашвили, став ("трибуны", из IV строфы, ради) действительно "кремлёвским горцем". Возникает даже подозрение, что в строке "Хочу назвать его - не Сталин - Джугашвили!", и так дерзновенной, скрыта возможность необычной паузации, склеивающей оба имени воедино и обещающей назвать настоящее имя…
3. Художник, береги и охраняй бойца:	Охарактеризовать словом "боец" Сталина – вполне естественно, правда, скорее в переносном смысле слова. Отнести его к Хлебникову – значит как бы сослаться на изобилие его контекстов со словами "воин", "боец" и "пехотинец" ("солдата" же у него нет: "западное" слово), на неологическое самоназвание "поец" (стих. "Моряк и поец"; 1921) и особую воинственность поэта
В рост окружи его сырым и синим бором Вниманья влажного. Не огорчить отца Недобрым образом иль мыслей недобором, Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит. Не я и не другой – ему народ родной – Народ-Гомер хвалу утроит.	"Сырой и синий бор" и "влажное" внимание (с плачем?) Сталину как-то не совсем к лицу. Зато начало "Зангези" с его "плачущей ночью" и "росой" (они предваряют проповедь героя) такую сырость легко объясняло бы.
Художник, береги и охраняй бойца: Лес человечества за ним поет густея,	Строчка о бойце - единственная, которую автор повторяет, тем самым тоже отсылая нас, как и рифмами, к образу "близнеца"
Само грядущее – дружина мудреца И слушает его все чаще, все смелее. 4.	Мудрость и слышимость будетлянства (в связи с изданиями 1928-1933 и 1936 гг.).
Он свесился с трибуны как с горы В бугры голов. Должник сильнее иска. Могучие глаза решительно добры, Густая бровь кому-то светит близко, И я хотел бы стрелкой указать На твердость рта – отца речей упрямых Лепное, сложное, крутое веко, знать, Работает из миллиона рамок.	Хлебниковская "трибуна" - это площадка посреди скал в горном лесу, с которой читает свои проповеди Зангези.
Весь – откровенность, весь – признанья медь. И зоркий слух, не терпящий сурдинки, На всех готовых жить и умереть Бегут играя хмурые морщинки.   5.	Стоит без нажима указать, что по крайней мере в словосочетании "признанья медь" слышится под- текст из того места статьи Мандельштама "Буря и натиск", где речь идёт об афоризмах Хлебникова, "ищущих камня или медной доски".
Сжимая уголек, в котором все сошлось, Рукою жадною одно лишь сходство клича, Рукою хищною – ловить лишь сходства ось –	Слова "всё сошлось" говорят не только о радости автора от того, как ему удаётся реализовать свой замысел: сошлись два "героя", разные мотивы их обрисовки и гамма испытываемых при этом тонких чувств, выразимых лишь поэтическим языком.
Я уголь попрошу, ища его обличья.	Пусть это недоказуемая тонкость, но слово "обличье" (не свободное от просторечных обертонов), напрямую с образом Сталина связывается не легче, чем с "обликом" и "Лицом", памятными всем по "Бобэоби..."
Я у него учусь не для себя учась. Я у него учусь – к себе не знать пощады,	Повторы слова "сходство" и фразы "Я у него учусь" подкрепляют повтор в III строфе и тоже отсылают нас к "близнечной" теме. А учиться самоотверженности у Хлебникова он, Мандельштам, мог всерьёз, вникая в его биографию и идиостиль, и реально учился.
Несчастья скроют ли большого плана часть,	Память о "великой утрате" (статья "Литературная Москва", 1922) и затяжных "несчастьях" Хлебникова.
Я разыщу его в случайностях из чада…	Смесью тьмы и пафоса опять затушёван образ Хлебникова: его "большой план" и сопутствующий "чад" вокруг этого поэта действительно занимали Мандельштама.
Пусть недостоин я еще иметь друзей, Пусть не насыщен я и желчью и слезами, Он все мне чудится в шинели, в картузе, На чудной площади с счастливыми глазами. 6. Глазами Сталина раздвинута гора И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера – До солнца борозды от плуга-исполина.	Аукается с Хлебниковым образ "плуга-исполина": грандиозное "судьбопашество" в его подтексте по-своему может быть связано и с образом "завтра из вчера".
Он улыбается улыбкою жнеца Рукопожатий в разговоре,	О "Нём" автору есть что вспомнить и сказать, чтобы завершить "Оду" подлинным панегириком "Ему". "Разговор<ы>" и при этом несколько "рукопожатий" в 1922 г.; Хлебников "улыбается улыбкою жнеца" этих рукопожатий и законов времени.
Который начался и длится без конца На шестиклятвенном просторе.	Разговор "длится без конца" (не забудем, что это рифма к "близнецу") на таком "просторе", в котором время сильнее пространства и клятв политика.
И каждое гумно и каждая копна Сильна, убориста, умна – добро живое – Чудо народное! Да будет жизнь крупна.	Почти незаметное слово "каждый" в сочетаниях с "гумном" и "копной" опять указывает на ту же "медную доску" из "Бури и натиска", а точнее, на слова: "Каждая <Его>, Хлебникова, строчка - начало новой поэмы. Через каждые десять стихов афористическое изречение" и т.д.
Ворочается счастье стержневое. 7. И шестикратно я в сознаньи берегу, Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы	"счастье стержневое" сопоставимо с акцентами "осевого".
Его огромный путь – через тайгу. И ленинский октябрь – до выполненной клятвы. Уходят вдаль людских голов бугры: Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,	И у Хлебникова путь шёл через "тайгу и ленинский октябрь" - Северный Урал (орнитологическая экспедиция 1905 г.) и, естественно, 1917 год (для Хлебникова он - важнейшая дата для выявления ритмов истории). Свою "клятву", данную в 1904 г. в селе Бурмакине, Хлебников выполнил в Баку (конец 1920 г.), открыв, как был убеждён, "основной закон времени" (он в том, что всё, мол, есть множественный процесс раздвоения на как бы чет и нечет, на 2 и 3, подобно тому, как любое число состоит из 2 и 3).
Но в книгах ласковых и в играх детворы Воскресну я сказать, что солнце светит.	Предчувствие о будущих (марта-апреля) мандельштамовских "Стихах о неизвестном солдате", где будет написано о хлебниковском луче-вести: от "меня будет свету светло".
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:	Хлебниковскую-то искренность, естественность, подлинность, отсутствие позы, маски и актёрства видели и далёкие от Мандельштама современники
Для чести и любви, для воздуха и стали.	"Воздух" "Оды", которым она начинается, напоминает о себе в её конце значимым соположением: "для воздуха и стали", - не слишком отличным от контраста (Хлебников vs. Сталин): Велимир – Сталин.
Есть имя славное для сжатых губ чтеца –	В 1935-36 гг. в композицию "Поэты" чтеца Яхонтова уже входил отрывок из стих. "Ручей с холодною водой..." Хлебникова.
Его мы слышали и мы его застали. Январь 1937	Это Хлебникова еще "застал" в живых автор (обладателя "имени славного" хоронили в июне 1922 г.; ср. "знаменитую могилу" в мандельштамовском "Солдате"!), он же "слышал" Хлебникова как собеседника и был захвачен Хлебниковым.

