Когда-то, - и помню, что взял это у Луначарского, - я высшим в искусстве считал идеологическое искусство. И потом к нему, как более низкое, пристроилось в моём представлении прикладное. И всё у меня было в порядке. Потом произошла реставрация капитализма в России. Провалилась идея лжесоциализма (а я социализмом то, считаю, что обеспечивает каждый день увеличение самодеятельности и ослабление государства). Слово “идеологическое” стало преимущественно восприниматься как социалистическое (лжесоциалистическое, по-моему), и я на эту моду клюнул, и стал то, что раньше называл идеологическим, называть неприкладным искусством. И довёл своё удирание от выражения идеала до выражения подсознательного идеала, попутно акцентируя, что функция прикладного искусства – усиливать знаемое переживание. Тут меня осенило, что среди переживаемого может оказаться и некая идея. И вскоре я наткнулся (у Арнаудова) на название подглавки “Творчество на основе идей”, а в подглавке – на такие слова:

"Начиная от произведений, в которых общая мысль едва-едва проблёскивает, являясь чем-то внешним и чуждым самой фабуле, бесчисленные ступени ведут нас к противоположной крайности, то есть к морализации, к развитию теорий, к различным видам дидактической или тенденциозной литературы, имеющей мало общего с искусством” (http://bookap.info/lichnost/arnaudov_psihologiya_literaturnogo_tvorchestva/gl57.shtm).

Упрёки социалистическому тоталитаризму касались тенденциозного края. Так же можно упрекать и вещи движимые либеральными идеями. И я окончательно понял, что идеологическое искусство надо возвращать в мой эстетический обиход, как искусство прикладное, иногда доходящее до степени неприкладного, когда идея произведения оформляется в самом процессе творчества и автор вне произведения идеей своей даже плохо владеет.

Такому случаю, по-моему, соответствует фильм Ренаты Литвиновой “Последняя сказка Риты” (2012).

Я сперва о нём узнал от неё самой в её интервью Познеру. Она и идею высказала. Но я, смотря фильм, идею не узнал, потом еле догадался (если правильно), в чём всё-таки идея состоит. И мне захотелось о ней написать.

В изложении Литвиновой Познеру идея, вроде бы, есть воздаяние в память о несчастных. Ну как, например, ставят памятник погибшим за революцию, или – памятник жертвам тоталитаризма. А в словесном изложении Литвиновой – она поставила памятник просто жившим маленьким людишкам.

"Ты проезжаешь мимо какой-то аварии… Все говорят: “Не смотри, не смотри, не надо”. И не выходит. И не… Ну, это я говорю очень теоретически. Но я не пройду мимо всё-таки. Я, если лежит человек, там… десять человек мимо него пройдут… Ну, конечно, я не пройду мимо… Я же очень… ну… долго работала в домах престарелых. Ещё до ВГИКа. И там… в больницах. Я работала… Меня поставили в приёмное отделение дома престарелых, куда привозили там… раз в четверг был приёмный день… Только один раз в неделю в отделение приходил врач. А всё остальное время была я вот с этими бабушками. Приводили бабушек, потому что дедушки в нашей стране не доживают до преклонных лет. И, понимаете, их привозили в отчаянном совершенно физическом состоянии. И они у меня прямо умирали. Я звала врачей. Никто не спускался. И я сидела рядом с ними… там брала за руку…М-м. Там очень многие… они… Причём я ещё была совсем там молодая. И мне они говорили, как мне страшно, как мне страшно. Почти все бабушки. Очень боялись. Я, вообще ничего об этом не зная, я брала их за руку и всё говорила: “Не страшно”. Откуда я могла знать, я не знаю? Может быть, это оттуда… Я не знала, что им говорить. Может, это оттуда всё тянет, что я вот именно хотела сыграть эту женщину [Смерть по фильму], это вот существо, которое вам наобещает и исполнит. Что не страшно, и что дальше вас ждёт прекрасное путешествие” (https://www.youtube.com/watch?v=c7xGgXKl0Eg).

Так вот это вполне извращённо подходит к тому, что двигало созданием фильма, смею думать.

