Из переписки о файле Иванов. “Явление Христа народу” и “библейские эскизы”.

- Смысла в картине не много. Что за странная очередь к купанию? бессмыслица - пошли бы да искупались... они крестились? и вылезли из воды после процедуры? не ясно, зачем так тепло одет тот, кто в центре с палкой – он крестит одетый в шкуру, а сверху еще и плащ... - это неуместный диссонанс с обнаженными... креститель показывает на идущего Христа - это конечно фантазия автора - Христос по Евангелию не являлся к народу, который бы крестился, а являлся к ученикам своим.

"¹¹Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем;

¹²лопата* Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.

"В… статье В. Толбина картина Иванова преподносилась публике в виде букета несуразиц. Замечательно, что критик основывался при этом на вещах самоочервидных. Зачем несоизмеримо велик Иоанн Креститель? Откуда в южных широтах “белое, чистое северное тело”? Для чего в картине такие нецеломудренные, недостойные её священного предмета “языческие мотивы”, как фигура мальчика, выходящего из воды? Что значит вся правая группа, повёрнутая спинами к Христу, в то время как всё должно (?) обратиться к нему? В укор Иванову критик вспоминает группы в “Последнем дне Помпеи” и “Медном змие”, “живо, сами собою повествующие зрителю о праве и необходимости своего изображения на полотне”. Этот последний аргумент заслуживает особого внимания. Критик, в сущности, говорит, вернее, проговаривается о том, что картина Иванова “раздваивает” восприятие между чувственно данным и умопостигаемым. При этом, якобы, это раздвоение отзывается дисгармонией, “разрывами” в форме произведения, за которыми, однако, не проглядывает никакого более высокого смысла. Перед нами яркий образчик той психологии восприятия искусства, о которой писал Достоевский в 1876 году как о характерном явлении последних двадцати лет: “Но хуже всего, что чем дальше, тем больше воцаряется “прямолинейность”: стало, например, заметно теряться чутьё к применению, к иносказанию, к аллегории <…> народились мрачные тупицы, лбы нахмурились и заострились, - и всё прямо и прямо, всё в прямой линии и в одну точку” (Дневник писателя за 1873 год. Полное собр. Соч. Т. 11. Л., 1929, с. 483-484).

Каков же тот идеал прямого, “правильно” решения, в соответствии с которым критики в течение долгого времени силилась “переписать” ивановскую картину, удивляясь художнику, который почему-то не желал этой, казалось бы, столь легко достижимой правильности? Этот идеал есть желание прочитать представляемое ею событие как непосредственно увиденную, как бы списанную с натуры (на пленэре) сцену. Сейчас было бы по меньшей мере странно предполагать, что Иванов, говоривший о картине: “нет черты, которая бы не стоила мне строгой обдуманности”, хотел написать одно – правильное, а написалось другое – неправильное. Квалификация “странностей” ивановской картины как “ошибок” в принципе предполагает отношение к ним как к чему-то нелогичному, случайному, что могло бы быть исправлено без ущерба для художественного, образного смысла произведения, иначе говоря, за этими “странностями” отрицается значение специфически художественное, поэтически-образное” (О некоторых особенностях композиционного построения картины Иванова “Явление Мессии” (Опыт интерпретации). В кн. Советское искусствознание ʼ79-1. М., 1980. С. 136-137).