Недавно я прочёл фундаментальный такой упрёк:

"В гуманитарной области с представлением о предсуществовании [знания] связана идущая от Филона Александрийского практика интерпретации при отсутствии каких-либо сколько-нибудь строгих критериев контроля, в каких случаях мы должны рассматривать интерпретируемые феномены буквально, а в каких метафорически, как символы иной реальности” (Тойбер. http://toyber.narod.ru/ISTOR.htm).

Филон Александрийский придумал, что откровение Писания путём аллегории можно выразить как современную ему (I в. н.э.) греческую философию, потому что иначе и быть не могло, мол, раз знание предсуществует и раз оно было дано Моисею в откровении, другие разы оно явилось Платону, Пифагору, Зенону и Клеанфу. И всё – иносказательно.

Касательно "иной реальности” в интерпретации художественного произведения – это, думаю, художественный смысл. А надо вам сказать, что я – в своём прямо экстремистском порыве прочь от обычной образности – художественным считаю не просто "символы”, относящиеся к целому произведения, но "символы”, которые можно заподозрить как рождённые непосредственно из подсознания автора.

Ну, пример. Стихоподобность некоторых мест прозы Довлатова, главным образом ритм. Это – подсознательный образ особой ценности для автора мизерной жизни мещан.

Речь о человеке, уезжающем на Запад из СССР, где материально жить хуже. Явление, левыми шестидесятниками, сторонниками настоящего социализма (когда каждый день увеличиваться должна б роль самодеятельности, вытесняя государство), - явление, считающееся низменным, а всеми остальными людьми – нет.

Так возразить Тойберу относительно названия – можно. Довлатов цитируемое произведение назвал “Чемодан”. А названию литературоведением полагается как-то касаться художественного смысла. И художники этого стихийно придерживаются. Довлатовым возвеличивается (лёгкой насмешкой – тонко) вещизм. А где находятся вещи при переезде? – В чемодане. Живём же – ради вещей. – Здесь мы имеем дело как раз с одним из "строгих критериев контроля”: название должно быть многозначительным.

А вот можно ли то же сказать о названии фильма Ренаты Литвиновой “Богиня: как я полюбила” (2004)?

Это, читатель, я собрался проверить свой недавний разбор (см. тут) другого её фильма, - разбор, обнаруживший, что её идеал недоницшеанство. (Я предлагаю читать, что это значит, в ссылке. Хотя и из чтения дальнейшего вы постепенно поймёте.)

Ницшеанство считает, что в Этой жизни счастья принципиально нет. Почему оно и любит… смерть. И, казалось бы, фабула фильма говорит, что Литвинова – ницшеанка как раз.

Её героиня, Фаина (сближенная с автором фильма), не возвращается из Того света, потому что на Этом её не ждёт любовь, хоть она много раз пробовала на сей ниве.

Но то – фабула. А сюжет фабуле противоречит.

Например, один из эпизодов – финал фильма (масса людей уверенно отвечающих на вопрос о смысле жизни: любовь; причём их вид такой – удовлетворённый – что ясно, что они достигали этого смысла). Просто Фаина, с точки зрения извне – исключение из правила, а не правило.

Автор фильма не ницшеанец, с его принципиальной недостижимостью Добра. Фаина смертью своей доказала лишь неприятие личной судьбы (не испытать любви), а не всеобщего правила.

Другое дело, как автор относится к тому, как Фаина искала любовь: просто поддавалась на вожделение к ней мужчин. – Это слишком просто. (Даётся чрезвычайно быстрый темп развития отношений, как это принято в теперешнем плохом кино, если плохим считать массовое искусство.)

На временной метке 7:33 Виктор Илизарович выговаривает Фаине, так и не нашедшей его пропавшей дочки, за её, Фаины, холодные глаза и та, мгновенно выйдя из роли следователя, отчаивается: "Холодные?”, не понимая, что тем она, женщина, даёт повод мужчине к другим отношениям. И он пока этого поворота не замечает: "Холодные, холодные”, - говорит он сухо. А на метке 8:16 не понятно, чья рука лезет за ворот платья Фаины и тискает левую грудь. Это Фаины рука. И голос мужчины спрашивает: "Болит? Курите? Не курите”. – И вот у них уже не официальный контакт. И два профиля крупным планом смотрят друг на друга ласково. – Это трэш, пародирование нынешней массовой культуры, в которой оч-чень красивые женщины работают следователями, и на фоне расследований происходит главное – амурные истории.

То есть к мещанству с его достижительностью Литвинова относится плохо. – Так плохо относящаяся к мещанству какая-то около ницшеанка – это и есть недоницшеанство. И подтверждением этого является то, что в финале все упомянутые счастливые люди сняты на чёрно-белую плёнку.

И, кстати, финальные сцены по литературоведению обязательно многозначительны, что тоже входит в число "строгих критериев контроля” интерпретации. Как и название. И художники стихийно делают-таки их ударными. Вот и тут – проявление недоницшеанства.

А в названии?.. “Богиня: как я полюбила”…

Можно только притянуть недоницшеанство. – Никак не полюбила. Хоть и божественно красивая. Или наоборот, именно потому, что божественно красивая. Средоточием такого пристального мужского внимания являются красавицы, что уступают ему, а где ж при этом полюбить… И даже не на женскую пассивность толкает красота, а на активность. Что уменьшает шансы исключительного чувства.

Впрочем, это вилами по воде – насчёт значения названия.

Зато есть кое-что определённее с самым-самым началом. Где Светличная (в роли мамы-привидения в сне Фаины) танцует, как та же артистка танцевала в “Бриллиантовой руке” под песню “Помоги мне! Помоги мне!”. – Опять трэш: оперирует отработанным Литвинова. Иронизирует она над мещанством, хоть и признаёт его ценности: Фаина виновато отчитывается перед снящейся мамой: "Центр у меня. Ну, правда, я не вышла замуж, как ты просила”. – И мистика (сон), что есть где-то ницшеанское, и замужество как главная ценность.

Но наибольшее антимещанство у Литвиновой – в этом колоссальном напоре нерасшифровываемых ассоциаций. Видно, слишком опозорило себя мещанство в её глазах при своём торжестве – при реставрации капитализма в России. Насколько манило оно Довлатова, настолько оттолкнуло её после краха СССР.

Ну? А как же с рождённостью чего-то непосредственно в подсознании? Есть такое? Учуял?

Противомещанские трэши, конечно, от сознания. Но тяга к мистике… Даже крупные специалисты по распознаванию выражения настоящего ницшеанства в художественных произведениях (Чудаков) как-то не договаривают о его исключительной метафизике. Что значит какой-то обытовлённый, если можно так выразиться, тот свет у Литвиновой (проливной дождь вокруг мамы Фаины, её прозрачный целлофановый зонтик, затрапезного вида забегаловка, обклеенная страницами из журнала “Vogue” – “Мода”)? Отказ от ницшеанства за его принципиальную недостижительность? – Я думаю, что у Литвиновой в фильме многое не додумано. Что и есть хорошо. Ибо того и гляди рождается художественность: сниженный показ того света есть подсознательная насмешка над ницшеанством недоницшеанца.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/474.html#474