Вот только, чтоб меня понять, надо объясниться.

Всем известно слово “ницшеанство”, его принцип “над Добром и Злом”, представляющийся большинству сермяжным Злом. Но все ли призна`ют, что идеал ницшеанца – принципиально недостижимая, но мыслимая, метафизика Вневременья, Апричинности, Алогичности и т.п. иномирие (измысленные в пику христианскому тому свету и в принципе достижимому бестелесному Царству Божию на небе)?

А я ещё различаю недоницшеанство, отличающееся от ницшеанства некой достижимостью: красоты мига, подвига…

И всё это – и ницшеанство, и недоницшеанство, да и христианство – от скверной действительности.

Вот недоницшеанство и воцарилось, думается (если по-хорошему в моём духе, духе, почитающем то, что вне сознания), - воцарилось в подсознании Ренаты Литвиновой.

В соответствии с ним она презирает мещан и считает их справедливо наказанными в лице бабушек, боящихся смерти, а до неё погружённых в мерзостную старость.

Не мещане молодцы уже тем, что до старости не доживают, как, например, Юрий Гагарин, совершивший подвиг космического полёта или Маргарита Готье (персонаж фильма), любящая Николая Серебрякова. Кто умеет любить – те не мещане, у мещан всё ж ради Пользы.

Смерть (в земной жизни медсестра Татьяна Неубивко, играет Литвинова) избирает красивые (немещанские) души и красиво приводит их обладателей к смерти. В фильме это демонстрируется на Маргарите Готье. Животных, не имеющих – в отличие от людей – душ (что лучше, чем иметь мещанскую душу), Неубивко убивает простым приказом: “Замри!”. И те в секунду превращаются в мумии, не испытав ни страха, ни физических мучений. Есть у Смерти своё царство – красивый заснеженный лес. В нём есть дверь, которую изнутри охраняет старуха с косой. Постучав в эту дверь, Смерть через переход, представляющий собою какое-то старинной архитектуры и интерьера помещение, попадает, на время надев чёрную диадему, в наш свет, где ей предстоит в образе медсестры Неубивко (уже в медицинской шапочке) сопроводить получше Маргариту Готье к смерти. Секретарь есть у Смерти – смертная серого вида женщина. Она протоколирует события сопровождения к смерти. Маргарита Готье (идя навстречу авторскому замыслу) говорит медсестре Неубивко:

А плохие тётки подолгу лежат в морговом отделении и не умирают. И им скверно.

Зная всё наперёд, Неубивко рассказывает Николаю Серебрякову, принёсшему взятку, чтоб вылечили его Риту, тайну памятника Гагарину: он, мол, в годовщину смерти изображённого на 10 секунд поднимает титановые руки. В конце фильма, Николай (он живёт напротив этого памятника), увидев это чудо, передумал стреляться, чтоб догнать умершую Риту. А на самом деле, чтоб…

В порядке предупреждения о скорой смерти на Риту насылается странный сон, где процесс её похорон (живой и сидящей в открытом гробе) представлен каким-то торжественным и желанным – за закономерность, как справедливое воздаяние за особую жизнь.

Проснувшись, Рита по широте души своей причёсывает распатланную дрянную соседку по палате смертниц.

Не могу сказать, что я стал понимать все перипетии сюжета, когда повторно смотрел фильм, проверяя озарившую меня, мол, идею фильма как недоницшеанство автора. И не знаю, строго говоря, отчего это моё недопонимание: от невнятности, произошедшей непосредственно от подсознательного идеала Литвиновой, или от недодуманности ею плохо осознаваемой идеи. – Во всяком случае, мне представляется полезным прочесть мою версию. Хоть что-то станет понятно кому-то. А то я, например, при первом просмотре просто не врубился в это кино.

Моя версия призвана намекнуть, что это у Литвиновой не голый выпендрёж, чтоб быть оригинальной и якобы такой глубокой, что не всем дано-де познать ту глубину.

Впервые опубликовано по адресу

http://www.pereplet.ru/volozhin/470.html#470