Пронзительная мысль: "…гедонистическая окраска сотворчества сопряжена с этим ощущением свободы от отображаемого искусством, хотя бы в нашем сопереживании заметно присутствовали отрицательные эмоции…

Вдумайтесь. Пронзительная мысль.

Она может объяснить, например, почему появилась заумь в начале XX века.

А ведь и правда напор чего-то грубого чувствуется… И ведь правда, что после революций 1917 года пошла-таки манера сокращать, усекать. Новому миру – новый язык. – Наркомпрос, завхоз, колхоз… Коминтерн… На мировую революцию настраивались.

Преобладание условности – перед началом новейшей эры. Что с того, что чем-то отрицательным для русского слуха веет от странности фонем. Скоро будем без Россий и Латвий жить единым человечьим общежитьем. Пролетарии всех стран соединятся.

Властностью (даже и красоты противоречивого явления), как пишет процитированный Блок, отдаёт.

И всё бы хорошо. Да ошибся Бурлюк. Не "щол" у Кручёных, а "щыл". – Не повезло "олухам".

Но если правда, что в художественном произведении есть неосознаваемая автором часть, то, может, Бурлюк (соратник всё же по футуризму) что-то и угадал. А сам Кручёных про себя – соответственно - не без того, чтоб ошибался:

То есть чуял Кручёных будущее и мессианскую роль России в нём. Ублаготворяющую.

Читатель! Вы прочли только что осознание полуподсознательного катарсиса от столкновения: русскость-нерусскость, трудно-произносимость. Что впрямую и написал другой соратник Кручёных, Хлебников:

Как и у первочеловечества…

То "в атмосфере исключительного, никогда нигде раньше не существовавшего гнёта группового "мы" над зоологическим "я" - сокровенным - возникла потребность, как открыл Атанас Натев, испытания этого сокровенного с целью совершенствования всех, даже и чужих своих. Вот и возникло искусство, т.е. непосредственное и непринуждённое испытание сокровенного мироотношения. И не подчиняться "мы" невозможно, и подчиняться – гибельно. И подчиняться "мы" выгодно (сила ж!), и не подчиняться тянет. Что выбрать? – И находится третий путь! "Третьесказание".

Возьмём изобразительное искусство и "совершенствование" из формулы Натева.

Может, таки ошиблись революционеры-политики, что считали революционеров-художников ловцами журавлей в небе, когда, мол, нужны синицы в руках? – Как факт, на материальном поприще после революции не выдержали, в итоге, соревнование с капитализмом. Да и вообще, хоть и невольно, сделали не социализм, а политаризм (по Семёнову) – где собственность общая для начальников, до управления которой подчинённых не допускают, как правило.

Но поди, было, разбери малевания этих художников. Например, Малевича (и фамилия-то какая!). Этот "Чёрный квадрат" (1915) и другую ерундистику… - Инстинктом чувствуешь их всеподрывную силу. Все…

Лишь его живопись может объяснить, что Малевич взволновано хотел сказать своим супрематизмом.

Однако много всё-таки выражено. – Значит, это – околоискусство. Идеологическое околоискусство. Достаточно почётная категория, по-моему. И разрушительная ж идея выражена… Не зря, выходит, арестовывали его при советской власти.

А у Кручёных, получается, - таки искусство. С противоречиями структуры… С катарсисом… Понятым – увы - лишь одним человеком, Хлебниковым.

Нет. Невозможно считать идеал Кручёных гармоничным в "Дыр бул щыл". Это бегство слишком далеко вперёд, бегство – от плохой действительности. И если таковою он счёл впоследствии и советскую, то понятно, что она и ему не ответила взаимностью.

Я не знаю, есть ли явный аналог нигилизму Малевича у древних. Как-то их, конечно, можно сопрячь, взглянув, например, на такое время великих перемен, как становление мировых религий, особенно дальневосточных. Эти религии, правда, - как и все, - есть некое спасение от плохой действительности. Умиротворяющее, а не бунтарское. Зато – путём какого-то посюстороннего отлёта от реальной жизни. В безразличие. В хладнокровность. В Пустоту. В незаинтересованное созерцание. Через отказ от себя и от желаний путём бесстрастной и аскетической жизни.

Но! Присутствуя при всех безобразиях, спокойно созерцать…

А всё-таки, как живопись не кончилась, так и условность Малевича нечего всё же сравнивать с МЫ, с мировыми религиями и нравственностью в её обычном понимании.

Есть даже мнение, что до романтизма и не было-то искусства, идеализирующего в обычном же понимании безнравственность, не было: Я как идеал, пусть и недостижимый.

Так вот было. Античность.

Египетское искусство ориентировалось опять на МЫ. Потому оно фараонов изображало (представляющих МЫ). Оно умозрительную точку зрения показывало. Как ребёнок: если с его точки зрения видно только 3 ножки у стула, он всё равно, хоть сверху, пририсует четвёртую.

[И – пожалуйста. Не перспектива, а аспектива (не кажущееся, а истинное). Наиболее информативный вид человека и животного (сбоку, в профиль, ибо видно: стоит, сидит или идёт; но грудь и плечи – с фронта. Убитые враги – сверху. Размер не зависит от расстояния до него. И т. д. и т. п.]

