Хорошо быть непризнанным. Не связан с поддержанием своей репутации среди собратьев по цеху. В который, вообще-то, я не принят.

Что я сейчас сделаю? – Я разверну мелькнувшую мысль.

Обстоятельства этого промелька такие.

1) Чтение книги Манина “Русская живопись ХХ века”, т. 3 о художнике Кабачеке. Точнее – ассоциация слов: А) "будничность” об одной картине, Б) “неожиданно” о другой и В) "стиль Малявина” - об этой другой.

2) Перечитывание, что у меня уже написано о Малявине - тут.

Мелькнувшая мысль (психологическая) такова: от скукотищи, этой вечной родительницы ницшеанства, до очумелого бросания в феерию – один шаг.

Манин писал о картине, репродукцию которой я найти не смог:

Это было, можно в статье сориентироваться, до ХХ съезда партии, до разоблачения культа личности Сталина, во времена глянцевания действительности. Что Кабачеку, видимо, настолько здорово надоело, что он рванулся сказать “фэ”.

И был он, хочется думать, человек отчаянный. То, что изменилось после ХХ съезда, его нисколечки не устраивало. И его понесло во все тяжкие, как полвека назад Малявина от замирения после революции 1905 года. Во вседозволенность некую понесло. Цветовую. Выражающую его внутреннюю жизнь, жизнь экстремиста, отрицателя всего-всего.

Ну… Времена были не царские. Тоталитаризм советский был пожёстче. Приходилось сколько-то притворяться, чтоб совсем не загреметь. И потому "какая-то жуть” малявинского “Вихря” в глаза не бросается. Но чуткий Манин что-то уловил:

Назвав этот стиль декоративным, Манин как бы остановил ассоциации с серебряным веком, не бывшим в чести в СССР, хоть в 2007 году – когда писал Манин – опасности никакой уже не было.

До идиотической фразы: “нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!”, - было ещё 2 года, но чуткий Кабачек это предчувствовал и издевался хоть бы тем, что "лица и фигуры людей едва различимы”.

Надо напрячься, чтоб проследить фигуру правее центра во всём белом. – Правая нога её загорожена педалью велосипеда, левая – каким-то бревном (или что это?). Руки её на пояснице – большими пальцами вверх – это какая-то неестественность. Или они развязывают на пояснице тесёмку тёмного фартука? Голова в белом на белом фоне совсем теряется. Её расшифровывать надо.

Левее её в чём-то леопардовом (?) не понятно кто.

Человека по центру (второй вглубь) в коричневой рубахе и подпоясанного ремнём вообще трудно идентифицировать как человека. Наверно, он сидит и сильно наклонился вперёд.

Его заслоняет женщина с непонятно как повёрнутым лицом, что носа не видно. Что коричневое левее её юбки – не ясно. То ли нога этой женщины, то ли собака лежит. Если мыслимо представить, что собака ляжет в такой толчее.

Каша, утрировано говоря.

Против такого, экстремистского, толкования праздника говорит то, что ещё только одна вещь приближается к такой кашеобразности.

И она тоже замаскирована под радость…

Зато в теме не праздника хаос красок находится явно.

Наиболее к ницшеанству подходят такие грозные вещи.

Перевод с латинского – глубины.

И я не знаю, маскировка ли – правая часть триптиха.

На впечатление ницшеанского иномирия, может, влияет эскизность… А против ницшеанства говорит множество его некашеобразных вещей. А ведь ницшеанство – не то мировоззрение, какое б ассоциировалось со слабостью духа и с переходом на другое мировоззрение.

Спасением мне может быть явление мерцания. К ницшеанству очень негативно относились в Советском Союзе, Гитлер любил Ницше… Советскому человеку как бы стыдно себя засекать на ницшеанстве. И – оно сублимируется в подсознание. И оттуда прорывается всякими бурностями. А в сознании художник рисует обычное, драматичное, так сказать, реалистичное, не привлекающее даже внимания, если ориентируешься на художественность (то есть на следы подсознательного идеала).

А может, понял, что злоба дня это не злоба на весь Этот мир. А осознав, он лишился страсти самовыражения ЧЕГО-ТО, которое властно требует его выразить. Когда знаешь, ЧТО, то нет вдохновения.

Впервые опубликовано по адресу

http://newlit.ru/~hudozhestvenniy_smysl/6320.html