Григорьев показал в своей статье, что и в других стихотворениях просталинского цикла витает образ Хлебникова. Но в "Оде" особенно эффектно работает идея художественности как противоречий.

В этот просталинский цикл уж точно не входит та филиппика, из-за которой Мандельштам был первый раз арестован:

Так если чудовищные, умопомрачительные беды ХХ века, если само какое-то ультрановейшее время началось (принято) в 1914 году (хоть крах в физике начался раньше), то должно и в этом стихотворении увидеть протопостмодернизм.

И здесь помогает нелепый Сарнов:

Слова "Вырубленный характер" мне напомнил – в контексте постмодернизма – те изображения Будды в Афганистане, которые недавно уничтожили талибы: существо в капюшоне, суть которого – пустота. Великая Пустота. Достигнуто впечатление вырубленностью в горе колоссально огромной ниши, внешний контур которой и изображает внешний контур существа в капюшоне.

Но поскольку там все-таки человекоподобное существо, на ум приходит все-таки эгоистическое безразличие ко всему, Ничто, культивируемое буддизмом (когда его пропагандисты не пытаются приукрасить и выставить гуманистической суть своей религии). В горах Афганистана все-таки был выражен идеал, хоть жутковатая, но КАКАЯ-ТО ценность, телеология.

А Мандельштам-то пришел к отсутствию телеологии на свете, какой-либо целесообразности во всем.

Ахматова это поняла, раз отметила такие противоречивые элементы (хоть и в общем виде их всех охарактеризовала), как монументальность, с одной стороны, и лубочность, с другой.

Монументальность это предназначенное для всех нечто великое по духу, материалу и исполнению. А лубок? – Тоже для масс. "Листовое изоиздание с примитивной, рассчитанной на невзыскательный вкус картинкой и подписью" (Издательский словарь).

Катарсис из-за столкновения противочувствий от таких элементов совсем не такой, как от афганских колоссов. Бессмыслица – вот этот катарсис, если одним словом. Морально-политическое единство вождя и народа. Какого народа?! – Темного. "За период с 1934 по 1941 год численность заключенных с высшим образованием увеличилась в восемь раз, со средним — в пять раз, а удельный вес первых повысился в три раза, вторых — почти в два раза" (Земское В. Н. Гулаг (Историко-социологический аспект)// Социологические исследования. 1991. № 6. С. 14-15). Какого вождя?! - "И. Сталин, единственный кроме Г. Зиновьева, неинтеллигент среди ленинского окружения" (Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск, 1998). Бессмысленное единство, потому что гибельное для народа. И не только из-за беспрецедентно массовых репрессий, но и из-за, - Мандельштам как бы предчувствовал, - свирепствования дальнейшей массовой смертности в Великую Отечественную войну и от либерально-демократических реформ из-за предательства русского ордена, врага интеллектуальности (Кургинян. http://www.rosbalt.ru/2006/09/26/268339.html).

Не оказалось у мира оси смысла. Все – бессмысленно. Все.

Вот потому Мандельштам не только написал свою филиппику на Сталина, но и читал ее, где не попадя, зная, что это его погубит.

И погубило. С отсрочкой на донос теперь уже на "Оду Сталину". И при "детском" сроке наказания в пять лет. Все равно погубило.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/14.html#14