Революции поспособствовала другая форма собственности, установившаяся в Древней Греции. Страна ютилась в горах и на гористых островах. Ирригации, требующей организованности и подчинения огромного числа деревенских жителей, не требовалось. Можно было прокормить и самого себя. Плюс торговали и воевали (в зависимости от соотношения сил купцов с покупателями). И хватали в рабство. Но и сами выстраивались в правовую и боевую иерархию. Но не настолько угнетающую, как при политаризме на Ближнем Востоке. Вооружённый народ. Тоже подчиняющийся, ориентирующийся на МЫ. Публично. А тайно своего МЫ в себе стесняющегося. И подсознательно желающего испытать это МЫ. - Как? – Как всегда: искусством с его полуосознаваемым идеалом в катарсисе. Который, если его суметь осознать – будет (одним словом говоря) Я.

Я ощутил биение человеческих страстей, ограниченных человеческими рамками, поставленными людям богами, которые себе такие рамки не поставили. И люди, безусловно подчиняясь Судьбе, Року, тайно завидуют богам с их вседозволенностью.

Собственно, так и относились к Гомеру первохристиане и Чаадаев.

Если "Одиссею" женщина написала (есть такая довольно основательная гипотеза), то она ещё и мужчинам тайно завидовала. За раскованность относительную. В общем, идеал - демонизм. Сокровенное (которое - по Натеву - испытывается) есть МЫ, раз идеал - Я. МЫ кругом царствует. Но есть особи, которые стесняются своей стандартности, их МЫ становится сокровенным. Вот они его и испытывают идеалом соответствующим - Я.

И здесь уже у слушателей превалирует сочувствие, а не сотворчество. Малевичу тут сравниваться нельзя, хоть он и близок по духу - нигилист. Тут натурализм хозяин.

Правда, через 3000 лет спустя, когда тёмные (но не знающие этого) индивидуалистские массы вступили на авансцену истории, и понадобилось их ублажать – упрощением, шагалством, наивом, примитивизмом, минимализмом - тут бы Малевич мог потягаться.

"В конечном счете именно кульминирующая в науке и технике предметность мышления — источник всякого зла: "Потому человечество и живет в вечном страхе, что основания его жизни могут быть разрушены". Ведь предметность неразделимо связана для Малевича с причинностью и волей. Только в беспредметном искусстве умолкает нескончаемое, никогда не достигающее своей цели мышление, приходит к концу подчинение причинности и никогда не успокаивающейся воле. Отрешившись от них, художник в чистом созерцании бесформенного познает "волнения" "освобожденного ничто"".

А это позитив. Как и нирвана.

И никакой не идеал анархизма. Анархисты просто по недоразумению приняли Малевича за своего. Из-за того, в частности, что квадрат похож на флаг.

Но квадратная форма – ошибка Малевича, по Хюбнеру. Малевича ввёл в заблуждение кубизм (с которого сам Малевич и стартовал в супрематизм). И в самом деле "кубизм на первый взгляд более явно разорвал с обычной предметностью и, так сказать, учинил над ней насилие; однако он [Малевич] упустил то, что мышление и его предметность тем самым праздновали лишь иной, новый, своего рода метафизический триумф, в то время как именно в импрессионизме предметность стала двигаться к окончательному исчезновению в чистом восприятии уплотняющихся дымовых завес и цветовых облаков".

То есть, не квадратами и прямоугольниками Малевичу надо было рисовать освобождённое ничто, а истаивающими облаками. Чтоб – никакой формы.

Так столкновение этого явленного Ничто (ноль эмоций) с окружающим мучительным Нечто (минусовая эмоция) рождает, мол, катарсис (позитивная эмоция), купаясь "в чистом созерцании бесформенного".

Возразить тут нечего. Хюбнер прав, а я нет.

Что получается, если не ошибиться, как Малевич, а настоять на "искусстве точных форм" и продолжить таки метафизический триумф кубизма дальше, то есть не проанализировать и собрать уже в виде кубов, цилиндров и конусов (как это в кубизме), а на основании науки сразу строить гармонию: "Истинное, то есть "эстетически чистое искусство", имеет соответственно точное построение; речь идет об "отношении равновесия между положением и противоположением (например, вертикальное — горизонтальное)", о "смене и устранении мер (например, большое — маленькое)", о "пропорциях (например, широкое — узкое)" и т. д." (ван Дусбург).

Мондриан. Композиция.

Ну посмотрим, что за противоположения тут у Мондриана призваны вызвать катарсис, осознаваемый как гармония?

Ну уже упомянутая вертикаль и горизонталь. Ну большой и маленький цветные прямоугльники: красный и чёрный. Слева фигур гуще, справа реже. Слева два одинаковых бесцветных прямоугольника, справа три очень неодинаковых. Больше противоположений что-то не осознаётся. Но, может, и не надо. И всё ж - из противоречий, а в гармонии - их не осознаёшь. Так если художник что-то такое может больше нехудожника, то и флаг ему в руки и пусть распространяет свою деятельность "на всю действительность в виде некоего сверхцелостного произведения искусства" (Хюбнер).

Мечты, мечты, где ваша сладость?